Надю я полюбил самозабвенно, и не только за красивое лицо, стройную фигуру, а и за беспечную весёлость, благородство характера и какую-то врождённую мудрость в подходе ко всем ситуациям, возникавшим в нашей новой жизни.
К нам с вятской земли из маленького городка Шахуньи приехала Надина мама, – это ещё более осложнило наше положение. Голодание становилось жестоким, я с ужасом думал о том, как бы не отказали мои ноги. Иногда ходили к Гурьевым и те кормили нас капустой. Тоня догадывалась о нашем бедственном положении, просила приходить почаще. Однако в гости можно сходить раз-другой, но не будешь ходить к ним каждый день. Неожиданное облегчение пришло к нам в виде дополнительного офицерского пайка. Нам не выдавали его два месяца, и вдруг мы получили двойную порцию. Не помню уж точно, но, кажется, там был большой кусок сливочного масла, два килограмма сахара и три килограмма печенья. Позвонил Надежде, пригласил её после работы прогуляться в роще на склоне Высокого замка. Здесь я развернул упакованный паёк и предложил поесть. Она взяла печенье, повертела его и положила на место. Сказала:
– Отдадим Рае. Она будет нас кормить.
Василий Иванович тоже был офицер, и он принёс паёк за два месяца. Нам стали подавать не такой скудный завтрак и ужин. Но я знал, что запасы скоро иссякнут и мы снова станем голодать. Мучительно думал, как же выйти из этого положения? И однажды меня осенило: я проснулся ночью и стал писать рассказ. Жирно чернилами вывел заголовок: «Тренчик»…
История простая. Я только что побывал на солдатских учениях, ходил с батареей в поход и там наблюдал такой эпизод: маленький ростом, хилый солдат шёл позади всех, отставал, а тут на беду у него на скатке шинели, перекинутой через плечо, развязался тренчик. Это короткий ремешок, которым связывались два конца шинели. Начались его мучения: он и без того устал, а тут ещё тренчик. Вначале ему помогал товарищ, шедший рядом, потом подошёл сержант… Шинель раскаталась, концы сходились плохо, сержант бранился, а солдат всё отставал и отставал…
Эту нехитрую историю я подробно живописал в своём рассказе.
Утром он был готов. Я пришёл на работу и отослал пакет в Москву – в редакцию журнала «Красноармеец». Ну, послал и послал. Никому об этом не говорил – даже Надежде, и Саше Семёнову, с которым к тому времени сильно сдружился. Не верил, что напечатают, и не хотел, чтобы надо мной смеялись. Нашёлся, мол, писатель! Джек Лондон или Максим Горький.
А между тем жизнь в стране, обескровленной войной, налаживалась медленно, мы продолжали голодать. Я хотя и расплатился за свадьбу, мне присвоили звание «капитан», и мы получали чуть больше денег; вдвоём-то с Надеждой приносили в дом две с половиной тысячи, но деньги тогда ничего не стоили, и мы по утрам съедали немного каши с постным маслом, кусочек хлеба и пили чай без сахара. А в обед я продолжал носить своей Надежде котлетку и кусочек хлеба.
Скрашивали нашу жизнь любовь и нежнейшие супружеские отношения. Я заботился о жене, а Надежда изобретала всякие уловки, чтобы чем-то да подкормить меня.
О рассказе я забыл, а голод всё туже затягивал свою грозную петлю на нашей шее. Василий Иванович смурной ходил по комнатам своей роскошной квартиры, всем был недоволен; ему казалось, что его объедает «старуха», так он называл тёщу, хотя она была лишь на пять лет старше его. Однажды позвал меня в пустую комнату, заговорщически зашептал:
– Старуха по утрам, когда мы уходим на работу, съедает наш сахар, ест кашу с маслом. Вы же видите, какая она красная. И толстая.
Я молчал, не знал, что же сказать ему и надо ли говорить. И не рассказал об этом Надежде – не хотел её расстраивать. А она, между тем, уже была беременной, новое состояние волновало её и тревожило. Уж несколько раз её тошнило, опытные женщины сказали, что это естественно в таком положении, советовали есть солёные огурцы. Я сбегал на базар и купил для неё огурцов, но и на этот раз она отказалась есть втайне от других членов семьи. Во время ужина догадливая Рая подвинула их Надежде, сказав:
– А это тебе. Твой малыш сейчас требует солёного и кислого.
Я был счастлив ожиданием нашего потомства. И как раз в это волнующее для нас с Надеждой время случилось другое событие, толкнувшее мою жизнь на колею, по которой я качусь с переменным успехом и поныне. Меня вызвал начальник Политотдела. Я ничего не ждал хорошего от встречи с Арустамяном, который постоянно проявлял ко мне неприязнь.
У полковника на столе лежал журнал «Красноармеец».
– Ваш рассказ напечатан в газете?
– В какой газете?
– В этой вот! – схватил он журнал и ударил им по столу.
– Это журнал, а не газета. Я посылал туда рассказ.
– Как он называется?
– Тренчик.
– Но вы украли рассказ у писателя. Вы не могли сами… Чтобы так писать, надо сто лет учиться. Ты малограмотный, ничего не кончил, кроме военной школы. Как ты мог написать такой рассказ? Как?.. Украл рассказ у писателя.
– У какого писателя? – удивился я, испугавшись одной только мысли, что рассказ у кого-нибудь можно украсть.
– Рассказ написал сам! – заявил я решительно. И тут же отступил назад, потому что полковника моё заявление повергло в ярость. Он вскочил и замахал руками.
– Не мог ты написать рассказ, не мог! А если ты написал такой рассказ, то почему не пишешь так же заметки? Ваши статьи сухие, как подошва ботинка в жаркий день в Ереване. Да! Их нельзя читать. За что деньги платим?.. Тебя кто посылал в поход с батареей? Редакция посылала. В редакцию и сдай свой паршивый рассказ! Нет, так не пойдёт. Написал хорошо – сдавай в газету. А он в Москву послал. Деньги хочешь? Да?.. Славы захотел? Да?.. Валька Скотт нашёлся!
Вот так на языке не поймёшь каком – ни на русском, ни на еврейском или армянском – он продолжал распекать меня долго; и, конечно же, не о газете радел полковник, – его больше всего задел сам факт появления рассказа за моей подписью в столичном журнале. Простить он мне не мог такой прыти.
Не знал я тогда и ещё одного важного обстоятельства: тыловые крысы, всю войну отсидевшие в дальних штабах и не получившие ни одной награды, видеть спокойно не могли офицеров с орденами. Я же был ещё очень молод – мне не было и двадцати трёх лет, а на кителе два ордена и пять боевых медалей. Может быть, вот они-то и раздражали полковника, словно быка красная тряпка.
Прошёл ещё месяц, и я получил из Москвы гонорар – около четырёх тысяч рублей. Нечего и говорить, как пришлись кстати нам эти деньги. Я сразу же пошёл к Надежде и отдал ей всю сумму. Она уже видела мой рассказ в журнале, знала, что за него пришлют деньги, но не думала, что их будет так много.
– Четыре часа работы – и такая плата! – удивилась она.
– Как видишь, – отвечал я с гордостью.
– А ты можешь писать и другие рассказы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
К нам с вятской земли из маленького городка Шахуньи приехала Надина мама, – это ещё более осложнило наше положение. Голодание становилось жестоким, я с ужасом думал о том, как бы не отказали мои ноги. Иногда ходили к Гурьевым и те кормили нас капустой. Тоня догадывалась о нашем бедственном положении, просила приходить почаще. Однако в гости можно сходить раз-другой, но не будешь ходить к ним каждый день. Неожиданное облегчение пришло к нам в виде дополнительного офицерского пайка. Нам не выдавали его два месяца, и вдруг мы получили двойную порцию. Не помню уж точно, но, кажется, там был большой кусок сливочного масла, два килограмма сахара и три килограмма печенья. Позвонил Надежде, пригласил её после работы прогуляться в роще на склоне Высокого замка. Здесь я развернул упакованный паёк и предложил поесть. Она взяла печенье, повертела его и положила на место. Сказала:
– Отдадим Рае. Она будет нас кормить.
Василий Иванович тоже был офицер, и он принёс паёк за два месяца. Нам стали подавать не такой скудный завтрак и ужин. Но я знал, что запасы скоро иссякнут и мы снова станем голодать. Мучительно думал, как же выйти из этого положения? И однажды меня осенило: я проснулся ночью и стал писать рассказ. Жирно чернилами вывел заголовок: «Тренчик»…
История простая. Я только что побывал на солдатских учениях, ходил с батареей в поход и там наблюдал такой эпизод: маленький ростом, хилый солдат шёл позади всех, отставал, а тут на беду у него на скатке шинели, перекинутой через плечо, развязался тренчик. Это короткий ремешок, которым связывались два конца шинели. Начались его мучения: он и без того устал, а тут ещё тренчик. Вначале ему помогал товарищ, шедший рядом, потом подошёл сержант… Шинель раскаталась, концы сходились плохо, сержант бранился, а солдат всё отставал и отставал…
Эту нехитрую историю я подробно живописал в своём рассказе.
Утром он был готов. Я пришёл на работу и отослал пакет в Москву – в редакцию журнала «Красноармеец». Ну, послал и послал. Никому об этом не говорил – даже Надежде, и Саше Семёнову, с которым к тому времени сильно сдружился. Не верил, что напечатают, и не хотел, чтобы надо мной смеялись. Нашёлся, мол, писатель! Джек Лондон или Максим Горький.
А между тем жизнь в стране, обескровленной войной, налаживалась медленно, мы продолжали голодать. Я хотя и расплатился за свадьбу, мне присвоили звание «капитан», и мы получали чуть больше денег; вдвоём-то с Надеждой приносили в дом две с половиной тысячи, но деньги тогда ничего не стоили, и мы по утрам съедали немного каши с постным маслом, кусочек хлеба и пили чай без сахара. А в обед я продолжал носить своей Надежде котлетку и кусочек хлеба.
Скрашивали нашу жизнь любовь и нежнейшие супружеские отношения. Я заботился о жене, а Надежда изобретала всякие уловки, чтобы чем-то да подкормить меня.
О рассказе я забыл, а голод всё туже затягивал свою грозную петлю на нашей шее. Василий Иванович смурной ходил по комнатам своей роскошной квартиры, всем был недоволен; ему казалось, что его объедает «старуха», так он называл тёщу, хотя она была лишь на пять лет старше его. Однажды позвал меня в пустую комнату, заговорщически зашептал:
– Старуха по утрам, когда мы уходим на работу, съедает наш сахар, ест кашу с маслом. Вы же видите, какая она красная. И толстая.
Я молчал, не знал, что же сказать ему и надо ли говорить. И не рассказал об этом Надежде – не хотел её расстраивать. А она, между тем, уже была беременной, новое состояние волновало её и тревожило. Уж несколько раз её тошнило, опытные женщины сказали, что это естественно в таком положении, советовали есть солёные огурцы. Я сбегал на базар и купил для неё огурцов, но и на этот раз она отказалась есть втайне от других членов семьи. Во время ужина догадливая Рая подвинула их Надежде, сказав:
– А это тебе. Твой малыш сейчас требует солёного и кислого.
Я был счастлив ожиданием нашего потомства. И как раз в это волнующее для нас с Надеждой время случилось другое событие, толкнувшее мою жизнь на колею, по которой я качусь с переменным успехом и поныне. Меня вызвал начальник Политотдела. Я ничего не ждал хорошего от встречи с Арустамяном, который постоянно проявлял ко мне неприязнь.
У полковника на столе лежал журнал «Красноармеец».
– Ваш рассказ напечатан в газете?
– В какой газете?
– В этой вот! – схватил он журнал и ударил им по столу.
– Это журнал, а не газета. Я посылал туда рассказ.
– Как он называется?
– Тренчик.
– Но вы украли рассказ у писателя. Вы не могли сами… Чтобы так писать, надо сто лет учиться. Ты малограмотный, ничего не кончил, кроме военной школы. Как ты мог написать такой рассказ? Как?.. Украл рассказ у писателя.
– У какого писателя? – удивился я, испугавшись одной только мысли, что рассказ у кого-нибудь можно украсть.
– Рассказ написал сам! – заявил я решительно. И тут же отступил назад, потому что полковника моё заявление повергло в ярость. Он вскочил и замахал руками.
– Не мог ты написать рассказ, не мог! А если ты написал такой рассказ, то почему не пишешь так же заметки? Ваши статьи сухие, как подошва ботинка в жаркий день в Ереване. Да! Их нельзя читать. За что деньги платим?.. Тебя кто посылал в поход с батареей? Редакция посылала. В редакцию и сдай свой паршивый рассказ! Нет, так не пойдёт. Написал хорошо – сдавай в газету. А он в Москву послал. Деньги хочешь? Да?.. Славы захотел? Да?.. Валька Скотт нашёлся!
Вот так на языке не поймёшь каком – ни на русском, ни на еврейском или армянском – он продолжал распекать меня долго; и, конечно же, не о газете радел полковник, – его больше всего задел сам факт появления рассказа за моей подписью в столичном журнале. Простить он мне не мог такой прыти.
Не знал я тогда и ещё одного важного обстоятельства: тыловые крысы, всю войну отсидевшие в дальних штабах и не получившие ни одной награды, видеть спокойно не могли офицеров с орденами. Я же был ещё очень молод – мне не было и двадцати трёх лет, а на кителе два ордена и пять боевых медалей. Может быть, вот они-то и раздражали полковника, словно быка красная тряпка.
Прошёл ещё месяц, и я получил из Москвы гонорар – около четырёх тысяч рублей. Нечего и говорить, как пришлись кстати нам эти деньги. Я сразу же пошёл к Надежде и отдал ей всю сумму. Она уже видела мой рассказ в журнале, знала, что за него пришлют деньги, но не думала, что их будет так много.
– Четыре часа работы – и такая плата! – удивилась она.
– Как видишь, – отвечал я с гордостью.
– А ты можешь писать и другие рассказы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142