ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Ничего нет худшего на свете. Там ты раб, издерёшься весь, а потом тебя засыплют камни. Если не захочешь работать, казаки тебя запорют кнутами. И за весь день ты там не услышишь ничего другого, как мать и мать, перемать.
– Но ведь это же царь хотел запретить, – важно заметил Швейк, – и приказал совету министров заготовить соответствующий указ. Министры созвали совет, в тот же день написали указ и дали подписать царю. Он читает: «Мы, Николай, божьей милостью царь и самодержец всея России, князь финляндский и прочее, и прочее, приказываем всем нашим подданным, что если кто-нибудь с сегодняшнего дня выругается по матушке на другого, то он будет наказан пятьюдесятью ударами кнута, сослан в Сибирь на работу в свинцовые рудники. Дан в Петербурге и так далее». Царю это очень понравилось. Он ищет перо, чтобы подписать, зовёт камердинера: «Скорей перо принеси!»
А камердинер подлетает к лакею и кричит: «Ты не видал пера… мать? А где же оно… мать?»
Царь это услышал и подумал: «Пора запретить. И где всему этому русский человек научился?» Он взял окунул перо, подписал «Николай», но в это время посадил большую кляксу и с досады как закричит: «…мать!»
А затем этот указ разорвал, новый не написали, а того камердинера сослали в Архангельскую губернию.
– Смотри, дорогой, с такими историями ты будь поосторожней, – ласково заметил ему официант, – и такого особенно ничего не говори, старый осел, особенно при людях. Тебе бы это обошлось очень дорого. Не обижайся, приятель, за то, что я тебя назвал ослом, считай это за отцовское предупреждение.
Швейк был ему очень признателен:
– Ты прав. Ты, парень, мне нравишься. В это время открылись двери, и к ним вошёл писарь из канцелярии, а за ним огромный волосатый крестьянин в разорванной рубахе. Писарь показал ему на пленных и сказал:
– Вот три штуки, работники хорошие, выбирай. Крестьянин стал мерить их с головы до ног взглядом, пытливо прикидывая на глаз.
– Мне только одного, а если бесплатно, то и двоих возьму.
– Бесплатно, но рубаху им дашь, сапоги купишь, полушубок выдашь, – торговался с ним писарь, – для этого есть закон, так приказано правительством.
Мужик снял с головы баранью шапку и почесал у себя в затылке, вздыхая:
– Вот так законы начальство издаёт! Ну хорошо, я все им куплю… Ну, эти два.
И он показал на Швейка и на Горжина.
– Ты возьмёшь их с собой? – спросил писарь.
– Рано утром я за ними, ваше благородие, приеду.
– Я, хозяин, не пойду с тобою, – отозвался Горжин, – до тех пор, пока ты мне рубашку, сапоги и шубу не принесёшь. На это есть закон,
– Дома тебе все дам, – пообещал крестьянин.
– Как дома? Где же ты возьмёшь? У самого разбитые сапоги, а шуба – одна дыра, – стоял на своём Горжин. – И, кроме того, работать не умею, сам я механик-оптик, умею делать только очки. А есть у тебя фабрика очков?
– А я никогда в жизни не работал, – отозвался Швейк. – Я только на аэроплане летал. У меня все летит вверх. Запрягу быков, наложу воз сена и сразу лечу под облака. Из всего могу самолёт сделать. Я иначе не могу, у меня такая натура, – добавил Швейк.
Крестьянин стал размышлять, колеблясь, не зная, что делать, и вопросительно посмотрел на писаря. Тот зашептал:
– На чай даёшь?
И когда мужик утвердительно кивнул головой, он быстро выбежал за ворота и позвал с улицы городового. Городовой пришёл и без дальних разговоров перетянул всех трех пленных тесаком по спинам:
– Вот тебе очки, вот тебе аэроплан, а вот тебе автомобиль. Черти австрийские, морды германские, не хотите уважить русского человека? Бери их! – закричал он на крестьянина. – Сейчас же их бери, я вас научу слушаться приказов начальства!
– Мне нужно на базар ещё идти, – отговаривался мужик. – Я с арбузами на базаре, и жена там. А с базара заеду за австрийцами. Спасибо тебе, что за леность им всыпал. – И все трое вышли на улицу, оставив пленных одних.
– Огрел он меня здорово, – признался Швейк, почёсываясь спиной о косяк. – Да, они строгие; конечно, строгость должна быть с пленным. Что бы он был за полицейский, если бы не был строгим?
– Вот такому балбесу ничего не стоит человека убить, – волновался Горжин.
– «Хочешь работать? Не будешь? Вот тебе!» Черт возьми, если бы я мог такому полицейскому разбить нос!
– Что будем делать? – спрашивал Марек. Горжин вытер рукой лицо, словно стирал с него паутину. Он вынул из кармана какие-то листки, посмотрел их, сложил снова и сказал:
– Один за всех и все за одного! Да ведь мы все чехи, не правда ли? Молодцы, обедали ли вы? Тут нам ничего не дадут. Попросим бабу, чтобы она нам сварила чаю. Дайте полтину, я сбегаю на базар за колбасой. Хлеб есть? А потом исчезнем по-английски, не попрощавшись.
Через некоторое время он вернулся с огромным чайником и заварил чай. Вытащил из-под блузы кусок колбасы и разрезал её на три части:
– Это будет как бы наш последний ужин перед казнью. И мы удерём, выломав решётки, как Монте-Кристо!
– Ну а теперь ранцы на спину! – сказал неутомимый Горжин, после того как они выпили чаю.
Он переложил вещи из ранца Марека в ранец Швейка и с самым невинным лицом пошёл к писарю в канцелярию. Тот поднял голову от книги:
– Вам куда?
– Куда нам? А вот на базар за хозяином. Он сапоги нам хочет купить, арбузы уже продал. Ранцы на воз положим. Он ещё сюда с нами придёт, – сказал по-русски Горжин.
– Ты проводишь товарищей, а сам придёшь обратно, – приказал писарь Мареку, увидев, что он ничего не несёт.
– А куда мы идём? – спросил Марек у ворот. Горжин, осматриваясь, как хорёк в курятнике, лаконично буркнул:
– Сейчас на базар, а потом на вокзал. Они встретили городового, который только что им всыпал. Он улыбнулся, заметив, с какой поспешностью они идут, и крикнул им:
– До свидания, ребята!
– Лучше я с медведем на Урале встречусь, чем с тобой, скотина, – послал ему вдогонку Горжин.
Когда Марек объявил Швейку, что они намереваются делать, тот радостно заметил:
– Это мы впервые без ангела-хранителя. Мы сейчас как будто бы действительно свободны.
– Вам, господа, куда? – спросил их скучающий на перроне жандарм.
– С нами казак едет, – спокойно ответил Горжин, – нас с работы в лагерь везут. Да задержался он на базаре, а нас послал вперёд.
Он осмотрелся, пошёл на восток от вокзала и, осмотревшись, крикнул:
– Эй, молодец, поскорее поди сюда! Жандарм тебя спрашивает!
– Ну, я ничего, – забурчал тот. – Я только хотел знать, не удираете ли вы, а то австрийской сволочи всюду полно, все с работы бегут.
Он отошёл и стал смотреть на ламповщика, чистившего ламповые стекла.
– Куда мы поедем? – спрашивал Марек.
– Куда глаза глядят, – сердито буркнул Горжин.
– Вы, господа, – проговорил Швейк, – напоминаете мне одного шорника из Панкраца, который в воскресенье после обеда всегда говорил жене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99