Она мне подарила трёх внуков, правнука и правнучку; преподаёт в школе русский язык и литературу и пользуется всеобщей любовью своих учеников.
Но вернусь к тому времени. Судьба устроила мне целую серию испытаний: только оправился от удара, нанесённого мне извергом-врачом, стал привыкать к новой удобной и вполне счастливой жизни, как новое несчастье снежной лавиной свалилось мне на голову: во Львов приехал полковник Сварник. И утром мне позвонил Арустамян, голосом весёлым, даже будто бы смешливым, но, впрочем, взволнованным, говорит:
– Это ты, капитан?.. Я с тобой говорю? Что-то не узнаю голос. А?.. С тобой?.. Я слышал, у тебя маленький девочка родился? У нас на Кавказе говорят: если родился мальчик, это к богатству, а если девочка – тоже неплохо, но и не так хорошо, чтобы звать друзей и пить вино.
– Я доволен, товарищ полковник. Дочь у меня хорошая.
– А я что говорю? Я тоже сказал: молодец. У тебя и дочь родился, и квартира есть. Говорят, квартиру сам взял, как на войне сопку берут или рубеж. И брал её ночью, а? Чтобы никто не видел. Ну, квартира – особый вопрос. Ты заходи сейчас. Тут из Москвы полковник приехал, он хочет видеть тебя.
Я положил трубку и услышал жар во всём теле. В висках стучало точно молотками, щёки горели. Я понял: Арустамян ликует, я попался ему на зуб.
Напротив меня сидел и что-то писал Саша Семёнов, рядом с ним стоял Мякушко.
Саша испуганно проговорил:
– Арустамян – да?
– Да, вызывает.
И вышел из комнаты.
На второй этаж и затем по коридору шёл я медленно, старался успокоиться. Думал о том, что, кажется, в жизни не было у меня такой тяжёлой ситуации. Не сомневался, что приехавший полковник – конечно же Сварник, и уже верил, что он и действительно состоит главным помощником при Министре. Представлял, как он вытряхнет нас из квартиры и как попадёт за нас командиру дивизии, и особенно генералу Никифорову. Тут же решил: не выдавать генерала, а всё взять на себя, и Сашу Семёнова, и Мякушко не впутывать. Скажу: сам всё решил и сам всё проделал. Этак-то легче, и на душе будет спокойнее.
Вхожу в кабинет и вижу: на диване у окна сидит и сверкает торжествующим взором Арустамян и будто бы даже улыбается: ага, дескать, попался субчик! Теперь-то уж не отвертишься!..
За столом на месте Арустамяна сидел большой как медведь полковник в новенькой форме со сверкающими золотом погонами, на которых нахально и угрожающе, точно глаза хищного зверя, светятся звёзды. Этот смотрит на меня откровенно враждебно и даже брезгливо, точно я раздавленная лягушка.
Рядом с ним сбоку стола сидит майор Шапиркин, – он наш, дивизионный, вроде бы начальник СМЕРШа. Это такая служба по борьбе со шпионами и всякими врагами – Смерть шпионам. Была у нас и на фронте такая служба, и я дважды попадал в её лапы, но каждый раз меня выручал командир полка. Мне эта служба была ненавистной, и я откровенно её боялся. Может быть, в следующих главах я расскажу, как и за что я попадал в её лапы, но здесь я лишь замечу: вид майора Шапиркина обдал меня ледяным ветром.
Голосом громким и по возможности спокойным я доложил Арустамяну:
– Товарищ полковник, капитан Дроздов явился по вашему вызову!
Стоял посредине кабинета, и Арустамян не предложил мне сесть.
– Вы служили в авиации, летали ночью?
– Так точно, товарищ полковник. Летали и днём и ночью.
– В артиллерии вы тоже служили?
– Так точно, служил.
– А за что вам из авиации дали по шее?
– Самолёт потерял. Попал в резерв, а из него – в артиллерию.
– Потерять можно кошелёк или бумажку моя секретарша теряет, а самолёт? Его разве можно потерять?
На откровенно глупые вопросы я решил не отвечать.
Арустамян продолжал:
– Вот полковник из Москвы приехал, – домой приехал, а дома нет. Вы его ночью, как абрек, захватили. И рояль его продали, и диван кожаный – тоже продали. Посуда хрустальная была, много посуды – где она?..
– Я ничего не продавал, а посуда хрустальная в шкафу на кухне стоит. У меня свои тарелки есть, и стаканы тоже.
Чувствовал, как злоба подступила к горлу, – оскорбление бросили в лицо, грязное, гнусное. Почти задыхаясь от злобы, выдохнул:
– Я не вор и не жулик, и вы мне таких обвинений не шейте.
Словцо, оставшееся от моей беспризорной уличной жизни, вырвалось. Подумал: разговаривай вежливо, не теряй самообладания.
Но самообладание не потерять было трудно. Я тяжело дышал и чувствовал, как пол уходит из-под ног.
Заговорил майор – каким-то визгливым полуженским голосом:
– Партизан нашёлся! Этак вам волю дай – не только квартиры занимать, но и хозяев с балконов начнут выбрасывать. Мерзавцев таких надо к стенке ставить!
– Я вам не мерзавец, а офицер, фронтовик! И прошу меня не оскорблять.
Дрогнуло моё терпение, рука автоматически дёрнулась к пистолету, и они, кажется, заметили моё движение, – Арустамян съёжился, скороговоркой осадил майора:
– Прошу без оскорблений. Перед нами боевой офицер, не надо грубых слов…
Он и ещё что-то говорил, но я не слышал, и уж, кажется, ничего не видел: туман застелил мои глаза, в голове шумело, руки тряслись. Я думал о пистолете, и не я сам, а кто-то другой во мне тихо, примиряюще говорил: «Успокойся, Ваня, это же не танковая атака на твою батарею, и снаряды возле пушек твоих не рвутся. Там угрожали твоей жизни, могли разбить всю батарею, побить людей, а здесь?.. Ну, чего уж так-то?.. Закипел, как самовар».
Однако голос этот хотя и звучал отчётливо, но я его плохо слышал, и не мог унять дрожь в руках и ногах… Вдруг развернулся и стремительным шагом направился к двери. И открыл её коленкой, а закрыл так, что стёкла в приёмной задрожали и секретарша испуганно выскочила из-за стола.
Крупно, размашисто шагая, я вышел на улицу и хотел было идти домой или к Высокому замку, но вспомнил, что я не одет, а на улице холодно, с запада, с Карпатских гор, дует ледяной ветер.
Зашёл в редакцию и на вопросы товарищей ничего не ответил, не спеша оделся, молча вышел.
Не знаю, как потом развивались события, несколько дней я не выходил на работу, сказался больным, лежал на кожаном диване, про который почему-то сказали, что я его продал, и думал о том, что служить больше не буду, подам рапорт об увольнении и уеду в Сталинград на Тракторный завод, где меня ждал директор Протасов, обещавший мне должность заместителя начальника цеха и квартиру.
Каждый день ко мне заходили Мякушко и Семёнов, расспрашивали о моём разговоре с начальством, но я, невесело улыбаясь, отвечал:
– Поговорили. Начальство оно и есть начальство, любит поучать и стружку снимать.
Через три дня ко мне пришёл редактор газеты старший лейтенант Львов. Надя заварила чай, у меня нашлась бутылка вина, и мы впервые с глазу на глаз поговорили с этим странным, всё время молчавшим и хранившим какую-то тайну человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Но вернусь к тому времени. Судьба устроила мне целую серию испытаний: только оправился от удара, нанесённого мне извергом-врачом, стал привыкать к новой удобной и вполне счастливой жизни, как новое несчастье снежной лавиной свалилось мне на голову: во Львов приехал полковник Сварник. И утром мне позвонил Арустамян, голосом весёлым, даже будто бы смешливым, но, впрочем, взволнованным, говорит:
– Это ты, капитан?.. Я с тобой говорю? Что-то не узнаю голос. А?.. С тобой?.. Я слышал, у тебя маленький девочка родился? У нас на Кавказе говорят: если родился мальчик, это к богатству, а если девочка – тоже неплохо, но и не так хорошо, чтобы звать друзей и пить вино.
– Я доволен, товарищ полковник. Дочь у меня хорошая.
– А я что говорю? Я тоже сказал: молодец. У тебя и дочь родился, и квартира есть. Говорят, квартиру сам взял, как на войне сопку берут или рубеж. И брал её ночью, а? Чтобы никто не видел. Ну, квартира – особый вопрос. Ты заходи сейчас. Тут из Москвы полковник приехал, он хочет видеть тебя.
Я положил трубку и услышал жар во всём теле. В висках стучало точно молотками, щёки горели. Я понял: Арустамян ликует, я попался ему на зуб.
Напротив меня сидел и что-то писал Саша Семёнов, рядом с ним стоял Мякушко.
Саша испуганно проговорил:
– Арустамян – да?
– Да, вызывает.
И вышел из комнаты.
На второй этаж и затем по коридору шёл я медленно, старался успокоиться. Думал о том, что, кажется, в жизни не было у меня такой тяжёлой ситуации. Не сомневался, что приехавший полковник – конечно же Сварник, и уже верил, что он и действительно состоит главным помощником при Министре. Представлял, как он вытряхнет нас из квартиры и как попадёт за нас командиру дивизии, и особенно генералу Никифорову. Тут же решил: не выдавать генерала, а всё взять на себя, и Сашу Семёнова, и Мякушко не впутывать. Скажу: сам всё решил и сам всё проделал. Этак-то легче, и на душе будет спокойнее.
Вхожу в кабинет и вижу: на диване у окна сидит и сверкает торжествующим взором Арустамян и будто бы даже улыбается: ага, дескать, попался субчик! Теперь-то уж не отвертишься!..
За столом на месте Арустамяна сидел большой как медведь полковник в новенькой форме со сверкающими золотом погонами, на которых нахально и угрожающе, точно глаза хищного зверя, светятся звёзды. Этот смотрит на меня откровенно враждебно и даже брезгливо, точно я раздавленная лягушка.
Рядом с ним сбоку стола сидит майор Шапиркин, – он наш, дивизионный, вроде бы начальник СМЕРШа. Это такая служба по борьбе со шпионами и всякими врагами – Смерть шпионам. Была у нас и на фронте такая служба, и я дважды попадал в её лапы, но каждый раз меня выручал командир полка. Мне эта служба была ненавистной, и я откровенно её боялся. Может быть, в следующих главах я расскажу, как и за что я попадал в её лапы, но здесь я лишь замечу: вид майора Шапиркина обдал меня ледяным ветром.
Голосом громким и по возможности спокойным я доложил Арустамяну:
– Товарищ полковник, капитан Дроздов явился по вашему вызову!
Стоял посредине кабинета, и Арустамян не предложил мне сесть.
– Вы служили в авиации, летали ночью?
– Так точно, товарищ полковник. Летали и днём и ночью.
– В артиллерии вы тоже служили?
– Так точно, служил.
– А за что вам из авиации дали по шее?
– Самолёт потерял. Попал в резерв, а из него – в артиллерию.
– Потерять можно кошелёк или бумажку моя секретарша теряет, а самолёт? Его разве можно потерять?
На откровенно глупые вопросы я решил не отвечать.
Арустамян продолжал:
– Вот полковник из Москвы приехал, – домой приехал, а дома нет. Вы его ночью, как абрек, захватили. И рояль его продали, и диван кожаный – тоже продали. Посуда хрустальная была, много посуды – где она?..
– Я ничего не продавал, а посуда хрустальная в шкафу на кухне стоит. У меня свои тарелки есть, и стаканы тоже.
Чувствовал, как злоба подступила к горлу, – оскорбление бросили в лицо, грязное, гнусное. Почти задыхаясь от злобы, выдохнул:
– Я не вор и не жулик, и вы мне таких обвинений не шейте.
Словцо, оставшееся от моей беспризорной уличной жизни, вырвалось. Подумал: разговаривай вежливо, не теряй самообладания.
Но самообладание не потерять было трудно. Я тяжело дышал и чувствовал, как пол уходит из-под ног.
Заговорил майор – каким-то визгливым полуженским голосом:
– Партизан нашёлся! Этак вам волю дай – не только квартиры занимать, но и хозяев с балконов начнут выбрасывать. Мерзавцев таких надо к стенке ставить!
– Я вам не мерзавец, а офицер, фронтовик! И прошу меня не оскорблять.
Дрогнуло моё терпение, рука автоматически дёрнулась к пистолету, и они, кажется, заметили моё движение, – Арустамян съёжился, скороговоркой осадил майора:
– Прошу без оскорблений. Перед нами боевой офицер, не надо грубых слов…
Он и ещё что-то говорил, но я не слышал, и уж, кажется, ничего не видел: туман застелил мои глаза, в голове шумело, руки тряслись. Я думал о пистолете, и не я сам, а кто-то другой во мне тихо, примиряюще говорил: «Успокойся, Ваня, это же не танковая атака на твою батарею, и снаряды возле пушек твоих не рвутся. Там угрожали твоей жизни, могли разбить всю батарею, побить людей, а здесь?.. Ну, чего уж так-то?.. Закипел, как самовар».
Однако голос этот хотя и звучал отчётливо, но я его плохо слышал, и не мог унять дрожь в руках и ногах… Вдруг развернулся и стремительным шагом направился к двери. И открыл её коленкой, а закрыл так, что стёкла в приёмной задрожали и секретарша испуганно выскочила из-за стола.
Крупно, размашисто шагая, я вышел на улицу и хотел было идти домой или к Высокому замку, но вспомнил, что я не одет, а на улице холодно, с запада, с Карпатских гор, дует ледяной ветер.
Зашёл в редакцию и на вопросы товарищей ничего не ответил, не спеша оделся, молча вышел.
Не знаю, как потом развивались события, несколько дней я не выходил на работу, сказался больным, лежал на кожаном диване, про который почему-то сказали, что я его продал, и думал о том, что служить больше не буду, подам рапорт об увольнении и уеду в Сталинград на Тракторный завод, где меня ждал директор Протасов, обещавший мне должность заместителя начальника цеха и квартиру.
Каждый день ко мне заходили Мякушко и Семёнов, расспрашивали о моём разговоре с начальством, но я, невесело улыбаясь, отвечал:
– Поговорили. Начальство оно и есть начальство, любит поучать и стружку снимать.
Через три дня ко мне пришёл редактор газеты старший лейтенант Львов. Надя заварила чай, у меня нашлась бутылка вина, и мы впервые с глазу на глаз поговорили с этим странным, всё время молчавшим и хранившим какую-то тайну человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142