– В воскресенье утром старуха была в церкви. Да, они сильно молятся своему Богу, тут какая-то американская система. Одни ему молятся голодные, а Другие батюшку начиняют так, что у него делается запор. И этот поп, бездельник, когда проглатывает освящённую курицу и она переваривается у него в желудке, говорит им, что православному Богу очень приятно, когда в животе у людей бурчит от голода. Я думаю, что мы эту Россию никогда не поймём. Вот посмотрите, ребята, хотя бы на эту свадьбу. Отец об этом знает, сестра об этом знает, а девка не проговорится, не откроет секрета. Это вовсе не так, как та Маржена Мрзакова, когда она выходила замуж. Она выходила за одного портного – красивый был парень, звали его Ми-гуль, но только у него потели ноги. К свадьбе он купил новые лакированные ботинки, и ноги у него в них так горели, что нельзя было выдержать. Сваты сидят пьют, разговаривают, а никто из них не замечает, что жених от боли подымает ноги вверх, что он бы с радостью разулся и надел бы старые шлёпанцы. Гости стали исчезать только к вечеру, а невеста осталась одна и пошла в спальню. Они жили у стариков. Ну и он, этот Мигуль, тоже приплёлся за ней, разделся и хочет проскользнуть к ней под перину. Но он забыл снять пропотевшие носки, и она, когда его обняла, вдруг его спрашивает: «Милый мой муженёк, скажи мне, чем это тут так воняет?» Она была хорошо воспитана и говорила так, как в книгах. И он в тот момент не знал, что ей сказать: раньше ведь он в этом не признался. Ну, он взял поцеловал её: «Это, Маничка, моё воздержание в прошлом». А она вздохнула глубоко, словно у неё камень свалился с сердца: «Ах, как я рада, что я не девушка, я бы этой вони тогда не выдержала!»
– Ты правильно говоришь, Швейк, – улыбнулся Марек, и Швейк посмотрел на него:
– В конце концов и ты обо мне скажешь, что я тоже тебе лгу. Да ведь это выходит так, как с той Маркласовой в Пшишимасах. У ней был сын Польда, и старик хотел отдать ему наследство, с условием, что сами они пойдут на пенсию. Ну, вот раз в воскресенье призывают его и говорят: «Польдик, ищи себе невесту». А Польда приходит через час и говорит: «Папенька, я бы женился на этой Анделе Чейковой из Дубравчиц», – «Ты её не можешь взять, – говорит на это старик, – но не спрашивай почему; я знаю, она бы нам пригодилась, но взять ты её не сможешь». А когда Польда стал настаивать, просил сказать почему, то старик ответил ему: «Ну, я ухаживал за её мамой; она, собственно, твоя сестра». Тогда Польда снова начал искать себе невесту и опять пришёл: «Папа, у меня другая невеста. Я женюсь на Марте Голубовой из Шибжина». Старик опять покачал головой: «Нет, это тоже не годится; ведь я с её мамой был знаком пять лет, и она тоже твоя сестра». Но Польда уже давно был влюблён в эту Мартичку, из-за неё начал страдать, ходил все время с опущенной головой, в конце концов его начала одолевать тоска, и мать это заметила. Она стала допытываться у Польдика, что с ним случилось. Польда долго не хотел говорить, но потом признался маме, какие у него затруднения с женитьбой, а мама почесала за ухом и спрашивает: «А она любит тебя, Польдик? И ты её тоже в самом деле любишь?» Польда только вздохнул: «Больше, мама, чем тебя; мы друг без друга жить не будем». А мамаша почесалась в последний раз и, смотря на Польдика, сказала: «Ну так ты не обращай внимания на его речи и бери её замуж; ведь он, наш старый-то, тоже не твой отец, а отцом-то был другой».
Трофим пришёл посмотреть на работу. Осмотрел поле, что-то посчитал по пальцам, потом сказал:
– Через неделю все это вспашете. Потом, Звержина, я оставлю только тебя, а вас, молодцы, отвезу опять в земскую управу.
Они допахали, и Трофим выдал им жалованье. На следующей неделе они собрались в дорогу.
На телегу положили мешки. Наташа с матерью им долго кричали: «Прощайте!», а когда Марек выругался: «Ко всем чертям!», Швейк добавил радостно: «На веки твой! Готов идти с тобой прямо в ад».
ОДИССЕЯ ШВЕЙКА
Зажав под мышкой шапку, Трофим передал пленных писарю в канцелярии земской управы. Тот, даже не посмотрев на них, сейчас же решил:
– Завтра вас передам другому хозяину на работу. Заявлений много. Идите во двор, и там вам баба скажет, где вы будете спать.
Трофим простился с ними. Он пожелал им счастливого пути и на прощанье сказал:
– Деньги не пропейте, ребята, душ своих не губите, сторонитесь женщин и сапоги себе купите.
Эти советы, а особенно последний из них, были весьма полезными. У ботинок Марека прогнила подошва, башмаки Швейка были похожи на раскрытый рот крокодила, и когда оба они оказались в тёмной, грязной комнате, где вши шевелились в соломе, то начали серьёзно поговаривать о сапогах.
– Да ведь они, наверно, стоят рублей пятнадцать, – покачал головой Марек,
– а у нас всего по десяти.
На что Швейк самоотверженно ответил:
– Так я что-нибудь в поезде выпрошу.
– Ничего не покупайте, – сказал человек, который, лёжа под лавкой в углу, перевернулся и которого они сперва не заметили. – А к крестьянам на работу больше не ходите. Что ж, разве вы приехали в Россию на работу? – продолжал он, вылезая из-под лапки. – Десять рублей за лето заработали и остались босыми. Десять рублей до весны заработаете и будете совершенно нагими и босыми. И будете все время падать ниже и ниже день ото дня, а на старости лет куда? Пасти гусей?
Человек, ковыряя в носу, замолчал. Затем высморкался на землю и, смотря им поочерёдно в глаза, начал говорить ещё громче.
– Ребята, я вижу, что вы из Праги. Не скрывайте этого. Я это сразу вижу. И вижу, что вы воробьи старые, но по пленной части – новобранцы. А я зато в этих делах собаку съел. Я в плен попал на третий день после объявления войны. У вас десять рублей, – сказал он торжественно, – а в Сибири, приятели, две копейки фунт хлеба, за копейку два яйца, пятак – заяц, за гривенник – метр краковской колбасы, а кипятка и не выпьешь, махорка четыре копейки! За десять рублей вы проживёте зиму, как бароны. Плюньте на их работу, борщ и кашу. Лозунгом каждого приличного пленного зимою должно быть: на отдых, в Сибирь, Сибирь, Сибирь! – Человек погладил себя по длинной рыжей бороде, затем отрекомендовался: – Я – Горжин, старший официант самых лучших пражских и венских ресторанов.
– Иосиф Швейк, Прага, пивная «Битва у Калиха», – поспешил представиться Швейк первым.
А Марек, посматривая на оборванца, на котором развевались заплаты, как флаги, не мог удержаться от смеха:
– Я – Марек, вольноопределяющийся. Но старшего официанта я себе не таким представлял.
– На тебе, приятель, интеллигентного тоже мало осталось, – весело заметил Горжин. – А потом только позавчера я убежал из Ростова, из шахт, попал в лапы к казакам, и только через четырнадцать дней мне удалось улизнуть. Ребята, бойтесь в России царя и шахт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99