* * *
С наступлением оттепели озёра и реки вновь стали препятствием для Красной армии. Вновь заработали нормально железные дороги, а с этим улучшилось и снабжение; можно было подвезти свежие дивизии. Но, с другой стороны, с весны 1942 года начали действовать партизанские отряды, доставлявшие как армии, так и гражданским властям много забот.
«Партизанские бесчинства» не были, конечно, просто проявлением беспорядка в тыловых областях, как сперва думали немцы. Напротив, это было политическое движение сопротивления, которое невозможно было взять под контроль лишь силами полиции. Вначале стихийное, а в большой степени и антикоммунистически направленное партизанское антинемецкое движение Сталину удалось постепенно, путем десантных групп, подчинить своему влиянию и, позднее, полностью взять под контроль. Базой для этого было пробуждение патриотических чувств и провозглашение Великой отечественной войны. Партизанское антинемецкое движение стало возрождением общенародной войны во время нашествия Наполеона, так мастерски описанной Толстым.
Генералов Красной армии награждали вновь учрежденными орденами Кутузова и Суворова; эти имена возбуждали в каждом русском воспоминания о героической борьбе предков. Мужчин и женщин, стариков и молодежь, членов партии и бывших царских офицеров – всех призывали к борьбе за Родину, за Россию, за стоящую под угрозой Москву.
Во вновь открытых церквях духовенство молилось о победе русского оружия. Священники, еще несколько месяцев назад подвергавшиеся гонениям, призывали народ нести пожертвования на армию.
Полученные позднее сообщения утверждали, что в критические дни казавшегося неудержимым германского наступления в Кремле обсуждалась мысль о временном роспуске ненавистных крестьянству колхозов в некоторых областях, близких к фронту. Это должно было отнять у немцев часть их возможных политических козырей.
Из штаба группы армий «Центр» в ОКХ
В начале 1942 года, после обморожения правой ноги, я получил короткий отпуск для восстановления здоровья. Отпуск я использовал, чтобы в Восточном министерстве, а также в кругах ведущих промышленников (фирмы которых я представлял в Прибалтике), вести кампанию за новую политику в России. В Восточном министерстве я вынес впечатление, что ни мои собеседники (д-р Бройтигам, д-р фон Кнюпфер и др.), ни сам Розенберг не могут ничего сделать в желаемом направлении.
Ингемар Берндт из Министерства пропаганды, ссылаясь на мой меморандум, пригласил меня для разговора, который продлился более двух часов. Мне казалось, что я привлек его на сторону «нашего дела». Берндт обещал добиваться у Геббельса и других его друзей «изменения курса». Он упомянул даже, что, может быть, ему удастся поговорить и лично с Гитлером. Я не был знаком с иерархией нацистов, и этот разговор вдохнул в меня новые надежды.
У промышленников я хотя и встретил интерес к политической обстановке в России, но одновременно обнаружил полное незнание положения, а у некоторых даже нечто вроде политической слепоты. Я оставлял повсюду свои докладные записки и меморандумы. (Только благодаря этому, между прочим, сохранилась часть моих записей военного времени.)
* * *
Через несколько дней после этой «экскурсии», главным образом по Рейнской области, я получил приказ на выезд, но уже не в штаб группы армий «Центр», а в Верховное командование сухопутных сил (ОКХ).
R восточнопрусском городе Ангербурге я явился к подполковнику Дицу, начальнику Отдела регистрации военной добычи при Генеральном штабе сухопутных войск. Трофейный сборный пункт! Я сразу вспомнил о танках и тракторах, массами брошенных русскими при немецком наступлении. Решили, наконец, теперь, через десять месяцев, использовать такие трофеи?
Оказалось, что под трофеями понимались здесь письма полевой почты, доклады, книги и газеты, опросы военнопленных и приказы по Красной армии, которые, после их обработки Отделом Генерального штаба Иноземные войска Востока, должны были давать сведения об организации, вооружении и настроениях в армии противника, а также и об оперативном положении.
«Сюда, значит, – думал я, – попадают и все доклады, отправляемые “наверх” полками, дивизиями и армиями. Здесь их обрабатывают и докладывают Верховному командованию сухопутных сил».
Подполковник Диц оказался любезным кавалерийским офицером. Он, однако, не знал ни слова по-русски и честно признался, что он тут «не на своем месте». Он добавил с сарказмом, что к нему поступает материал большей частью устаревший, в лучшем случае лишь военно-исторического значения.
Я был удручен. В то время как в штабе фронта я мог непосредственно участвовать в событиях, здесь я, очевидно, буду копаться в бумажных залежах.
Сотрудниками «трофейного пункта», который вскоре был переименован в «Группу III» Отдела Генерального штаба Иноземные войска Востока (ФХО) при ОКХ, были балтийские и русские немцы: инженеры, пасторы, адвокаты, коммерсанты, профессора, музыканты, журналисты и учителя – разношерстное общество, отличавшееся, однако, высоким образовательным уровнем, опытом и чувством ответственности.
– Мне жаль, – сказал Диц, – что эти способные люди погребают свои знания, работая на корзинки для бумаг.
До конца войны я числился в штате Генерального штаба как офицер Отдела ФХО, руководимого генерал-майором Рейнхардом Геленом.
Независимый образ мыслей, товарищеское взаимопонимание, верность убеждениям и готовность к откровенной дискуссии характеризовали атмосферу этого единственного в своем роде полувоенного «клуба». В нем могли не только созревать идеи, независимо от соответствия их партийным установкам, но создаваться и предпосылки для осуществления этих идей. Конечно, нужно было постоянно считаться с наличным в каждый данный момент «тактическим положением» в борьбе между множеством «компетентных» ведомств.
Вскоре Группа III была подчинена сотруднику генерала Гелена полковнику Генерального штаба барону Алексису фон Рённе. Рённе, родом из Курляндии, хорошо владел русским языком. Сжато, ясно и целеустремленно указал он нам новый курс, при помощи которого он наметил вывести Группу III из бумажного мелководья в открытое море действий.
На облик этого офицера и борца за свободу проливает свет один эпизод, происшедший в начале нашей совместной работы. Однажды, после общего ужина в офицерском собрании, Рённе, сославшись на мою статью в «Дойчес официрс-блатт», вдруг спросил меня: почему я во всех своих проектах и меморандумах постоянно стою на стороне русских. Я ответил:
– Во-первых, потому что я чувствую себя ответственным за это перед Богом; во-вторых, оттого, что я верю, что послужу этим немецкому народу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78