ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Я не сказала: друзьями, я сказала: другом! Своим лучшим другом. Сейчас ты в этом убедишься.
Она снова взяла меня за руку. Открыла дверцу в тонкой перегородке. Я заглянул туда.
– Маркони, – пробормотал я как во сне. На вешалке или на крючке, я толком не разобрал, висела шкура несчастного пса.
– Что это? – спросил я.
– Ты и сам видишь. А сейчас Эладио пошел купить яду у Пауля, чтобы протравить шкуру, как это делают, когда овца сдохнет.
– Эллер его так любил! Должно быть, пес умер от старости.
– Нет! – неумолимо ответила Милена. – Он умер во благо науки, как выразился Эладио. Я не переваривала этого пса, грозилась убить, но ни разу не причинила ему вреда. Эладио же его очень любил, но еще больше ему хотелось, чтобы, приближаясь к рамке, человек чувствовал присутствие собаки.
– И поэтому он убил Маркони?
– Да. Потому что он – чудовище. Монстр и дегенерат.
Я ответил:
– Боюсь, что ты права.
Я поцеловал Милену.
– Ты его не подождешь? – спросила она.
– Нет.
Кажется, когда я уходил, она улыбалась. На улице, под сияющим утренним солнцем, я почувствовал, что весь дрожу. «Какое облегчение – выйти из этого дома, – подумал я. – Бедная Милена! Из-за Эллера ее жизнь превратилась в сплошной кошмар».
Мы ежедневно виделись с ребятами и обсуждали сложившуюся ситуацию. Я и теперь, как и тогда, не понимаю, что, собственно, мы могли решить; но встречи эти казались мне совершенно необходимыми. Я был целиком и полностью на стороне Милены; я так защищал ее во всем, что даже Длинный, который всегда оправдывал женщин, сказал мне однажды:
– Ты что-то уж слишком!
Друзья не разделяли моей убежденности, что во всем виноват Эллер. На мои суровые обвинения Козел лишь снисходительно качал головой. Он даже как-то раз позволил себе заметить, что в общем-то все не так уж и скверно. Я же продолжал гнуть свою линию, будто какая-то неведомая сила меня подталкивала. Сколько прошло времени? Чуть больше недели, чуть меньше двадцати дней. Я все прекрасно помню. Была ночь, стояла ужасная жара, мы сидели в Барранкасе в Бельграно. Я разглагольствовал:
– Если мы это так оставим, он и с Миленой сделает то же, что с собакой. В конце концов, собаку он даже больше любил. Я со всей ответственностью заявляю, что он настоящее чудовище.
Пришел Козел; вид у него был какой-то странный. Он наклонился и что-то тихо сказал Альберди. Тот воскликнул:
– Не может быть!
– Чего не может быть? – спросил я.
Словно щадя меня, Альберди ответил не сразу:
– Кажется, умер Эллер.
– Пошли к ним, – скомандовал Кривоногий Эспаррен.
Наши шаги были гулкими, как будто мы шли в деревянных башмаках. Вы легко догадаетесь, каковы были мои мысли: «Почему все это происходит со МНОЙ?» (Смерть Эллера я расценивал как событие в МОЕЙ жизни, как расплату за то, что я так дурно о нем думал и так сурово обвинял его.) Было и запоздалое чувство невосполнимой потери лучшего друга: его ума, творческой натуры, приветливости и мягкости. Как же это я не понимал, что Эллер жил с Миленой и с нами, словно взрослый среди детей?!
Когда мы пришли, в гостиной уже было полно народу. Мы по очереди обнялись с Миленой, окружили ее. Альберди спросил:
– Как это случилось?
– Он не был болен, – ответила Милена.
– Тогда почему? – спросил Козел.
– Не думайте, ничего сверхъестественного. Он не покончил самоубийством. Он просто перестал жить. Он, бедный, устал воевать со мной и перестал жить.
И она закрыла лицо руками. Дети прижались к ней. Раньше я никогда не видел ее с детьми; роль матери казалась мне столь же абсурдной для Милены, как для Эллера – роль мертвеца; да, столь же абсурдной и почти такой же трагичной. Мы прошли в кабинет, где лежало тело нашего друга. Я смотрел на него в последний раз. Не знаю, сколько часов провел я на стуле у гроба. К утру, когда толпа соболезнующих поредела, я принялся ходить туда-сюда, между стеной с Джулией Гонзага и камином. В том же ритме метались и мои мысли. Материнство Милены сначала отпугнуло меня, потом растрогало, внушило уважение, притянуло к ней. Что до смерти Эллера, то, должно быть, из-за моего пристрастного к нему отношения я отказывался воспринимать ее как непоправимое несчастье, я сказал себе, что любая смерть есть лишь этап естественного процесса, она в порядке вещей, как рождение, отрочество, старость, и не более драматична и необычна, чем наступление нового времени года.
Нас осталось мало – мы и хозяева дома. Все безотчетно жались к камину. Из другого конца комнаты Милена подала голос:
– Согреетесь вы, как же, у погасшего камина!
Кристина отозвалась:
– Холодно.
– У вас не кровь, а вода в жилах, – вызывающе бросила Милена и села рядом со мной.
Но через несколько секунд встала, вышла, принесла дров и разожгла огонь в камине. Потом, посмотрев на Кристину, сказала:
– И правда, холодно.
Кристина сварила кофе. Первую чашку предложила Милене. Козел шепнул мне и Альберди:
– Вот будет номер, если теперь они помирятся! Вдруг окажется, что именно Эллер сеял здесь раздор?
– Может, они и помирятся, но это вовсе не означает, что Эллер сеял раздор, – возразил Альберди. – Это будет свидетельствовать лишь о том, что после смерти Эллера у Милены и остальных наконец-то открылись глаза.
В последующие дни неожиданная перемена в отношениях женщин, случившаяся сразу после смерти нашего друга, кажется, подтвердила мнение Альберди. Кривоногий Эспаррен сказал мне однажды:
– Ты обратил внимание? Бабы угомонились! Стоит Милене, которая Кристину на дух не переносила, или донье Виситасьон – настоящей ведьме – затеять свару, как вдруг с ними что-то происходит, они мягчают и даже становятся вполне разумными.
Так оно и было. Я не признался Кривоногому, что и со мной происходит нечто подобное. Бывало, глядя на Милену, я говорил себе: «Надо воспользоваться тем, что Эллер умер, тем, что она теперь свободна», и вдруг что-то заставляло меня устыдиться своих низких мыслей и воспылать к ней исключительно дружескими чувствами. Точнее всех выразился Длинный Эспаррен.
– Я заметил, – сказал он, – как только кому-нибудь в этом доме захочется назло всем сделать по-своему, как ему тут же вспоминается Эллер и дурные намерения вянут на корню. Верно?
К тому времени из Нью-Йорка вернулся Диего; он проработал там после того, как закончился срок выплаты стипендии, еще несколько лет. Милена, взглянув на него, сказала: «Похож…» – и тут же стала с ним воевать. Думаю, все мы искали в нем Эладио, жаждали обнаружить черты нашего покойного друга в манере поведения, образе мыслей, даже в движениях его брата. Но мы увидели всего лишь блестяще образованного молодого человека, не похожего на Эладио, хотя бы потому, что он был похож на всех и каждого. В этом со мной согласились и Козел, и Эспаррены, и даже Альберди.
1 2 3 4 5 6 7