..»
Для того чтобы скрыть своё смятение, я сделал вид, что разглядываю висящую на стене небольшую картинку, кстати, действительно оказавшуюся мне знакомой.
– Нравится? – продолжая улыбаться, спросил меня Фридрих.
– Очень! – искренне сказал я. – Это Матисс…
Фридрих покачнулся и чуть не рухнул на пол!
Он ухватился за спинку высокого кожаного кресла, стоявшего у письменного стола, и неловко упал в него, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в подлокотники кресла.
– Что ты сказал?! – прошептал он, и я испугался, что его сейчас хватит кондрашка.
Вот таких резких перепадов настроения у пожилых – что Котов, что Людей – я очень боюсь. Это просто невероятно опасно…
– Я сказал, что это картина Матисса. Был такой французский художник… – попытался я его успокоить.
– Я-то это знаю!.. – негромко и почему-то очень тонким голосом прокричал фон Тифенбах. – А вот откуда это знаешь ТЫ?!
Наверное, с того момента, как я что-то понял про Франца Мозера, я тоже находился на таком нервном вздрюче, что как только посмотрел на эту картинку, так в башке у меня открылась какая-то створка, и в памяти неожиданно всплыли и картинка, и имя художника. У Шуры Плоткина было ужасно много очень красивых цветных альбомов, и мы с ним иногда рассматривали в них любимые Шурины картинки…
Я поспешил объяснить это Фридриху, и он понемногу стал приходить в себя…
– Это подлинник, – слабым голосом проговорил он, и я почувствовал, что он очень гордится этим словом.
Я понятия не имел, что такое «подлинник», но переспрашивать не стал. «Подлинник» и «подлинник»… Подумаешь, невидаль! У нас с Шурой таких подлинников в альбомах было несколько сотен…
Почему я спустя месяц после моего вселения в дом Фридриха фон Тифенбаха так подробно рассказываю о первом… вернее, о первых днях своего пребывания в Грюнвальде?
Наверное, потому, что новизна увиденного, ещё не притуплённая привычной будничностью, всегда требует некого выплеска на аудиторию. Начинаешь чувствовать свою исключительность. Вспомните время, когда поездка нашего Человека за границу была явлением редкостным и выдающимся. Этот же Человек, нашедший в себе силы вернуться домой, рта же не закрывал минимум в течение трех месяцев, рассказывая о своём пребывании ТАМ! От него же деваться было некуда!..
А некоторые не умолкали до глубокой старости и самым естественным образом уходили в мир иной со словами: «…помню, когда мы в шестьдесят девятом году были в Варшаве…» И привет.
Ну а во-вторых, потому что все мои последующие открытия и ожидание грядущих событий, а также обретение некой прямой информации захватили меня целиком и круглосуточно заставляли быть в таком нервном напряжении, что я вокруг себя практически ничего, кроме этого – грядущего, не видел и не слышал.
Признаюсь как на духу: я даже про Шуру Плоткина, даже про Водилу стал меньше думать… Тут я неверно выразился. Не меньше – реже. Но с той же тоской, с тем же беспокойством.
* * *
Вечером Фридрих переоделся в какой-то невзрачный костюмчик со свитерком, сверху натянул старую спортивную куртку весьма и весьма поношенного вида, сказал, что он эту куртку носит уже восемь лет и не представляет себе жизни зимой без этой куртки.
Я вспомнил, как Шура истово отпаривал брюки, как тщательно завязывал галстук, как бережно доставал из шкафа свой единственный «выходной» пиджак в клеточку, когда собирался, по его выражению, «в люди». Эти сборы всегда носили характер маленького торжественного и весёлого ритуала.
Поэтому я спросил у Фридриха фон Тифенбаха – уверен ли он, что это та самая одежда, в которой нужно ходить вечерами по ресторанам? На что он легко ответил – эта одежда ему максимально удобна, а на так называемое светски-общественное мнение ему наплевать. Он не собирается уподобляться мужу своей дочери – Гельмуту Хартманну, который зимой ходит в норковой шубе мехом наружу, чтобы все видели, как он богат!
– Более пошлого зрелища, чем мужик в норковой шубе, придумать нельзя, – сказал Фридрих. – Увидишь – обхохочешься! Но если ты настаиваешь, я могу надеть что-нибудь другое…
– Нет, нет! – поспешил ответить я. – Мне лично ты во всём этом очень нравишься. И куртка тебе удивительно идёт…
Потом со второго этажа мы спустились на лифте (!) в широченный гараж, где, кроме «роллс-ройса», стояли ещё две машины – американский джип «гранд-чероки» и чёрный «Мерседес-500». Хорошо, что Шура когда-то выучил меня всем маркам автомобилей!..
За рулём «роллс-ройса» нас уже ждал герр Мозер.
Дом профессора фон Дейна действительно оказался совсем рядом. Очень красивая, прекрасно одетая Таня и профессор, в строгом чёрном пальто и «бабочке» вместо галстука, уже ждали нас на улице.
Профессорский дом я увидел только из машины. В отличие от забора фон Тифенбаха профессорский заборчик был чисто символической оградой, а небольшой участок перед домом ярко освещён.
Дом был, прямо скажем, не слабый. Раз в десять лучше дома Шредеров, но зато на несколько порядков пожиже тифенбаховского!
Затянутый на зиму голубым прорезиненным брезентом бассейнчик, конечно, не шёл ни в какое сравнение с фантастическим бассейном фон Тифенбаха. Я сегодня бегал пару раз гадить в сад (мне герр Лемке любезно показал, где это лучше всего делать…) и видел этот бассейн. Подогретая вода парит в морозном воздухе, и вплывать в этот бассейн можно прямо из домашнего бассейна, величиной со всю нашу с Шурой петербургскую квартиру. В саду же бассейн такой, что в нём можно спокойно проводить олимпийские соревнования по плаванию!
Когда Таня и профессор сели к нам в машину, Фридрих воскликнул:
– Таня, вы просто ослепительны! Интересно, Фолькмар понимает, какая женщина согласилась считать его своим другом?
– Я ещё не в полной мере осознал это, но уже беспредельно счастлив, – сказал профессор.
– Прелестный ответ, – улыбнулся фон Тифенбах. – Да! Я позволил себе пригласить на ужин ещё и свою дочь с её мужем. Надеюсь, вы не против? Тем более что Таня до сих пор с ними не знакома. Они приедут прямо в «Тантрис». Им очень полезно изредка общаться с интеллигентными людьми.
Одно немаловажное и случайное наблюдение! При упоминании о дочери Фридриха и её мужа затылок герра Франца Мозера сказал мне гораздо больше, чем если бы я сейчас смотрел ему в глаза.
Глядя в затылок Мозера, уверенно ведущего машину, я вдруг почувствовал странную, неясную, недобрую связь между Мозером и мужем дочери Фридриха, которого я никогда в глаза не видел…
– Фолькмар, вы ещё не были с Таней в «Тантрисе»? – спросил Фридрих фон Тифенбах.
– Нет, туда мы ещё не добрались…
– Какое счастье! Значит, для Тани и Кыси я буду первооткрывателем этого роскошно-мещанского чуда света, этого парадиза нуворишей, заезжих голливудских гастролёров и членов королевских фамилий карликовых государств третьего сорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Для того чтобы скрыть своё смятение, я сделал вид, что разглядываю висящую на стене небольшую картинку, кстати, действительно оказавшуюся мне знакомой.
– Нравится? – продолжая улыбаться, спросил меня Фридрих.
– Очень! – искренне сказал я. – Это Матисс…
Фридрих покачнулся и чуть не рухнул на пол!
Он ухватился за спинку высокого кожаного кресла, стоявшего у письменного стола, и неловко упал в него, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в подлокотники кресла.
– Что ты сказал?! – прошептал он, и я испугался, что его сейчас хватит кондрашка.
Вот таких резких перепадов настроения у пожилых – что Котов, что Людей – я очень боюсь. Это просто невероятно опасно…
– Я сказал, что это картина Матисса. Был такой французский художник… – попытался я его успокоить.
– Я-то это знаю!.. – негромко и почему-то очень тонким голосом прокричал фон Тифенбах. – А вот откуда это знаешь ТЫ?!
Наверное, с того момента, как я что-то понял про Франца Мозера, я тоже находился на таком нервном вздрюче, что как только посмотрел на эту картинку, так в башке у меня открылась какая-то створка, и в памяти неожиданно всплыли и картинка, и имя художника. У Шуры Плоткина было ужасно много очень красивых цветных альбомов, и мы с ним иногда рассматривали в них любимые Шурины картинки…
Я поспешил объяснить это Фридриху, и он понемногу стал приходить в себя…
– Это подлинник, – слабым голосом проговорил он, и я почувствовал, что он очень гордится этим словом.
Я понятия не имел, что такое «подлинник», но переспрашивать не стал. «Подлинник» и «подлинник»… Подумаешь, невидаль! У нас с Шурой таких подлинников в альбомах было несколько сотен…
Почему я спустя месяц после моего вселения в дом Фридриха фон Тифенбаха так подробно рассказываю о первом… вернее, о первых днях своего пребывания в Грюнвальде?
Наверное, потому, что новизна увиденного, ещё не притуплённая привычной будничностью, всегда требует некого выплеска на аудиторию. Начинаешь чувствовать свою исключительность. Вспомните время, когда поездка нашего Человека за границу была явлением редкостным и выдающимся. Этот же Человек, нашедший в себе силы вернуться домой, рта же не закрывал минимум в течение трех месяцев, рассказывая о своём пребывании ТАМ! От него же деваться было некуда!..
А некоторые не умолкали до глубокой старости и самым естественным образом уходили в мир иной со словами: «…помню, когда мы в шестьдесят девятом году были в Варшаве…» И привет.
Ну а во-вторых, потому что все мои последующие открытия и ожидание грядущих событий, а также обретение некой прямой информации захватили меня целиком и круглосуточно заставляли быть в таком нервном напряжении, что я вокруг себя практически ничего, кроме этого – грядущего, не видел и не слышал.
Признаюсь как на духу: я даже про Шуру Плоткина, даже про Водилу стал меньше думать… Тут я неверно выразился. Не меньше – реже. Но с той же тоской, с тем же беспокойством.
* * *
Вечером Фридрих переоделся в какой-то невзрачный костюмчик со свитерком, сверху натянул старую спортивную куртку весьма и весьма поношенного вида, сказал, что он эту куртку носит уже восемь лет и не представляет себе жизни зимой без этой куртки.
Я вспомнил, как Шура истово отпаривал брюки, как тщательно завязывал галстук, как бережно доставал из шкафа свой единственный «выходной» пиджак в клеточку, когда собирался, по его выражению, «в люди». Эти сборы всегда носили характер маленького торжественного и весёлого ритуала.
Поэтому я спросил у Фридриха фон Тифенбаха – уверен ли он, что это та самая одежда, в которой нужно ходить вечерами по ресторанам? На что он легко ответил – эта одежда ему максимально удобна, а на так называемое светски-общественное мнение ему наплевать. Он не собирается уподобляться мужу своей дочери – Гельмуту Хартманну, который зимой ходит в норковой шубе мехом наружу, чтобы все видели, как он богат!
– Более пошлого зрелища, чем мужик в норковой шубе, придумать нельзя, – сказал Фридрих. – Увидишь – обхохочешься! Но если ты настаиваешь, я могу надеть что-нибудь другое…
– Нет, нет! – поспешил ответить я. – Мне лично ты во всём этом очень нравишься. И куртка тебе удивительно идёт…
Потом со второго этажа мы спустились на лифте (!) в широченный гараж, где, кроме «роллс-ройса», стояли ещё две машины – американский джип «гранд-чероки» и чёрный «Мерседес-500». Хорошо, что Шура когда-то выучил меня всем маркам автомобилей!..
За рулём «роллс-ройса» нас уже ждал герр Мозер.
Дом профессора фон Дейна действительно оказался совсем рядом. Очень красивая, прекрасно одетая Таня и профессор, в строгом чёрном пальто и «бабочке» вместо галстука, уже ждали нас на улице.
Профессорский дом я увидел только из машины. В отличие от забора фон Тифенбаха профессорский заборчик был чисто символической оградой, а небольшой участок перед домом ярко освещён.
Дом был, прямо скажем, не слабый. Раз в десять лучше дома Шредеров, но зато на несколько порядков пожиже тифенбаховского!
Затянутый на зиму голубым прорезиненным брезентом бассейнчик, конечно, не шёл ни в какое сравнение с фантастическим бассейном фон Тифенбаха. Я сегодня бегал пару раз гадить в сад (мне герр Лемке любезно показал, где это лучше всего делать…) и видел этот бассейн. Подогретая вода парит в морозном воздухе, и вплывать в этот бассейн можно прямо из домашнего бассейна, величиной со всю нашу с Шурой петербургскую квартиру. В саду же бассейн такой, что в нём можно спокойно проводить олимпийские соревнования по плаванию!
Когда Таня и профессор сели к нам в машину, Фридрих воскликнул:
– Таня, вы просто ослепительны! Интересно, Фолькмар понимает, какая женщина согласилась считать его своим другом?
– Я ещё не в полной мере осознал это, но уже беспредельно счастлив, – сказал профессор.
– Прелестный ответ, – улыбнулся фон Тифенбах. – Да! Я позволил себе пригласить на ужин ещё и свою дочь с её мужем. Надеюсь, вы не против? Тем более что Таня до сих пор с ними не знакома. Они приедут прямо в «Тантрис». Им очень полезно изредка общаться с интеллигентными людьми.
Одно немаловажное и случайное наблюдение! При упоминании о дочери Фридриха и её мужа затылок герра Франца Мозера сказал мне гораздо больше, чем если бы я сейчас смотрел ему в глаза.
Глядя в затылок Мозера, уверенно ведущего машину, я вдруг почувствовал странную, неясную, недобрую связь между Мозером и мужем дочери Фридриха, которого я никогда в глаза не видел…
– Фолькмар, вы ещё не были с Таней в «Тантрисе»? – спросил Фридрих фон Тифенбах.
– Нет, туда мы ещё не добрались…
– Какое счастье! Значит, для Тани и Кыси я буду первооткрывателем этого роскошно-мещанского чуда света, этого парадиза нуворишей, заезжих голливудских гастролёров и членов королевских фамилий карликовых государств третьего сорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161