— Он умный, — сказала маме официантка, — выступает редко и не перед каждым. Ваш мальчик ему понравился.
— Это не я понравился, а наш Кыш, — сказал я. По дороге домой мы заглянули в «Хозяйственные товары». Мама стала спрашивать у продавца, почему в магазине нет стирального порошка, а я увидел Федю Ёшкина, который рассматривал банки с масляной краской. Я подошёл и спросил:
— Федя, как там наш папа Сероглазов?
— Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него хроническое голодание! Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощённый в прутик.
— Мама! Мама! — испугавшись, крикнул я. — Папа голодает! Он истощённый, оказывается! Профессор сказал!
— Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа голодает? Он же хотел есть, — сказала, подойдя, мама.
— Хроническое у него голодание. Врач установил, — подтвердил Федя и спросил у продавца: — Почём белила?
— Вам какие?
— Любые, — сказал Федя.
— Что красить-то собираетесь? — вежливо допытывался продавец.
— Да ты мне продай белила и кисточку. Не всё ль тебе равно, что собираюсь красить. Дверь! Вот что! — сказал Федя.
Я подумал: «Странно! Зачем ему белила?» Мама, что-то купив, тревожным голосом позвала меня:
— Алёша! Идём к папе!
Кыш сидел на улице около входа, окружённый ребятами. Среди них были двое мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при въезде в Алупку уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже.
— Какой породы? — спросил один из них про Кыша.
— Секретная овчарка, — ответил я.
— Не выхваляйся, — сказал другой мальчишка. — Хвальба.
«Гавв! Аав!» — прикрикнул на него Кыш. Мы догнали маму. Я спросил у неё, как правильно говорить: «хвальбов» или «хвальб», но она сказала, что я всегда пристаю с трудными вопросами в самое неподходящее время, и не ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в моём дневнике были двойки или замечания по поведению.
— И ты и я, — сказала мама, — толстокожие, бездушные существа. Ведь папа таял буквально на наших глазах!
8
В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама таким голосом сказала сестре-хозяйке, что в тяжёлую для папы минуту его жена и сын должны быть с ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к столбику на газоне.
Мы на цыпочках зашли с мамой в седьмую палату. Папа лежал в чёрно-белой полосатой пижаме у окна и печально смотрел на завитки жёлтой колонны. Одна его рука безжизненно свисала с края кровати, другой он крутил пуговицу. Сестра-хозяйка сочувственно покачала головой. В палате, кроме нас, больше никого не было.
Мама молча села на стул и с большой болью стала смотреть на папу. Папа глазами сказал мне:
«Здравствуй!» А маме слабо улыбнулся. Мне тоже было его жалко, и я вспомнил, как он много раз говорил нам: «Не трепите мне, пожалуйста, нервы, а то я рухну в один прекрасный момент…» И вот этот совсем не прекрасный момент наступил. Папа лежал, худой и небритый, и, улыбаясь из последних сил, смотрел то на меня, то на маму. Потом он сделал попытку присесть, но не смог и, застонав, рухнул обратно на подушки.
— Ты уж лежи и не двигайся, — сказала ему мама.
Но папа, к нашему удивлению, вдруг вскочил с кровати и строго спросил маму:
— Что значит: «Ты уж лежи и не двигайся»?
— Нам сообщили, что ты… хронически истощён, — растерянно ответила мама. — И что тебе это сказал профессор.
— Кто вам сообщил? — так же строго спросил папа.
— Федя. С нами ехал который, — сказал я.
— Ну я ему дам жизни за передачу информации! — Папа погрозил кулаком кровати, под которой лежали какие-то верёвки и железные крючки. Я понял, что это кровать Феди.
Погрозив кулаком, папа рухнул на кровать и захохотал, наверно вспомнив, с какой болью и жалостью мы с мамой на него смотрели.
— Я действительно истощён, — вытерев слёзы, сказал он. — И у меня хроническое голодание. Но мышечное!!! Мои мускулы одрябли без движенья! Вот до чего меня довела умственная работа. Понятно?
— А что же ты лежал тихий и грустный, словно помирал? — спросила мама.
— Я объелся за обедом. Здорово кормят, — объяснил папа.
— Жена, пройдите из палаты, пройдите, — обиженно, как будто мы её нарочно разыгрывали, сказала сестра-хозяйка. — Нехорошо обманывать персонал.
— Поверьте… — Мама не успела договорить до конца.
В палату вошёл тот самый старичок, который учил меня любить тишину, увидел нас, снял очки, протёр их, надел, нагнулся и посмотрел под папину кровать. Я догадался, что он ищет Кыша, и успокоил его:
— Собака на улице.
«Ав! Аув! А-ав!» — залаял Кыш в подтвержденье моих слов.
Я выглянул в окно, свистнул, помахал ему рукой. Кыш замолчал.
— Очень хорошо, — сказал старичок. — Слушайте меня внимательно. Вы понимаете, что ваш муж — жертва цивилизации? Да! Да! Он стоит на пороге гипертонии, атеросклероза, инфаркта и инсульта! Посмотрите на его тело! — Профессор ткнул папу пальцем в грудь, и я первый раз увидел, как папа виновато стоит перед старшим. — Где его мышцы? Я вас спрашиваю, где они?
Старичок уставился на меня, я подумал, что он ждёт ответа и сказал:
— Папа много думал. Они пропали от мыслей.
— От мыслей? Древние эллины думали не меньше нас, но они с громаднейшим уважением относились к своему телу. А вы, Сероглазов, к своему относитесь наплевательски! И вот — результат. Мадам Сероглазова, — тихо и почтительно сказал старичок маме, — я попытаюсь сделать из вашего мужа гармоничную личность. Помогите мне в этом! Забудьте о нём на двадцать четыре дня! Не отвлекайте его от процедур. Сероглазов, почему вы лежите после обеда? Марш на тропу номер два!
Папа быстро, как по тревоге, снял полосатую пижаму, надел спортивные брюки и выбежал из палаты.
— Где Милованов, Ёшкин и… этот… как его… три Василия? — спросил старичок у сестры-хозяйки.
— Не знаю, Корней Викентич… После обеда как в воду канули. К морю небось пошли.
— Седьмой палатой я займусь лично! — пообещал старичок.
В этот момент в палату вбежали две молоденькие медсёстры, крича:
— Профессор! Геракла всего исцарапали!
— Только что! Порезы свежие! Профессор Корней Викентич по-прежнему тихо и вежливо сказал нам всем:
— Дожили-с! — и стремительно вышел из палаты.
— Кто такой Геракл? — спросил я у мамы, когда мы тоже заспешили посмотреть, кого это только что исцарапали.
— Увидишь.
9
Корней Викентич бежал по двору. За ним еле поспевали сёстры.
Мы одолели несколько лесенок, от которых за целый день у меня уже ломило ноги, и пришли на площадку, посыпанную толчёным кирпичом. Она была окружена кустами, подстриженными под шары. И на ней стояли белые фигуры трёх мужчин и одной женщины.
К одной из фигур и подбежал Корней Викентич и грустно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36