Итак, был создан «Отдел восточной пропаганды особого назначения», а начальником его был назначен я.
Отстройка этой своеобразной организации была связана с трудностями как политического, так и административно-технического порядка. Прежде всего мы занялись вопросом о размещении лагеря и выяснением штатных возможностей.
Хотя это ни в коей мере нельзя сравнивать с нашей попыткой, обучение русских пропагандистов было организовано уже с весны 1942 года в лагере военнопленных в Вульхайде под Берлином, где советских военнопленных подготавливали для работы в прессе и на радио по линии Министерства пропаганды, а также для работы в лагерях военнопленных.
Но у них не было ни программы, ни даже наметок на какое-то будущее для людей за колючей проволокой. Заключенные и бесправные, они должны были бы обращаться к населению оккупированных областей. Что они могли им сказать? Они не могли ни накормить их, ни уберечь от издевательств завоевателей. Они не могли дать им ни тени надежды. Они были бессильны перед все более распространяющейся в лагерях советской пропагандой, которая разжигалась поведением нацистов. Многие немецкие коменданты лагерей набирали подонков среди военнопленных в лагерную полицию. Их очень скоро дружно возненавидели и военнопленные, и остовцы. В Москве не могли бы желать себе лучших союзников. Оказалось позднее, что многие из этих людей, которым присвоена была кличка «полицаи», работали и на НКВД.
Посмотрев обстановку, я отклонил предложение перенять этот учебный лагерь в Вульхайде. В нем, несмотря на все усилия прекрасного руководителя обучения, барона фон дер Роппа, и коменданта лагеря, бывшего ротмистра императорской австро-венгерской армии Вайсбека, жилищные условия и снабжение были несовместимы с понятиями человеческого достоинства. Лагерь был в ведении управления железными дорогами. Поэтому военнопленные, работавшие на путях, получали довольно сносное питание, а пропагандисты, занятые умственным трудом, голодали.
Я получил, в конце концов, барачный лагерь неподалеку от деревушки Дабендорф, к югу от Берлина. Он использовался раньше для французских военнопленных и был подчинен командующему III-м военным округом (Берлин). Командующего я привлек на свою сторону тем, что ему, человеку очень любезному, но с русскими проблемами совершенно незнакомому, сделал целый доклад, произведший на него такое впечатление, что он, предоставляя мне этот барачный лагерь, сказал:
– Как вы мне тут рассказываете, этот генерал Власов может еще изменить положение. Впрочем, это я слыхал и в ОКХ. Давно пора признать русских союзниками.
При этом генерал поглядывал на белый орденский крест на моем воротнике, тактично ничего о нем не спросив. По совету Рённе, я надел этот крест вместе с другими, известными всем орденами. Это же был латвийский крест за заслуги «Pour les honnetes gens», имевший отдаленное сходство с орденским крестом «Pour le merite». Может быть, старый генерал, думая, что это испанский знак отличия, принимал меня за весьма заслуженного человека и молчал.
Власов и его штаб приняли возникновение Дабендорфского лагеря как успех, особенно в данных условиях.
Отдел восточной пропаганды особого назначения был приравнен к батальону. Когда я представил моему начальнику в Отделе ВПр/IV полковнику Мартину, бывшему в то же время «полковым командиром» моего батальона, запрос на разрешение штатов в 1200 человек (сам он предполагал первоначально штат на 40–50 человек), он сказал со своим обычным юмором:
– Если бы вы мне дали запрос на 120 человек, я бы послал вас ко всем чертам. А так как вы тут требуете 1200 человек, то это значит, что либо у вас в кармане гарантия на бюджет сверху, либо… – он постучал пальцем по лбу, – но в таком случае я бессилен помочь вам.
С этим он и подписал.
Этот «Учебный лагерь Дабендорф под Берлином» (в просторечии – Дабендорф) в его начальной стадии можно сравнить с ростком идеи Освободительного Движения. Почва была неблагоприятной, и нам всем пришлось приложить много сил и труда, чтобы после появления на свет сохранить в живых это столь нежное политическое растение. Однако Дабендорф не только выжил, но и стал духовным центром Освободительного Движения генерала Власова и его приверженцев. Это политическое немецко-русское детище вошло в историю борьбы против обеих диктатур и в соответствующую литературу, причем в последней облик Дабендорфа, конечно, в той или иной степени искажен.
Дабендорф обязан был своим существованием умелому использованию множества взаимно пересекавшихся компетенции, охватывающих все области военного руководства. Так, Дабендорф был подчинен: в области управления – 111-му военному округу (Берлин); в части заданий – Отделу пропаганды ОКВ (ВПр/IV); «внутриполитически», благодаря моей личной принадлежности, – ФХО (Гелен) и, наконец, «генералу добровольческих частей» (сперва генералу Гельмиху, потом генералу Кёстрингу).
Вследствие такого действительно парадоксального положения между четырьмя мощными руководящими инстанциями я мог, смотря по надобности, прибегать к поддержке посвященных в суть дела и готовых помочь в этих ведомствах, или в случае угрожающих «тактических» положений занять соответственные позиции по другому военному ведомству.
Самую верную помощь все эти годы, даже после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, мне оказывал Отдел ФХО, подчинявшийся Гелену.
Лагерь Дабендорф, расположенный на опушке леса (с траншеями на случай воздушной бомбардировки), был маленьким барачным городком с собственным снабжением. Пока на Викториаштрассе русские обсуждали текст Смоленского манифеста, я несколько, раз побывал в ОКХ в Мауэрвальде (Восточная Пруссия). Прежде всего, с Рённе был основательно обсужден бюджет. Это было не всегда легко: как балтийский немец, Рённе был склонен к «сверхпрусской» точности. Гелен в административных вопросах был более гибок. Разрешение на отпуск средств было достигнуто при совместной помощи Штифа, Штауфенберга, Альтенштадта и Кламмрота, причем Штауфенберг отбросил многие возражения Рённе. Как раз Штауфенберг увеличил число личного состава с 400 до 1200. Личный состав Дабендорфа должен был, по его словам, послужить ядром возможного дальнейшего развития. Бюджет включал, таким образом, содержание восьми генералов, шестидесяти старших офицеров и нескольких сотен нижестоящих офицеров – по русскому персоналу. Соглашение с Отделом ФХО предусматривало план размещения русского персонала при ста фронтовых дивизиях и специальных частях, а также назначение русского связного, персонала при комендатурах лагерей военнопленных, находившихся в ведении ОКВ, в прифронтовой полосе и в Германии. В целом, штатное расписание должно было в будущем охватить 3600 плановых офицерских должностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Отстройка этой своеобразной организации была связана с трудностями как политического, так и административно-технического порядка. Прежде всего мы занялись вопросом о размещении лагеря и выяснением штатных возможностей.
Хотя это ни в коей мере нельзя сравнивать с нашей попыткой, обучение русских пропагандистов было организовано уже с весны 1942 года в лагере военнопленных в Вульхайде под Берлином, где советских военнопленных подготавливали для работы в прессе и на радио по линии Министерства пропаганды, а также для работы в лагерях военнопленных.
Но у них не было ни программы, ни даже наметок на какое-то будущее для людей за колючей проволокой. Заключенные и бесправные, они должны были бы обращаться к населению оккупированных областей. Что они могли им сказать? Они не могли ни накормить их, ни уберечь от издевательств завоевателей. Они не могли дать им ни тени надежды. Они были бессильны перед все более распространяющейся в лагерях советской пропагандой, которая разжигалась поведением нацистов. Многие немецкие коменданты лагерей набирали подонков среди военнопленных в лагерную полицию. Их очень скоро дружно возненавидели и военнопленные, и остовцы. В Москве не могли бы желать себе лучших союзников. Оказалось позднее, что многие из этих людей, которым присвоена была кличка «полицаи», работали и на НКВД.
Посмотрев обстановку, я отклонил предложение перенять этот учебный лагерь в Вульхайде. В нем, несмотря на все усилия прекрасного руководителя обучения, барона фон дер Роппа, и коменданта лагеря, бывшего ротмистра императорской австро-венгерской армии Вайсбека, жилищные условия и снабжение были несовместимы с понятиями человеческого достоинства. Лагерь был в ведении управления железными дорогами. Поэтому военнопленные, работавшие на путях, получали довольно сносное питание, а пропагандисты, занятые умственным трудом, голодали.
Я получил, в конце концов, барачный лагерь неподалеку от деревушки Дабендорф, к югу от Берлина. Он использовался раньше для французских военнопленных и был подчинен командующему III-м военным округом (Берлин). Командующего я привлек на свою сторону тем, что ему, человеку очень любезному, но с русскими проблемами совершенно незнакомому, сделал целый доклад, произведший на него такое впечатление, что он, предоставляя мне этот барачный лагерь, сказал:
– Как вы мне тут рассказываете, этот генерал Власов может еще изменить положение. Впрочем, это я слыхал и в ОКХ. Давно пора признать русских союзниками.
При этом генерал поглядывал на белый орденский крест на моем воротнике, тактично ничего о нем не спросив. По совету Рённе, я надел этот крест вместе с другими, известными всем орденами. Это же был латвийский крест за заслуги «Pour les honnetes gens», имевший отдаленное сходство с орденским крестом «Pour le merite». Может быть, старый генерал, думая, что это испанский знак отличия, принимал меня за весьма заслуженного человека и молчал.
Власов и его штаб приняли возникновение Дабендорфского лагеря как успех, особенно в данных условиях.
Отдел восточной пропаганды особого назначения был приравнен к батальону. Когда я представил моему начальнику в Отделе ВПр/IV полковнику Мартину, бывшему в то же время «полковым командиром» моего батальона, запрос на разрешение штатов в 1200 человек (сам он предполагал первоначально штат на 40–50 человек), он сказал со своим обычным юмором:
– Если бы вы мне дали запрос на 120 человек, я бы послал вас ко всем чертам. А так как вы тут требуете 1200 человек, то это значит, что либо у вас в кармане гарантия на бюджет сверху, либо… – он постучал пальцем по лбу, – но в таком случае я бессилен помочь вам.
С этим он и подписал.
Этот «Учебный лагерь Дабендорф под Берлином» (в просторечии – Дабендорф) в его начальной стадии можно сравнить с ростком идеи Освободительного Движения. Почва была неблагоприятной, и нам всем пришлось приложить много сил и труда, чтобы после появления на свет сохранить в живых это столь нежное политическое растение. Однако Дабендорф не только выжил, но и стал духовным центром Освободительного Движения генерала Власова и его приверженцев. Это политическое немецко-русское детище вошло в историю борьбы против обеих диктатур и в соответствующую литературу, причем в последней облик Дабендорфа, конечно, в той или иной степени искажен.
Дабендорф обязан был своим существованием умелому использованию множества взаимно пересекавшихся компетенции, охватывающих все области военного руководства. Так, Дабендорф был подчинен: в области управления – 111-му военному округу (Берлин); в части заданий – Отделу пропаганды ОКВ (ВПр/IV); «внутриполитически», благодаря моей личной принадлежности, – ФХО (Гелен) и, наконец, «генералу добровольческих частей» (сперва генералу Гельмиху, потом генералу Кёстрингу).
Вследствие такого действительно парадоксального положения между четырьмя мощными руководящими инстанциями я мог, смотря по надобности, прибегать к поддержке посвященных в суть дела и готовых помочь в этих ведомствах, или в случае угрожающих «тактических» положений занять соответственные позиции по другому военному ведомству.
Самую верную помощь все эти годы, даже после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, мне оказывал Отдел ФХО, подчинявшийся Гелену.
Лагерь Дабендорф, расположенный на опушке леса (с траншеями на случай воздушной бомбардировки), был маленьким барачным городком с собственным снабжением. Пока на Викториаштрассе русские обсуждали текст Смоленского манифеста, я несколько, раз побывал в ОКХ в Мауэрвальде (Восточная Пруссия). Прежде всего, с Рённе был основательно обсужден бюджет. Это было не всегда легко: как балтийский немец, Рённе был склонен к «сверхпрусской» точности. Гелен в административных вопросах был более гибок. Разрешение на отпуск средств было достигнуто при совместной помощи Штифа, Штауфенберга, Альтенштадта и Кламмрота, причем Штауфенберг отбросил многие возражения Рённе. Как раз Штауфенберг увеличил число личного состава с 400 до 1200. Личный состав Дабендорфа должен был, по его словам, послужить ядром возможного дальнейшего развития. Бюджет включал, таким образом, содержание восьми генералов, шестидесяти старших офицеров и нескольких сотен нижестоящих офицеров – по русскому персоналу. Соглашение с Отделом ФХО предусматривало план размещения русского персонала при ста фронтовых дивизиях и специальных частях, а также назначение русского связного, персонала при комендатурах лагерей военнопленных, находившихся в ведении ОКВ, в прифронтовой полосе и в Германии. В целом, штатное расписание должно было в будущем охватить 3600 плановых офицерских должностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78