Пикеринг родился в 1770 году и благодарил судьбу за то, что по молодости лет не участвовал в революции, которую считал проявлением крайности, и за то, что по возрасту не мог служить в армии в войне 1812 года, которая, по его мнению, тоже была бессмысленной и бесцельной.
– Я уверена, что мне Вена понравится, – между тем говорила Дебора.
– Все это романтические бредни, – отрезал Пикеринг. – В центральной Европе, говорят, свирепствует холера.
– Я почти в совершенстве владею немецким. Подумайте, отец, какой я могу быть Джэсону подмогой.
Но Пикеринг не сдавался.
– А если я лишу тебя наследства?
– Вы не сможете этого сделать. Мать оставила мне половину своего состояния.
– Все скажут, что он женился на тебе из-за денег.
– А разве то же самое не говорили о вас?
Ну, это уже чересчур, возмутился Пикеринг. Состояние жены просто пришлось ему очень кстати, он сумел пустить его в оборот и получить огромные прибыли. Но он обижался на всех, кто называл его жену богатой наследницей, потому что любил считать себя человеком, который сам всего добился в жизни. Если дочь и дальше поведет себя подобным образом, она станет ему так же ненавистна, как и ее жених.
– Я не дам тебе моего благословения, – предпринял он новую атаку.
– А я в нем и не нуждаюсь.
Джэсон почувствовал, как рука Деборы давит ему на плечо, но он вовсе не собирался становиться на колени. Однако, продолжая сопротивляться нажиму ее руки, он неожиданно для самого себя произнес:
– Вы выйдете за меня замуж, Дебора? – словно загипнотизированный силой ее чувства, хотя где-то внутри все еще негодовал.
– Это самые дорогие для меня слова. Теперь мы всегда будем вместе. Я поеду с вами в Европу, жена обязана следовать за мужем.
И зачем только я позволил ей брать уроки музыки, сожалел в душе Пикеринг. Какая прискорбная ошибка! Может быть, и Деборой завладел дьявол?
– Итак, отец, если вы не дадите нам своего благословения, мы обвенчаемся и без вашего согласия, – объявила Дебора.
– Это в нашей-то церкви? Вы не посмеете! Дебора только улыбнулась в ответ.
Отец смерил ее гневным взглядом, но Дебора не опустила глаз. Она унаследовала его характер, подумал Пикеринг, и теперь все обернулось против него. В припадке ярости он готов был разбить злосчастный клавесин, но дочь бы только посмеялась над ним. Вот уж поистине его плоть и кровь!
– Подумайте, отец, сколько пойдет разговоров, если вы откажетесь присутствовать на моей свадьбе.
Нет, такого он не потерпит. Он не вынесет подобного унижения. Однако, желая показать, что его власть над ней еще не утеряна, Пикеринг, сдаваясь, проговорил:
– Вы должны обвенчаться в этом доме. Здесь ты родилась. Здесь я отпраздновал с твоей матерью свадьбу. Это моя воля.
– Если вам это доставит удовольствие, то мы согласны. Какое уж тут удовольствие, возмутился Пикеринг, но вслух сказал:
– Джэсон, вы сейчас на распутье и не знаете своего блага. Вы не можете бросить работу и жить на заработок от музыки. Я советую вам взять отпуск, а через год, когда вы вернетесь из Европы, вы можете снова приступить к своим обязанностям.
– Прекрасно, – согласилась Дебора. – Это даст вам возможность осуществить свою мечту, Джэсон, а когда мы приедем в Бостон, то займемся полезным делом.
– Итак, решено, – облегченно вздохнув, сказал Пикеринг. По крайней мере, дочь еще не окончательно для него потеряна.
Джэсона кольнуло неприятное чувство. Неужели они думают, что он безропотно подчинится их решению? Он взглянул на Дебору, но она не смотрела в его сторону. Джэсон готов был прямо объявить Пикерингу, что не согласен с их планом, но банкир уже исчез из гостиной. Нищета вечно омрачала жизнь Моцарта, вспомнил Джэсон, нельзя, чтобы подобное случилось и с ним. Судьба распорядилась так, что все повернулось к лучшему. Но когда он прощался с Деборой, в гостиную вновь вошел ее отец.
– Сочините что-нибудь приятное, романсы, например, тогда, пожалуй, вы еще завоюете известность, ибо все написанное вами до сих пор скоро позабудется, как и сочинения ваших кумиров, Моцарта и Бетховена, – объявил Пикеринг.
За день до свадьбы Джэсона охватило чувство растерянности. Он вновь усомнился в своих чувствах к Деборе. Приготовления к путешествию доставляли ей столько радости, что, казалось, она думает лишь о собственном удовольствии, а вовсе не о его планах. И хотя она была для Джэсона привлекательной и желанной, но ему рисовалось малоутешительное будущее – раз она сумела обвести вокруг пальца отца, человека, наделенного сильным характером, то сумеет взять верх и над ним.
Джэсон не виделся с Мюллером с того самого дня, как уладил отношения с Деборой. Он счел предательством то, что учитель открыл непосвященным истинную цель его поездки. Однако настойчивая нужда в его совете пересилила все иные соображения.
Полный смутного беспокойства, Джэсон постучал в дверь старого музыканта; Мюллер, казалось, ждал его прихода.
– Неужели вы могли уехать, не попрощавшись со мной? Джэсон не узнал своего наставника – перед ним стоял словно другой человек. В голосе Мюллера появились не свойственные ему заискивающие нотки. За то время, что они не виделись, старческие недомогания совсем одолели музыканта. Хотя огонь в камине ярко пылал, на старике была теплая накидка; схватившись руками за поясницу, чтобы облегчить боль, он поплелся К креслу.
Пытаясь вернуть прежнюю непринужденность их отношениям, Джэсон попросил Мюллера сыграть какую-нибудь из сонат Моцарта, но тот отказался:
– Меня замучила подагра. Пальцы болят и ноют. За последние дни я не сыграл ни единой ноты. А сколько у меня когда-то было силы в руках. Видно, прошло мое время.
– Зря вы беспокоитесь, это пройдет, – попытался утешить его Джэсон.
– Поздно. Даже когда я сижу у огня, этот бостонский холод пронизывает меня до костей. Сыграйте лучше вы.
Джэсон сел за фортепьяно, но музыка Моцарта, всегда служившая для них утешением, на этот раз не принесла облегчения. Мюллер сидел, погруженный в грустные раздумья. Джэсон впервые видел его таким печальным, морщинистое лицо музыканта с сухой, как пергамент, кожей выглядело посмертной маской. Сбившись с такта, Джэсон смущенно остановился, а Мюллер в гневе воскликнул:
– Зачем вы пришли ко мне? Показать, что ничему не научились? Вам следует заняться гаммами.
– Вы болели? – спросил Джэсон.
– Старость тоже болезнь, – раздраженно ответил Мюллер. – Зачем вы играете так громко? Я ведь не Бетховен. Не страдаю глухотой.
– А он глухой?
– Только американец может быть столь невежественным. Когда вы назначили свой отъезд?
– Я еще не решил, следует ли мне жениться на Деборе.
– С ней вы сможете посетить Вену.
– Не потому ли вы просили ее отца дать вам денег взаймы?
– Я мог при этом представить рекомендацию таких людей, как Джон Адамс и Томас Джефферсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Я уверена, что мне Вена понравится, – между тем говорила Дебора.
– Все это романтические бредни, – отрезал Пикеринг. – В центральной Европе, говорят, свирепствует холера.
– Я почти в совершенстве владею немецким. Подумайте, отец, какой я могу быть Джэсону подмогой.
Но Пикеринг не сдавался.
– А если я лишу тебя наследства?
– Вы не сможете этого сделать. Мать оставила мне половину своего состояния.
– Все скажут, что он женился на тебе из-за денег.
– А разве то же самое не говорили о вас?
Ну, это уже чересчур, возмутился Пикеринг. Состояние жены просто пришлось ему очень кстати, он сумел пустить его в оборот и получить огромные прибыли. Но он обижался на всех, кто называл его жену богатой наследницей, потому что любил считать себя человеком, который сам всего добился в жизни. Если дочь и дальше поведет себя подобным образом, она станет ему так же ненавистна, как и ее жених.
– Я не дам тебе моего благословения, – предпринял он новую атаку.
– А я в нем и не нуждаюсь.
Джэсон почувствовал, как рука Деборы давит ему на плечо, но он вовсе не собирался становиться на колени. Однако, продолжая сопротивляться нажиму ее руки, он неожиданно для самого себя произнес:
– Вы выйдете за меня замуж, Дебора? – словно загипнотизированный силой ее чувства, хотя где-то внутри все еще негодовал.
– Это самые дорогие для меня слова. Теперь мы всегда будем вместе. Я поеду с вами в Европу, жена обязана следовать за мужем.
И зачем только я позволил ей брать уроки музыки, сожалел в душе Пикеринг. Какая прискорбная ошибка! Может быть, и Деборой завладел дьявол?
– Итак, отец, если вы не дадите нам своего благословения, мы обвенчаемся и без вашего согласия, – объявила Дебора.
– Это в нашей-то церкви? Вы не посмеете! Дебора только улыбнулась в ответ.
Отец смерил ее гневным взглядом, но Дебора не опустила глаз. Она унаследовала его характер, подумал Пикеринг, и теперь все обернулось против него. В припадке ярости он готов был разбить злосчастный клавесин, но дочь бы только посмеялась над ним. Вот уж поистине его плоть и кровь!
– Подумайте, отец, сколько пойдет разговоров, если вы откажетесь присутствовать на моей свадьбе.
Нет, такого он не потерпит. Он не вынесет подобного унижения. Однако, желая показать, что его власть над ней еще не утеряна, Пикеринг, сдаваясь, проговорил:
– Вы должны обвенчаться в этом доме. Здесь ты родилась. Здесь я отпраздновал с твоей матерью свадьбу. Это моя воля.
– Если вам это доставит удовольствие, то мы согласны. Какое уж тут удовольствие, возмутился Пикеринг, но вслух сказал:
– Джэсон, вы сейчас на распутье и не знаете своего блага. Вы не можете бросить работу и жить на заработок от музыки. Я советую вам взять отпуск, а через год, когда вы вернетесь из Европы, вы можете снова приступить к своим обязанностям.
– Прекрасно, – согласилась Дебора. – Это даст вам возможность осуществить свою мечту, Джэсон, а когда мы приедем в Бостон, то займемся полезным делом.
– Итак, решено, – облегченно вздохнув, сказал Пикеринг. По крайней мере, дочь еще не окончательно для него потеряна.
Джэсона кольнуло неприятное чувство. Неужели они думают, что он безропотно подчинится их решению? Он взглянул на Дебору, но она не смотрела в его сторону. Джэсон готов был прямо объявить Пикерингу, что не согласен с их планом, но банкир уже исчез из гостиной. Нищета вечно омрачала жизнь Моцарта, вспомнил Джэсон, нельзя, чтобы подобное случилось и с ним. Судьба распорядилась так, что все повернулось к лучшему. Но когда он прощался с Деборой, в гостиную вновь вошел ее отец.
– Сочините что-нибудь приятное, романсы, например, тогда, пожалуй, вы еще завоюете известность, ибо все написанное вами до сих пор скоро позабудется, как и сочинения ваших кумиров, Моцарта и Бетховена, – объявил Пикеринг.
За день до свадьбы Джэсона охватило чувство растерянности. Он вновь усомнился в своих чувствах к Деборе. Приготовления к путешествию доставляли ей столько радости, что, казалось, она думает лишь о собственном удовольствии, а вовсе не о его планах. И хотя она была для Джэсона привлекательной и желанной, но ему рисовалось малоутешительное будущее – раз она сумела обвести вокруг пальца отца, человека, наделенного сильным характером, то сумеет взять верх и над ним.
Джэсон не виделся с Мюллером с того самого дня, как уладил отношения с Деборой. Он счел предательством то, что учитель открыл непосвященным истинную цель его поездки. Однако настойчивая нужда в его совете пересилила все иные соображения.
Полный смутного беспокойства, Джэсон постучал в дверь старого музыканта; Мюллер, казалось, ждал его прихода.
– Неужели вы могли уехать, не попрощавшись со мной? Джэсон не узнал своего наставника – перед ним стоял словно другой человек. В голосе Мюллера появились не свойственные ему заискивающие нотки. За то время, что они не виделись, старческие недомогания совсем одолели музыканта. Хотя огонь в камине ярко пылал, на старике была теплая накидка; схватившись руками за поясницу, чтобы облегчить боль, он поплелся К креслу.
Пытаясь вернуть прежнюю непринужденность их отношениям, Джэсон попросил Мюллера сыграть какую-нибудь из сонат Моцарта, но тот отказался:
– Меня замучила подагра. Пальцы болят и ноют. За последние дни я не сыграл ни единой ноты. А сколько у меня когда-то было силы в руках. Видно, прошло мое время.
– Зря вы беспокоитесь, это пройдет, – попытался утешить его Джэсон.
– Поздно. Даже когда я сижу у огня, этот бостонский холод пронизывает меня до костей. Сыграйте лучше вы.
Джэсон сел за фортепьяно, но музыка Моцарта, всегда служившая для них утешением, на этот раз не принесла облегчения. Мюллер сидел, погруженный в грустные раздумья. Джэсон впервые видел его таким печальным, морщинистое лицо музыканта с сухой, как пергамент, кожей выглядело посмертной маской. Сбившись с такта, Джэсон смущенно остановился, а Мюллер в гневе воскликнул:
– Зачем вы пришли ко мне? Показать, что ничему не научились? Вам следует заняться гаммами.
– Вы болели? – спросил Джэсон.
– Старость тоже болезнь, – раздраженно ответил Мюллер. – Зачем вы играете так громко? Я ведь не Бетховен. Не страдаю глухотой.
– А он глухой?
– Только американец может быть столь невежественным. Когда вы назначили свой отъезд?
– Я еще не решил, следует ли мне жениться на Деборе.
– С ней вы сможете посетить Вену.
– Не потому ли вы просили ее отца дать вам денег взаймы?
– Я мог при этом представить рекомендацию таких людей, как Джон Адамс и Томас Джефферсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107