Он промокнул лицо платком и спросил:
– Где это мы, черт побери?
Никто не знал. Хоть Сэмми уже бывал здесь с полицейскими, самостоятельно найти дорогу он бы не смог: квартал вырастал из пустыни словно сорняк – без всякой логики и намека на архитектурный замысел. Заметив группу мальчишек на роликовых коньках, Ник притормозил.
– Вы по-прежнему считаете, что Нола виновна? – спросил Уайли у Валентайна.
Валентайн обмахивался журналом словно веером.
– Считаю, – ответил он.
– Ну, не знаю… – протянул Уайли, и все удивленно уставились на него. Он быстро добавил: – Ей же светит от пяти до десяти лет. Так почему она не объявила себя главной свидетельницей против Фонтэйна? Полицейские тогда бы ее точно отпустили.
Это было идиотское соображение, и Валентайн попытался объяснить:
– Потому что она уже слишком глубоко во всем увязла. И сейчас просто прикрывает задницу.
– С чего это вы так уверенно об этом говорите?
– Просто я уже наблюдал такие сцены сотни раз.
– То есть?
Валентайн повернулся к Уайли:
– Когда обстоятельства позволяют, большинство людей непременно жульничают. Такова человеческая натура.
– Что значит «большинство»? – спросил Уайли.
– Я имею в виду большинство игроков, – ответил Валентайн. – Возьмем, к примеру, мою бабушку. Даже она жульничала, когда играла в карты с родными. Она держала в одной руке карты, а другой перебирала четки. Я-то думал, она молится, раз шевелит губами, но как-то раз я вышел из комнаты, а потом тихонечко вернулся и стал позади нее. Так вот бабуля моя считала карты, а четки служили ей чем-то вроде счетов.
– Ваша родная бабушка! – воскликнул Уайли, совершенно потрясенный этим рассказом.
– Да, эта история и открыла мне глаза на человеческую натуру, – заявил Валентайн.
Машина Лонго притормозила у дорожки к дому Нолы, точно такому же, как все дома на ее улице. Господи, подумал Валентайн, как можно прожить среди этих одинаковых коробок десять лет и не сойти с ума?
Ник припарковался на другой стороне улицы. Они выбрались из машины и подошли к стоявшим на лужайке перед домом Хиггинсу, Лонго, закованной в наручники Ноле и ее адвокату.
– Давайте постараемся проделать все это быстро, – сказал Лонго, нацепив полицейскую бляху: давал окружающим понять, что он при исполнении.
– Я тоже хочу взглянуть на письма, – сказал Ник.
– Они настоящие, – ответила Нола. – Сами убедитесь.
На тротуаре собралась группа мальчишек. Нола подняла скованные руки и крикнула:
– Привет, Джонни, Тейлор и Джош! Все у вас в порядке?
– Да, мадам, – ответили мальчишки хором.
– Я меняла пеленки, кажется, всем мальчикам в этом квартале, – пояснила Нола своему адвокату.
– Им, наверное, очень неприятно видеть вас в таком вот положении, – заметил адвокат.
– Еще бы! – Нола подсунула скованные руки под стоявший у входной двери горшок с кактусом и сказала: – Ключ здесь, лейтенант.
Лонго приподнял горшок и вытащил ключ.
– У вас установлена охранная система? – спросил он, вставляя ключ в замок.
– Нет, – ответила она. – И собаки тоже не имеется.
– Вот и хорошо.
Лонго открыл дверь, и их окатила волна ледяного воздуха. Валентайн стоял первым, поэтому основной удар пришелся на него. Уайли отошел назад к тротуару, достал бумажник и раздал мальчишкам по доллару:
– Вот, ребята. Сделайте одолжение, исчезните.
Ребята исчезли, но недалеко – отошли к углу и снова уставились в их сторону.
На пороге возник Лонго:
– Все чисто.
Первыми в дом вошли Нола и адвокат, следом за ними Хиггинс, потом Ник и Валентайн. Но когда на пороге возникли Сэмми Манн и Уайли, Лонго сказал:
– Шестеро – это уже толпа. Вы останетесь здесь.
– Но почему? – обиделся Уайли. – Мы же тоже в этом участвуем.
– Знаю, – ответил Лонго. – Вы на нее указали. Именно поэтому вы и остаетесь.
И лейтенант захлопнул дверь.
Вернувшись в машину Ника, Уайли спросил:
– Ну и что нам теперь остается делать?
Сэмми включил двигатель и принялся вертеть ручки настройки кондиционера. Но вентилятор гнал раскаленный воздух: Никовы машины вечно барахлили, хотя он был верен им куда больше, чем своим женщинам.
– Хут эдук бе тесук у шуфут, – ответил Сэмми.
– Что это ты такое сказал?
– Это по-арабски, – пояснил Сэмми. – Любимое выражение моего папаши.
– Вот уж не знал, что ты араб.
– Что ж, теперь вот знаешь.
– Ну и что это означает?
– Засунь палец в задницу и свистни.
– Тогда и ты засунь, – сказал Уайли.
Валентайну показалось, что Ника вот-вот хватит удар.
Ступив в убогий Нолин домишко, Ник принялся топтаться и озираться с таким видом, будто на него обрушились давно забытые воспоминания. Он схватил Валентайна за руку и воскликнул:
– Господи Боже, да я помню это место!
– Неужели?
Ник кивнул и показал вниз:
– Тот же дешевый оранжевый ковер! Уродливее него только покрытие в моем собственном казино! – Он тихо засмеялся, продолжая оглядывать гостиную.
– Может, она не могла позволить себе купить другой, – предположил Валентайн.
– И в доме все по-прежнему, Тони. Ничего с той самой ночи за эти десять лет не изменилось.
Валентайн сходил в кухню и принес Нику стакан воды.
– О какой ночи вы говорите?
– Мы ссорились, – ответил Ник. Он подошел к раздвижной стеклянной двери и уставился на «сад камней» в заднем дворике. – Господи, я вспомнил все, словно это было вчера. Я стоял вот здесь, а Нола – там, где вы сейчас, и она орала на меня что было сил.
– А из-за чего?
Ник потер лоб:
– Не знаю. Наверное, я что-то такое сказал. Ну, знаете, как с женщинами бывает: скажешь что-нибудь и – бах! – они взрываются, как двести тонн тротила.
Он уставился в пространство, силясь вспомнить:
– Она швырнула в меня горшок с цветами, чуть в голову не попала, а потом как заорет: «Я тебе член отрежу, ты, сукин сын!»
Ник поперхнулся и умолк.
– В чем дело? – спросил Валентайн.
– А может, это не Нола крикнула, а какая-то другая цыпочка? – спросил сам у себя Ник. Поскреб живот и добавил: – За эти годы столько их перебывало! – пожаловался он. – Я уж всех и не припомню, все как в дыму: пьянка, секс, эти безумства, чтобы произвести на них впечатление! Ну, знаете, как бывает.
Валентайн не знал: он был из тех странных особей, что всю свою взрослую жизнь провели с одной-единственной женщиной.
– И вы теперь жалеете об этом? – спросил он.
– Ну конечно, – ответил Ник. – Надо было хотя бы записывать.
Откуда-то из глубины дома донеслись жалобные возгласы Нолы. Валентайн с Ником поспешили по коридору к остальным, собравшимся в ее спальне. Комнатка была маленькой, темной – жалюзи никто не поднял. Нола, с которой сняли наручники, стояла на коленях перед картонной коробкой, которую она, видимо, вытащила из-под кровати.
– Но электронные письма, которые я получала от Сонни и потом распечатывала, были здесь, – причитала она со слезами в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Где это мы, черт побери?
Никто не знал. Хоть Сэмми уже бывал здесь с полицейскими, самостоятельно найти дорогу он бы не смог: квартал вырастал из пустыни словно сорняк – без всякой логики и намека на архитектурный замысел. Заметив группу мальчишек на роликовых коньках, Ник притормозил.
– Вы по-прежнему считаете, что Нола виновна? – спросил Уайли у Валентайна.
Валентайн обмахивался журналом словно веером.
– Считаю, – ответил он.
– Ну, не знаю… – протянул Уайли, и все удивленно уставились на него. Он быстро добавил: – Ей же светит от пяти до десяти лет. Так почему она не объявила себя главной свидетельницей против Фонтэйна? Полицейские тогда бы ее точно отпустили.
Это было идиотское соображение, и Валентайн попытался объяснить:
– Потому что она уже слишком глубоко во всем увязла. И сейчас просто прикрывает задницу.
– С чего это вы так уверенно об этом говорите?
– Просто я уже наблюдал такие сцены сотни раз.
– То есть?
Валентайн повернулся к Уайли:
– Когда обстоятельства позволяют, большинство людей непременно жульничают. Такова человеческая натура.
– Что значит «большинство»? – спросил Уайли.
– Я имею в виду большинство игроков, – ответил Валентайн. – Возьмем, к примеру, мою бабушку. Даже она жульничала, когда играла в карты с родными. Она держала в одной руке карты, а другой перебирала четки. Я-то думал, она молится, раз шевелит губами, но как-то раз я вышел из комнаты, а потом тихонечко вернулся и стал позади нее. Так вот бабуля моя считала карты, а четки служили ей чем-то вроде счетов.
– Ваша родная бабушка! – воскликнул Уайли, совершенно потрясенный этим рассказом.
– Да, эта история и открыла мне глаза на человеческую натуру, – заявил Валентайн.
Машина Лонго притормозила у дорожки к дому Нолы, точно такому же, как все дома на ее улице. Господи, подумал Валентайн, как можно прожить среди этих одинаковых коробок десять лет и не сойти с ума?
Ник припарковался на другой стороне улицы. Они выбрались из машины и подошли к стоявшим на лужайке перед домом Хиггинсу, Лонго, закованной в наручники Ноле и ее адвокату.
– Давайте постараемся проделать все это быстро, – сказал Лонго, нацепив полицейскую бляху: давал окружающим понять, что он при исполнении.
– Я тоже хочу взглянуть на письма, – сказал Ник.
– Они настоящие, – ответила Нола. – Сами убедитесь.
На тротуаре собралась группа мальчишек. Нола подняла скованные руки и крикнула:
– Привет, Джонни, Тейлор и Джош! Все у вас в порядке?
– Да, мадам, – ответили мальчишки хором.
– Я меняла пеленки, кажется, всем мальчикам в этом квартале, – пояснила Нола своему адвокату.
– Им, наверное, очень неприятно видеть вас в таком вот положении, – заметил адвокат.
– Еще бы! – Нола подсунула скованные руки под стоявший у входной двери горшок с кактусом и сказала: – Ключ здесь, лейтенант.
Лонго приподнял горшок и вытащил ключ.
– У вас установлена охранная система? – спросил он, вставляя ключ в замок.
– Нет, – ответила она. – И собаки тоже не имеется.
– Вот и хорошо.
Лонго открыл дверь, и их окатила волна ледяного воздуха. Валентайн стоял первым, поэтому основной удар пришелся на него. Уайли отошел назад к тротуару, достал бумажник и раздал мальчишкам по доллару:
– Вот, ребята. Сделайте одолжение, исчезните.
Ребята исчезли, но недалеко – отошли к углу и снова уставились в их сторону.
На пороге возник Лонго:
– Все чисто.
Первыми в дом вошли Нола и адвокат, следом за ними Хиггинс, потом Ник и Валентайн. Но когда на пороге возникли Сэмми Манн и Уайли, Лонго сказал:
– Шестеро – это уже толпа. Вы останетесь здесь.
– Но почему? – обиделся Уайли. – Мы же тоже в этом участвуем.
– Знаю, – ответил Лонго. – Вы на нее указали. Именно поэтому вы и остаетесь.
И лейтенант захлопнул дверь.
Вернувшись в машину Ника, Уайли спросил:
– Ну и что нам теперь остается делать?
Сэмми включил двигатель и принялся вертеть ручки настройки кондиционера. Но вентилятор гнал раскаленный воздух: Никовы машины вечно барахлили, хотя он был верен им куда больше, чем своим женщинам.
– Хут эдук бе тесук у шуфут, – ответил Сэмми.
– Что это ты такое сказал?
– Это по-арабски, – пояснил Сэмми. – Любимое выражение моего папаши.
– Вот уж не знал, что ты араб.
– Что ж, теперь вот знаешь.
– Ну и что это означает?
– Засунь палец в задницу и свистни.
– Тогда и ты засунь, – сказал Уайли.
Валентайну показалось, что Ника вот-вот хватит удар.
Ступив в убогий Нолин домишко, Ник принялся топтаться и озираться с таким видом, будто на него обрушились давно забытые воспоминания. Он схватил Валентайна за руку и воскликнул:
– Господи Боже, да я помню это место!
– Неужели?
Ник кивнул и показал вниз:
– Тот же дешевый оранжевый ковер! Уродливее него только покрытие в моем собственном казино! – Он тихо засмеялся, продолжая оглядывать гостиную.
– Может, она не могла позволить себе купить другой, – предположил Валентайн.
– И в доме все по-прежнему, Тони. Ничего с той самой ночи за эти десять лет не изменилось.
Валентайн сходил в кухню и принес Нику стакан воды.
– О какой ночи вы говорите?
– Мы ссорились, – ответил Ник. Он подошел к раздвижной стеклянной двери и уставился на «сад камней» в заднем дворике. – Господи, я вспомнил все, словно это было вчера. Я стоял вот здесь, а Нола – там, где вы сейчас, и она орала на меня что было сил.
– А из-за чего?
Ник потер лоб:
– Не знаю. Наверное, я что-то такое сказал. Ну, знаете, как с женщинами бывает: скажешь что-нибудь и – бах! – они взрываются, как двести тонн тротила.
Он уставился в пространство, силясь вспомнить:
– Она швырнула в меня горшок с цветами, чуть в голову не попала, а потом как заорет: «Я тебе член отрежу, ты, сукин сын!»
Ник поперхнулся и умолк.
– В чем дело? – спросил Валентайн.
– А может, это не Нола крикнула, а какая-то другая цыпочка? – спросил сам у себя Ник. Поскреб живот и добавил: – За эти годы столько их перебывало! – пожаловался он. – Я уж всех и не припомню, все как в дыму: пьянка, секс, эти безумства, чтобы произвести на них впечатление! Ну, знаете, как бывает.
Валентайн не знал: он был из тех странных особей, что всю свою взрослую жизнь провели с одной-единственной женщиной.
– И вы теперь жалеете об этом? – спросил он.
– Ну конечно, – ответил Ник. – Надо было хотя бы записывать.
Откуда-то из глубины дома донеслись жалобные возгласы Нолы. Валентайн с Ником поспешили по коридору к остальным, собравшимся в ее спальне. Комнатка была маленькой, темной – жалюзи никто не поднял. Нола, с которой сняли наручники, стояла на коленях перед картонной коробкой, которую она, видимо, вытащила из-под кровати.
– Но электронные письма, которые я получала от Сонни и потом распечатывала, были здесь, – причитала она со слезами в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76