Во всём мире ресторанов «Тантрис», кажется, всего четыре… Не помните, Фолькмар?
– По-моему, пять.
– Небольшая разница. Так вот, эти рестораны сами выращивают для себя продукты, скот, сами добывают в морях рыбу, лангустов, сами возделывают поля… Всё для себя делают сами! Поэтому цены у них невообразимые, порции – микроскопические, а тарелки такие огромные, что каждая из них могла бы служить взлётно-посадочной площадкой для среднего вертолёта. Так что, Таня и Кыся, приготовьтесь к ресторанному аттракциону. Это такой «Диснейленд» для богатых взрослых идиотов. Но вкусный «Диснейленд»… Франц!
– Слушаю вас, герр фон Тифенбах, – откликнулся Мозер.
– Вы предупредили администрацию «Тантриса», что, если в зале будет хоть один репортёр, я подам на них в суд?
– Предупредил.
– Превосходно, – сказал Фридрих и добавил, обращаясь к Тане и фон Дейну: – А то стало противно выходить из дому! Мне абсолютно всё равно, что обо мне напишут в очередной раз и как я буду выглядеть на фотографии, напечатанной, предположим, в «Бильде». Но сегодня со мной вы, Таня, и вы, Фолькмар, и мне совсем не хотелось бы, чтобы эти жалкие людишки трепали ваши имена в своих косноязычных репортажах.
– Не думайте об этом, Фридрих, – очень серьёзно сказала Таня. – Моё знакомство с вами, как и ваша дружба с Фолькмаром, делает нам честь, которой мы рады гордиться.
Фон Тифенбах всплеснул руками и спросил меня:
– Кыся! В России все женщины такие, как Таня?
Я предусмотрительно промолчал. Фон Тифенбах благодарно поцеловал Тане руку, и на этой благостной ноте мы подъехали к «Тантрису»…
В ресторане я не был никогда в жизни. Наша шашлычная на проспекте Науки с её хозяином и шеф-поваром Суреном Гургеновичем, где я частенько промышлял жратву для себя и для случайных приятельниц-Кошек, конечно, ни в какое сравнение с таким рестораном идти не могла! Как бы там Сурен Гургенович ни тужился…
Один подъезд к «Тантрису» чего стоил! В маленьком дохлом закутке, рядом с широченной и прекрасной Леопольдштрассе – главной улицей Швабинга, одного из самых престижных районов Мюнхена, – стояло специально выстроенное здание ресторана «Тантрис» со своей автомобильной стоянкой.
Въезд на стоянку и вход в «Тантрис» были «украшены» группой огромных, величиной в человеческий рост, уродливых цементных чудовищ с крыльями.
Спустя несколько дней, когда мы с Фридрихом вспоминали этот поход в «Тантрис», Фридрих объяснил мне, что это сильно уменьшенные и очень плохо исполненные копии с парижских химер и пифий, стоящих на соборе Парижской Богоматери. И даже показал фотографии этих отвратительных штук в одной большой книге про Францию.
…То ли полная смена обстановки, то ли неожиданный и резкий переход в другой жизненный ранг, то ли моё неподтверждённое и подозрительное Открытие Франца Мозера и Явление неясной Тени за его спиной, причудившееся мне сегодня в кабинете фон Тифенбаха, то ли всё, вместе взятое, помноженное на дикую нервную усталость от напряжённо прожитого дня, но к «Тантрису» я уже подъехал в таком взвинченном состоянии, что задние лапы мелко дрожали, уши невольно прижимались к затылку, по спине волнами пробегал холодок, а клыки обнажались сами собой…
А тут ещё эти мерзкие и страшные чудища с крыльями!
В тот момент, когда мы все вышли из машины, из-за этих жутких французских крылатых гадов навстречу нам выскакивает какой-то тип и сдавленным голосом вопит:
– Фон Тифенбах!..
Краем глаза я вижу, как этот тип двумя руками поднимает на уровень своего лица какое-то оружие, что-то сверкает молнией, и я, ослеплённый вспышкой и яростью, наугад взвиваюсь навстречу выстрелу, как тогда на автобане – на Алика и его бесшумный пистолет!..
Я лечу вперёд всеми четырьмя лапами, с когтями, выпущенными на всю длину, с одной мыслью в воспалённом мозгу: «Не промахнуться!.. И сразу задними лапами – по горлу!.. По горлу!!!»
Но уже в воздухе я натыкаюсь на что-то металлическо-стеклянно-пластмассовое, успеваю передней левой лапой располосовать этому типу шею, а правой намертво вцепляюсь в его одежду…
Эта хреновина, пахнущая не оружием, а чем-то вроде этого, падает на камни, и я одновременно слышу звук разбивающегося стекла, хруст пластмассы, панический визг этого типа и Танин истошный крик по-русски:
– Кыся!!! Отпусти этого идиота!.. Кыся, родненький, не трогай его!..
А у меня в глазах – автобан, Водила с пулей в животе, залитый кровью Алик и его пистолет с глушителем, из которого продолжают сверкать смертоносные вспышки…
Я чувствую, как Таня двумя руками отрывает меня от этого визжащего болвана, и в ту же секунду понимаю, что принял вспышку фотоаппарата за выстрел из пистолета с глушителем…
Сады меня покидают, и я безвольно повисаю в Таниных руках, как мокрая тряпка.
С разных сторон одна за другой следуют ещё несколько таких вспышек, но я уже ни на что не реагирую. Даже на то, что фон Тифенбах забирает меня у Тани, гладит меня, прижимает к себе, успокаивает.
А в это время разражается скандал с репортёрами, профессор фон Дейн грозится вызвать полицию, а Фридрих ещё ласковее прижимает меня к себе и тихо шепчет мне на ухо:
– Успокойся, Кыся… К сожалению, я уже привык к таким сценам. Просто меня ещё никто никогда не защищал. Ты – первый… Это из области – «Своих не закладывают», да, Кыся?
– А чёрт его знает, из какой это области!.. – Я всё никак не могу прийти в себя.
* * *
Потом мы вчетвером сидели в роскошном зале ресторана «Тантрис» и ждали дочь Фридриха и её мужа. Они опаздывали.
Скандал у входа в ресторан был замят. Фоторепортёры принесли герру Фридриху фон Тифенбаху свои извинения, а фон Тифенбах – свои соболезнования по поводу ранения одного из них и гибели его фотоаппарата. Пострадавший прикладывал к шее носовой платок и с совершенно базарно-торгашескими интонациями твердил, что погибшая камера была почти новая и что он теперь будет без неё делать, он понятия не имеет…
Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на три тысячи марок, тот схватил этот чек так, что стало сразу ясно: его камера стоила раза в два меньше.
За столом я сидел вместе со всеми – на высоком детском стуле. Таким образом, я по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если бы там хоть что-нибудь было!
Из-за соседних столиков на меня сначала поглядывали с недоуменным раздражением, а потом узнали Фридриха и между собой стали тихо говорить про него и про всех нас гадости. Тексты были такие, за которые морду бьют!
Счастье, что никто из моих спутников этого не слышал. Это мог услышать только я, но затевать драку со всем рестораном было просто элементарно глупо.
– Что вы хотите?! Это же выживший из ума сам Фридрих фон Тифенбах, – говорили за одним столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
– По-моему, пять.
– Небольшая разница. Так вот, эти рестораны сами выращивают для себя продукты, скот, сами добывают в морях рыбу, лангустов, сами возделывают поля… Всё для себя делают сами! Поэтому цены у них невообразимые, порции – микроскопические, а тарелки такие огромные, что каждая из них могла бы служить взлётно-посадочной площадкой для среднего вертолёта. Так что, Таня и Кыся, приготовьтесь к ресторанному аттракциону. Это такой «Диснейленд» для богатых взрослых идиотов. Но вкусный «Диснейленд»… Франц!
– Слушаю вас, герр фон Тифенбах, – откликнулся Мозер.
– Вы предупредили администрацию «Тантриса», что, если в зале будет хоть один репортёр, я подам на них в суд?
– Предупредил.
– Превосходно, – сказал Фридрих и добавил, обращаясь к Тане и фон Дейну: – А то стало противно выходить из дому! Мне абсолютно всё равно, что обо мне напишут в очередной раз и как я буду выглядеть на фотографии, напечатанной, предположим, в «Бильде». Но сегодня со мной вы, Таня, и вы, Фолькмар, и мне совсем не хотелось бы, чтобы эти жалкие людишки трепали ваши имена в своих косноязычных репортажах.
– Не думайте об этом, Фридрих, – очень серьёзно сказала Таня. – Моё знакомство с вами, как и ваша дружба с Фолькмаром, делает нам честь, которой мы рады гордиться.
Фон Тифенбах всплеснул руками и спросил меня:
– Кыся! В России все женщины такие, как Таня?
Я предусмотрительно промолчал. Фон Тифенбах благодарно поцеловал Тане руку, и на этой благостной ноте мы подъехали к «Тантрису»…
В ресторане я не был никогда в жизни. Наша шашлычная на проспекте Науки с её хозяином и шеф-поваром Суреном Гургеновичем, где я частенько промышлял жратву для себя и для случайных приятельниц-Кошек, конечно, ни в какое сравнение с таким рестораном идти не могла! Как бы там Сурен Гургенович ни тужился…
Один подъезд к «Тантрису» чего стоил! В маленьком дохлом закутке, рядом с широченной и прекрасной Леопольдштрассе – главной улицей Швабинга, одного из самых престижных районов Мюнхена, – стояло специально выстроенное здание ресторана «Тантрис» со своей автомобильной стоянкой.
Въезд на стоянку и вход в «Тантрис» были «украшены» группой огромных, величиной в человеческий рост, уродливых цементных чудовищ с крыльями.
Спустя несколько дней, когда мы с Фридрихом вспоминали этот поход в «Тантрис», Фридрих объяснил мне, что это сильно уменьшенные и очень плохо исполненные копии с парижских химер и пифий, стоящих на соборе Парижской Богоматери. И даже показал фотографии этих отвратительных штук в одной большой книге про Францию.
…То ли полная смена обстановки, то ли неожиданный и резкий переход в другой жизненный ранг, то ли моё неподтверждённое и подозрительное Открытие Франца Мозера и Явление неясной Тени за его спиной, причудившееся мне сегодня в кабинете фон Тифенбаха, то ли всё, вместе взятое, помноженное на дикую нервную усталость от напряжённо прожитого дня, но к «Тантрису» я уже подъехал в таком взвинченном состоянии, что задние лапы мелко дрожали, уши невольно прижимались к затылку, по спине волнами пробегал холодок, а клыки обнажались сами собой…
А тут ещё эти мерзкие и страшные чудища с крыльями!
В тот момент, когда мы все вышли из машины, из-за этих жутких французских крылатых гадов навстречу нам выскакивает какой-то тип и сдавленным голосом вопит:
– Фон Тифенбах!..
Краем глаза я вижу, как этот тип двумя руками поднимает на уровень своего лица какое-то оружие, что-то сверкает молнией, и я, ослеплённый вспышкой и яростью, наугад взвиваюсь навстречу выстрелу, как тогда на автобане – на Алика и его бесшумный пистолет!..
Я лечу вперёд всеми четырьмя лапами, с когтями, выпущенными на всю длину, с одной мыслью в воспалённом мозгу: «Не промахнуться!.. И сразу задними лапами – по горлу!.. По горлу!!!»
Но уже в воздухе я натыкаюсь на что-то металлическо-стеклянно-пластмассовое, успеваю передней левой лапой располосовать этому типу шею, а правой намертво вцепляюсь в его одежду…
Эта хреновина, пахнущая не оружием, а чем-то вроде этого, падает на камни, и я одновременно слышу звук разбивающегося стекла, хруст пластмассы, панический визг этого типа и Танин истошный крик по-русски:
– Кыся!!! Отпусти этого идиота!.. Кыся, родненький, не трогай его!..
А у меня в глазах – автобан, Водила с пулей в животе, залитый кровью Алик и его пистолет с глушителем, из которого продолжают сверкать смертоносные вспышки…
Я чувствую, как Таня двумя руками отрывает меня от этого визжащего болвана, и в ту же секунду понимаю, что принял вспышку фотоаппарата за выстрел из пистолета с глушителем…
Сады меня покидают, и я безвольно повисаю в Таниных руках, как мокрая тряпка.
С разных сторон одна за другой следуют ещё несколько таких вспышек, но я уже ни на что не реагирую. Даже на то, что фон Тифенбах забирает меня у Тани, гладит меня, прижимает к себе, успокаивает.
А в это время разражается скандал с репортёрами, профессор фон Дейн грозится вызвать полицию, а Фридрих ещё ласковее прижимает меня к себе и тихо шепчет мне на ухо:
– Успокойся, Кыся… К сожалению, я уже привык к таким сценам. Просто меня ещё никто никогда не защищал. Ты – первый… Это из области – «Своих не закладывают», да, Кыся?
– А чёрт его знает, из какой это области!.. – Я всё никак не могу прийти в себя.
* * *
Потом мы вчетвером сидели в роскошном зале ресторана «Тантрис» и ждали дочь Фридриха и её мужа. Они опаздывали.
Скандал у входа в ресторан был замят. Фоторепортёры принесли герру Фридриху фон Тифенбаху свои извинения, а фон Тифенбах – свои соболезнования по поводу ранения одного из них и гибели его фотоаппарата. Пострадавший прикладывал к шее носовой платок и с совершенно базарно-торгашескими интонациями твердил, что погибшая камера была почти новая и что он теперь будет без неё делать, он понятия не имеет…
Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на три тысячи марок, тот схватил этот чек так, что стало сразу ясно: его камера стоила раза в два меньше.
За столом я сидел вместе со всеми – на высоком детском стуле. Таким образом, я по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если бы там хоть что-нибудь было!
Из-за соседних столиков на меня сначала поглядывали с недоуменным раздражением, а потом узнали Фридриха и между собой стали тихо говорить про него и про всех нас гадости. Тексты были такие, за которые морду бьют!
Счастье, что никто из моих спутников этого не слышал. Это мог услышать только я, но затевать драку со всем рестораном было просто элементарно глупо.
– Что вы хотите?! Это же выживший из ума сам Фридрих фон Тифенбах, – говорили за одним столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161