Я хотел было вступиться за Моцарта. Как посмел Сальери делать подобное предложение? Один лишь Моцарт сохранял внешнее спокойствие.
«Это не так просто осуществить, маэстро», – сказал он.
«Невероятно! – воскликнул наконец да Понте. – Да разве!…» – Он задыхался от бешенства.
«Спокойней, Лоренцо, – Моцарт был сама сдержанность. – Почему вы считаете, что нам следует приостановить показ „Фигаро“, маэстро Сальери?»
«Ради вашего же блага».
«Вы очень заботливы».
Трудно было понять, шутит Моцарт или говорит всерьез. «Так почему же, маэстро?» – продолжал допытываться Моцарт.
Мне почудилось, что в это мгновение они уподобились двум дуэлянтам, оба ловкие в обращении со шпагой, стремительные в движениях, оба не бледнее обычного, правда, Сальери был сильно нарумянен по французской моде. И все же они расходились в самом главном. Сальери вечно настаивал, что говорит одну правду, но ему редко верили; Моцарт почти не употреблял этого слова, но ему верили всегда.
Сальери разукрашивал свою музыку модными выкрутасами, но она не пробуждала чувств; Моцарт презирал дешевые эффекты, но его музыка трогала сердце. Не удивительно, что его талант пугал Сальери. Никому не превзойти Моцарта, Сальери это знал. Я даже пожалел его, но лишь на мгновение.
«Послушайте, Моцарт, я хочу по-дружески предостеречь вас, – продолжал Сальери. – Многие дворяне оскорблены „Фигаро“. Они негодуют, что графа непрестанно обводят вокруг пальца. И в конце концов окончательно оставляют в дураках, да еще таким унизительным образом. Что же ждать от вас в будущем, если сейчас вы решились сочинить столь скандальную оперу, как „Фигаро“? Иосиф не вечен, у него слабое здоровье, он бездетен, а его наследник Леопольд куда более строгий правитель».
«Поэтому вы так озабочены, маэстро?»
«Именно поэтому. Я слыхал, что из-за „Фигаро“ Тайный совет просит Иосифа ввести строжайшую цензуру. Это может вообще погубить оперу. Погубить всех нас».
Моцарт, казалось, раздумывал над предложением Сальери, но я не мог больше сдерживаться. Две мои роли в «Фигаро» были мне очень дороги. Я заметил, что Энн порывается что-то сказать, а Эттвуд, обычно столь сдержанный, не скрывает своего огорчения, даже да Понте на мгновение лишился дара речи, и тогда я воскликнул:
«Господин Моцарт, всем нравится ваша музыка, кроме тех людей, которые слишком тщеславны, чтобы признавать достоинства других. Нас столько раз вызывали на бис, что император вынужден был вмешаться, иначе опера продолжалась бы до утра».
«У него были и другие причины», – заметил Сальери.
«Какие же?» – спросил Моцарт.
«Всех не перечислишь! Запомните, я предупреждаю вас как друг», – настаивал Сальери.
«Господин капельмейстер, я вас очень прошу не снимать оперу!» – воскликнул я.
В моем голосе прозвучала такая мольба, что лицо Моцарта осветилось улыбкой, и он сказал:
«Неужели вы думаете, я на это пойду?»
«Маэстро Сальери обладает даром убеждения».
«В этом ему не откажешь. Но ваша похвала еще убедительней. – Моцарт посмотрел на Энн, затем на Эттвуда, который был явно на нашей стороне, и сказал:
– Маэстро Сальери, возможно, вы и правы, но я не могу предавать ни моих друзей, ни самого себя».
Я облегченно вздохнул. Да Понте, огорченный разговором, приступил к еде, и мы последовали его примеру. Меня удивило, что Моцарт не прикасается к вину. От Констанцы я знал, что он не отказывался от хорошей еды и вина. Уж не назревает ли новый спор, подумалось мне. Да Понте с обидой посмотрел на Моцарта.
«Прошу прощения, но сейчас я не могу пить никакого вина», – сказал Моцарт.
«Вас смущает его качество?» – допытывался да Понте.
«Нет. Уверен, что оно самого лучшего урожая. Просто в последнее время у меня болят почки».
«От вина вреда не будет», – заметил Сальери.
«Пусть так, – ответил Моцарт, – но я не могу рисковать».
«С каких пор вы так осторожны?» – спросил Сальери.
«А я и не знал, Антонио, что вас заботит здоровье Моцарта», – сказал да Понте.
«Оно всех нас заботит». – Тут я заметил, как Сальери подтолкнул Катарину, и та утвердительно кивнула.
«Да я и не делаю секрета из своего здоровья», – пояснил Моцарт.
«Надеюсь, наш разговор не огорчил вас», – сказал Сальери.
«Чего же мне огорчаться? – рассмеялся Моцарт. – У меня и раньше случались приступы почечной болезни, но все кончалось благополучно. Мне просто следует соблюдать осторожность в еде и питье».
Когда экономка да Понте подала гусиную печенку, любимое блюдо Моцарта, он принялся за еду, но потом нахмурился и отодвинул тарелку.
«Вольфганг, ведь я для вас заказал это блюдо», – совсем огорчился да Понте.
«Спасибо, Лоренцо. В прошлый раз, когда я полакомился этим блюдом, я заболел. Как видно, это все мои почки».
«Почки?» – повторил Сальери. Я заметил, с каким вниманием он следил за разговором. – «И вы не посоветовались с аптекарем или доктором?»
«Не верю я ни аптекарям, ни докторам», – вздохнул Моцарт.
«И все-таки вы полагаете, что все дело в почках?» – настаивал Сальери.
«Все так считают. Да и симптомы подтверждают это. Однако довольно о болезнях, – сказал Моцарт, заметив наши озабоченные лица. – Ведь мы собрались повеселиться».
Но Сальери не унимался: «Что же вы можете есть?»
«Фрукты, овощи, постное мясо без специй и приправ».
Да Понте приказал экономке подать господину Моцарту то, что он пожелает. Затем он принялся обсуждать «Фигаро».
«Иосиф прослушал всю оперу от начала до конца, аплодировал, кричал „браво“, по виду он был доволен, а после дал нам аудиенцию».
Сальери не слушал да Понте. Он упорно возвращался к вопросу о пище, словно это было делом первостепенной важности.
«Вам следовало посоветоваться со мной, Моцарт. Я знаю, что многие кушанья при некоторых обстоятельствах действуют как яды».
«Яды! – вспыхнул да Понте. – Уж не хотите ли вы сказать?…»
«Помилуйте, Лоренцо, ваша кухня славится на всю Вену, – успокоил его Сальери. – Но вы знаете, что я разбираюсь в том, как пища влияет на желудок. Я подробно изучил предмет. Яд – вещь относительная. Что одному польза, другому смерть. Все болезни поселяются в желудке. Скажите, синьор Моцарт, какие же блюда не вредят вам?»
«Антонио, вы рассуждаете, как венецианец», – вдруг заметил да Понте.
«Ну, какой из меня венецианец, уж вам-то известно, что я родом не оттуда!» – Сальери еле сдерживался.
«Всякий знаток ядов по натуре венецианец».
«А я и не говорю о ядах!» – вышел из себя Сальери.
«А о чем же тогда?»
Дело могло дойти до кулаков, но тут я вспомнил, что чем громче кричат итальянцы, тем меньше их следует опасаться. Тут вмешался Моцарт:
«Я уверен, маэстро Сальери не имел в виду ничего дурного».
И Сальери поспешно подхватил:
«Ну, конечно же! Я только хотел уточнить, синьор Моцарт, какая пища вам вредна, чтобы дать вам должный совет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
«Это не так просто осуществить, маэстро», – сказал он.
«Невероятно! – воскликнул наконец да Понте. – Да разве!…» – Он задыхался от бешенства.
«Спокойней, Лоренцо, – Моцарт был сама сдержанность. – Почему вы считаете, что нам следует приостановить показ „Фигаро“, маэстро Сальери?»
«Ради вашего же блага».
«Вы очень заботливы».
Трудно было понять, шутит Моцарт или говорит всерьез. «Так почему же, маэстро?» – продолжал допытываться Моцарт.
Мне почудилось, что в это мгновение они уподобились двум дуэлянтам, оба ловкие в обращении со шпагой, стремительные в движениях, оба не бледнее обычного, правда, Сальери был сильно нарумянен по французской моде. И все же они расходились в самом главном. Сальери вечно настаивал, что говорит одну правду, но ему редко верили; Моцарт почти не употреблял этого слова, но ему верили всегда.
Сальери разукрашивал свою музыку модными выкрутасами, но она не пробуждала чувств; Моцарт презирал дешевые эффекты, но его музыка трогала сердце. Не удивительно, что его талант пугал Сальери. Никому не превзойти Моцарта, Сальери это знал. Я даже пожалел его, но лишь на мгновение.
«Послушайте, Моцарт, я хочу по-дружески предостеречь вас, – продолжал Сальери. – Многие дворяне оскорблены „Фигаро“. Они негодуют, что графа непрестанно обводят вокруг пальца. И в конце концов окончательно оставляют в дураках, да еще таким унизительным образом. Что же ждать от вас в будущем, если сейчас вы решились сочинить столь скандальную оперу, как „Фигаро“? Иосиф не вечен, у него слабое здоровье, он бездетен, а его наследник Леопольд куда более строгий правитель».
«Поэтому вы так озабочены, маэстро?»
«Именно поэтому. Я слыхал, что из-за „Фигаро“ Тайный совет просит Иосифа ввести строжайшую цензуру. Это может вообще погубить оперу. Погубить всех нас».
Моцарт, казалось, раздумывал над предложением Сальери, но я не мог больше сдерживаться. Две мои роли в «Фигаро» были мне очень дороги. Я заметил, что Энн порывается что-то сказать, а Эттвуд, обычно столь сдержанный, не скрывает своего огорчения, даже да Понте на мгновение лишился дара речи, и тогда я воскликнул:
«Господин Моцарт, всем нравится ваша музыка, кроме тех людей, которые слишком тщеславны, чтобы признавать достоинства других. Нас столько раз вызывали на бис, что император вынужден был вмешаться, иначе опера продолжалась бы до утра».
«У него были и другие причины», – заметил Сальери.
«Какие же?» – спросил Моцарт.
«Всех не перечислишь! Запомните, я предупреждаю вас как друг», – настаивал Сальери.
«Господин капельмейстер, я вас очень прошу не снимать оперу!» – воскликнул я.
В моем голосе прозвучала такая мольба, что лицо Моцарта осветилось улыбкой, и он сказал:
«Неужели вы думаете, я на это пойду?»
«Маэстро Сальери обладает даром убеждения».
«В этом ему не откажешь. Но ваша похвала еще убедительней. – Моцарт посмотрел на Энн, затем на Эттвуда, который был явно на нашей стороне, и сказал:
– Маэстро Сальери, возможно, вы и правы, но я не могу предавать ни моих друзей, ни самого себя».
Я облегченно вздохнул. Да Понте, огорченный разговором, приступил к еде, и мы последовали его примеру. Меня удивило, что Моцарт не прикасается к вину. От Констанцы я знал, что он не отказывался от хорошей еды и вина. Уж не назревает ли новый спор, подумалось мне. Да Понте с обидой посмотрел на Моцарта.
«Прошу прощения, но сейчас я не могу пить никакого вина», – сказал Моцарт.
«Вас смущает его качество?» – допытывался да Понте.
«Нет. Уверен, что оно самого лучшего урожая. Просто в последнее время у меня болят почки».
«От вина вреда не будет», – заметил Сальери.
«Пусть так, – ответил Моцарт, – но я не могу рисковать».
«С каких пор вы так осторожны?» – спросил Сальери.
«А я и не знал, Антонио, что вас заботит здоровье Моцарта», – сказал да Понте.
«Оно всех нас заботит». – Тут я заметил, как Сальери подтолкнул Катарину, и та утвердительно кивнула.
«Да я и не делаю секрета из своего здоровья», – пояснил Моцарт.
«Надеюсь, наш разговор не огорчил вас», – сказал Сальери.
«Чего же мне огорчаться? – рассмеялся Моцарт. – У меня и раньше случались приступы почечной болезни, но все кончалось благополучно. Мне просто следует соблюдать осторожность в еде и питье».
Когда экономка да Понте подала гусиную печенку, любимое блюдо Моцарта, он принялся за еду, но потом нахмурился и отодвинул тарелку.
«Вольфганг, ведь я для вас заказал это блюдо», – совсем огорчился да Понте.
«Спасибо, Лоренцо. В прошлый раз, когда я полакомился этим блюдом, я заболел. Как видно, это все мои почки».
«Почки?» – повторил Сальери. Я заметил, с каким вниманием он следил за разговором. – «И вы не посоветовались с аптекарем или доктором?»
«Не верю я ни аптекарям, ни докторам», – вздохнул Моцарт.
«И все-таки вы полагаете, что все дело в почках?» – настаивал Сальери.
«Все так считают. Да и симптомы подтверждают это. Однако довольно о болезнях, – сказал Моцарт, заметив наши озабоченные лица. – Ведь мы собрались повеселиться».
Но Сальери не унимался: «Что же вы можете есть?»
«Фрукты, овощи, постное мясо без специй и приправ».
Да Понте приказал экономке подать господину Моцарту то, что он пожелает. Затем он принялся обсуждать «Фигаро».
«Иосиф прослушал всю оперу от начала до конца, аплодировал, кричал „браво“, по виду он был доволен, а после дал нам аудиенцию».
Сальери не слушал да Понте. Он упорно возвращался к вопросу о пище, словно это было делом первостепенной важности.
«Вам следовало посоветоваться со мной, Моцарт. Я знаю, что многие кушанья при некоторых обстоятельствах действуют как яды».
«Яды! – вспыхнул да Понте. – Уж не хотите ли вы сказать?…»
«Помилуйте, Лоренцо, ваша кухня славится на всю Вену, – успокоил его Сальери. – Но вы знаете, что я разбираюсь в том, как пища влияет на желудок. Я подробно изучил предмет. Яд – вещь относительная. Что одному польза, другому смерть. Все болезни поселяются в желудке. Скажите, синьор Моцарт, какие же блюда не вредят вам?»
«Антонио, вы рассуждаете, как венецианец», – вдруг заметил да Понте.
«Ну, какой из меня венецианец, уж вам-то известно, что я родом не оттуда!» – Сальери еле сдерживался.
«Всякий знаток ядов по натуре венецианец».
«А я и не говорю о ядах!» – вышел из себя Сальери.
«А о чем же тогда?»
Дело могло дойти до кулаков, но тут я вспомнил, что чем громче кричат итальянцы, тем меньше их следует опасаться. Тут вмешался Моцарт:
«Я уверен, маэстро Сальери не имел в виду ничего дурного».
И Сальери поспешно подхватил:
«Ну, конечно же! Я только хотел уточнить, синьор Моцарт, какая пища вам вредна, чтобы дать вам должный совет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107