И если рванет на этаком ходу в какую-нибудь гранитную орясину... Как горшок, тогда в черепки, в пыль разлетится, а от меня мокрый клякс, как от мухи. Мне вся эта волынка стала надоедать. Я погасил свет и не стал глядеть на штифтик. Ползи, проклятый, куда хочешь. Пожалуй, дурак я, что вылетел ночью. Привычка такая к ночным делам. Я двадцать раз тянулся к кнопке зажечь свет, но удержался. Светящиеся часы показывали без десяти три. Я не выдержал и на миг пустил свет.
А глаза прямо держали взгляд на штифте, и он указывал на середину гор, на самую их хребтину. Пронесло бы! и я сам, почему не знаю, вцепился пальцами в обивку кресла, хотел пустить прожектор, но боялся, что вот руки дрожат и как-нибудь нажму не ту кнопку и что-нибудь случится - черт с ним: уж сиди и не дергайся: пока летит - и ладно. Скорей бы рассвело. Я не знал точного времени восхода солнца. Окна Паспарту были наглухо закрыты броневыми задвижками, и я решил их не открывать до шести часов. В пять часов я взглянул снова на один миг на карту: указатель стоял на море. Значит, я был на 250 метров над морем. Но мне было уже все равно - если свалиться с такой высоты, то все равно живым не быть, и я вспомнил вдруг, что можно и закурить. Достал сигару, задымил, и это сразу меня успокоило. Огонек сигары очень уютным глазком светился в двух вершках от носа, и запахло сигарным дымом, будто я в своей немецкой пивной. Я даже перестал глядеть на часы и сощурил глаза на красный огонек.
И удивительная вещь - казалось бы, от дыму в такой маленькой кабинке можно пропасть, полсигары - и хоть топор вешай. Ничуть не бывало: поглотители съедали дым не хуже, чем открытая форточка, или как будто я сидел бы в каком-нибудь зале. И я вдруг на минуту посмелел и взялся за наушники, закрыл глаза и с сигарой во рту стал слушать. "Зум-зум-зум"-гудел какой-то телеграф. Настройка была у меня справа, здесь, под локтем. Я зажег свет и поставил на ту самую волну, на которой работала наша немецкая станция. И сразу ясно, чертовской силой зазудела передача. Я давно не слушал телеграмм, с тех самых пор, как плавал радистом на советском пароходе; а этот немец стучал, как пулемет, и я ничего сначала не понимал. Но потом стали помаленьку пробиваться в мою голову отдельные буквы. Я обрадовался - хоть буквы послушаю, и вдруг стали в голове из этих букв складываться слова: "Бургомистр Мюллер..." разобрал я. Слушал про этого прохвоста, наш бургомистр "внес предложение...", вноси, черти тебя вынесут, - так я думал, и вдруг: "Внезапное сумасшествие шуцмана на посту - точка. Стоявший на Вюртембергской площади (тьфу, это как раз, где был мой гараж) шуцман рассказывает сейчас в приемном покое психиатрической больницы, что он был потрясен необычайным явлением. Рухнула внезапно стена здания, занимаемого гаражом Шарлотты Мельцер (ого! верно - это моя теща Шарлотта), и оттуда выбежало железное чудовище, вроде исполинской ящерицы. Чудовище выбежало на площадь, испуская ослепительный свет. Здание гаража оказалось совершенно разрушенным - обвалилась вся стена по Вюртембергской улице, и там возник пожар. Предполагают взрыв в помещении, где работал иностранец-изобретатель. Сумасшествие шуцмана приписывают потрясению после взрыва. Предполагают, что изобретатель сам произвел взрыв, отчаявшись в своей работе. Последний день он проявлял, по отзывам рабочих гаража, явные признаки душевного расстройства. Есть опасение, что он погиб под обломками здания. После покойного остались жена и только что родившийся сын - что-то вроде этого". Это я все понял. Затем пошли какие-то цены на картошку в Базеле и всякая там рвань, я уж не вслушивался. Я даже засмеялся в голос, и меня это привело в память. Я мигом вспомнил, что я в Паспарту, на высоте 250 метров лечу куда-то к черту в зубы, и охватило меня какое-то дреманже маленький мороз в хребте. Зажег свет: штифт указывал, что сейчас кончается море, а на часах было шесть минут седьмого. Я старательно нацелился в кнопочку и нажал - и поползла вбок заслонка левого окна. Только чуть она пошла - уж из щелки кровавым огнем глянул красный свет. Увидел солнце, оно только всходило, и до самого горизонта было синее море: синее, как в корыте с синькой. Я так обрадовался солнцу, как будто теперь уж и бояться нечего. Я открыл все окна, погасил освещение, впереди были видны далекие горы - в лиловом дыму. А может, облака такие. Но по карте было ясно, что Паспарту летит к этим горам, а за горами Африка. Я вам говорю, я так осмелел тогда от солнца, что мне казалось, что я все могу. И я двинул рычажок вниз и заметил, как сейчас же стрелка на циферблате пошла по цифрам 200, 150. Стоп! Довольно!
И я выровнял рычаг и стал оглядываться вправо, влево, вертеться на кресле, попробовал наддать ходу. Штифтик встрепенулся и пошел по карте живее. Я уменьшил ход и спустил Паспарту к самой воде. Я несся над самыми волнами, попробовал повернуть - Паспарту наклонился, и солнце ушло из одного окна и показалось в другом.
Я вертелся, носился. То выше, то ниже заставлял я взлетать Паспарту, я вовсе обалдел от радости, как будто карманщика выпустили из допра. Я бесился в воздухе, как щенок на сене. Раза два я задевал воду, и брызги от удара летели, как от взрыва, - выше моих окон. Но сесть на воду я боялся, хотя знал, что по расчету Камкина Паспарту не должен тонуть.
Море было совсем спокойное, вода стояла, как в ванне. Я попробовал пустить Паспарту над самой водой, пустить так низко, чтобы он брюхом скользил по воде.
Я достиг того, что Паспарту летел вперед как по воздуху, чуть погрузившись в воду, и две небольшие струи отходили синим валом - вправо и влево. Я летел против солнца, бросил управлять, и Паспарту несся не выше, не ниже, строго по прямой, как по мягким рельсам.
Я развалился, зажмурясь, на моем кресле, подставив щеку солнцу. И меня стало клонить ко сну. Я глянул сквозь сон на карту: штифтик полз на восток и впереди было до черта открытого моря. Я, должно быть, задремал. Проснулся от звука, будто мычала корова. Я глянул вперед, солнце ушло уже вправо, а впереди по моему пути шел мне навстречу пароход; я сейчас же узнал-это был военный крейсер, и это он давал мне гудки. Еще две минуты, и я налечу на крейсер. Я сейчас же тронул рычажок, и Паспарту взмыл вверх, но я не успел еще открыть нижнего окна, чтоб поглядеть, как подо мною пройдет. крейсер, как сразу раздался снизу выстрел и - раз! раз! раз! - застучала внизу пальба.
Я вместо того, чтоб свернуть или взять..."
Здесь целый лист рукописи написан очень неразборчиво, поэтому я пропустил его и стал читать дальше.
"Я решил, что надо все же Паспарту дать хорошую пробу. Устроить ему приемку. Чтоб уж наверняка знать, что эта машина может. Пока-то все ладно, а вдруг этот сумасшедший где и проврался, и вот приспичит тебе тягу дать, ну хоть под землю с ней надо провалиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
А глаза прямо держали взгляд на штифте, и он указывал на середину гор, на самую их хребтину. Пронесло бы! и я сам, почему не знаю, вцепился пальцами в обивку кресла, хотел пустить прожектор, но боялся, что вот руки дрожат и как-нибудь нажму не ту кнопку и что-нибудь случится - черт с ним: уж сиди и не дергайся: пока летит - и ладно. Скорей бы рассвело. Я не знал точного времени восхода солнца. Окна Паспарту были наглухо закрыты броневыми задвижками, и я решил их не открывать до шести часов. В пять часов я взглянул снова на один миг на карту: указатель стоял на море. Значит, я был на 250 метров над морем. Но мне было уже все равно - если свалиться с такой высоты, то все равно живым не быть, и я вспомнил вдруг, что можно и закурить. Достал сигару, задымил, и это сразу меня успокоило. Огонек сигары очень уютным глазком светился в двух вершках от носа, и запахло сигарным дымом, будто я в своей немецкой пивной. Я даже перестал глядеть на часы и сощурил глаза на красный огонек.
И удивительная вещь - казалось бы, от дыму в такой маленькой кабинке можно пропасть, полсигары - и хоть топор вешай. Ничуть не бывало: поглотители съедали дым не хуже, чем открытая форточка, или как будто я сидел бы в каком-нибудь зале. И я вдруг на минуту посмелел и взялся за наушники, закрыл глаза и с сигарой во рту стал слушать. "Зум-зум-зум"-гудел какой-то телеграф. Настройка была у меня справа, здесь, под локтем. Я зажег свет и поставил на ту самую волну, на которой работала наша немецкая станция. И сразу ясно, чертовской силой зазудела передача. Я давно не слушал телеграмм, с тех самых пор, как плавал радистом на советском пароходе; а этот немец стучал, как пулемет, и я ничего сначала не понимал. Но потом стали помаленьку пробиваться в мою голову отдельные буквы. Я обрадовался - хоть буквы послушаю, и вдруг стали в голове из этих букв складываться слова: "Бургомистр Мюллер..." разобрал я. Слушал про этого прохвоста, наш бургомистр "внес предложение...", вноси, черти тебя вынесут, - так я думал, и вдруг: "Внезапное сумасшествие шуцмана на посту - точка. Стоявший на Вюртембергской площади (тьфу, это как раз, где был мой гараж) шуцман рассказывает сейчас в приемном покое психиатрической больницы, что он был потрясен необычайным явлением. Рухнула внезапно стена здания, занимаемого гаражом Шарлотты Мельцер (ого! верно - это моя теща Шарлотта), и оттуда выбежало железное чудовище, вроде исполинской ящерицы. Чудовище выбежало на площадь, испуская ослепительный свет. Здание гаража оказалось совершенно разрушенным - обвалилась вся стена по Вюртембергской улице, и там возник пожар. Предполагают взрыв в помещении, где работал иностранец-изобретатель. Сумасшествие шуцмана приписывают потрясению после взрыва. Предполагают, что изобретатель сам произвел взрыв, отчаявшись в своей работе. Последний день он проявлял, по отзывам рабочих гаража, явные признаки душевного расстройства. Есть опасение, что он погиб под обломками здания. После покойного остались жена и только что родившийся сын - что-то вроде этого". Это я все понял. Затем пошли какие-то цены на картошку в Базеле и всякая там рвань, я уж не вслушивался. Я даже засмеялся в голос, и меня это привело в память. Я мигом вспомнил, что я в Паспарту, на высоте 250 метров лечу куда-то к черту в зубы, и охватило меня какое-то дреманже маленький мороз в хребте. Зажег свет: штифт указывал, что сейчас кончается море, а на часах было шесть минут седьмого. Я старательно нацелился в кнопочку и нажал - и поползла вбок заслонка левого окна. Только чуть она пошла - уж из щелки кровавым огнем глянул красный свет. Увидел солнце, оно только всходило, и до самого горизонта было синее море: синее, как в корыте с синькой. Я так обрадовался солнцу, как будто теперь уж и бояться нечего. Я открыл все окна, погасил освещение, впереди были видны далекие горы - в лиловом дыму. А может, облака такие. Но по карте было ясно, что Паспарту летит к этим горам, а за горами Африка. Я вам говорю, я так осмелел тогда от солнца, что мне казалось, что я все могу. И я двинул рычажок вниз и заметил, как сейчас же стрелка на циферблате пошла по цифрам 200, 150. Стоп! Довольно!
И я выровнял рычаг и стал оглядываться вправо, влево, вертеться на кресле, попробовал наддать ходу. Штифтик встрепенулся и пошел по карте живее. Я уменьшил ход и спустил Паспарту к самой воде. Я несся над самыми волнами, попробовал повернуть - Паспарту наклонился, и солнце ушло из одного окна и показалось в другом.
Я вертелся, носился. То выше, то ниже заставлял я взлетать Паспарту, я вовсе обалдел от радости, как будто карманщика выпустили из допра. Я бесился в воздухе, как щенок на сене. Раза два я задевал воду, и брызги от удара летели, как от взрыва, - выше моих окон. Но сесть на воду я боялся, хотя знал, что по расчету Камкина Паспарту не должен тонуть.
Море было совсем спокойное, вода стояла, как в ванне. Я попробовал пустить Паспарту над самой водой, пустить так низко, чтобы он брюхом скользил по воде.
Я достиг того, что Паспарту летел вперед как по воздуху, чуть погрузившись в воду, и две небольшие струи отходили синим валом - вправо и влево. Я летел против солнца, бросил управлять, и Паспарту несся не выше, не ниже, строго по прямой, как по мягким рельсам.
Я развалился, зажмурясь, на моем кресле, подставив щеку солнцу. И меня стало клонить ко сну. Я глянул сквозь сон на карту: штифтик полз на восток и впереди было до черта открытого моря. Я, должно быть, задремал. Проснулся от звука, будто мычала корова. Я глянул вперед, солнце ушло уже вправо, а впереди по моему пути шел мне навстречу пароход; я сейчас же узнал-это был военный крейсер, и это он давал мне гудки. Еще две минуты, и я налечу на крейсер. Я сейчас же тронул рычажок, и Паспарту взмыл вверх, но я не успел еще открыть нижнего окна, чтоб поглядеть, как подо мною пройдет. крейсер, как сразу раздался снизу выстрел и - раз! раз! раз! - застучала внизу пальба.
Я вместо того, чтоб свернуть или взять..."
Здесь целый лист рукописи написан очень неразборчиво, поэтому я пропустил его и стал читать дальше.
"Я решил, что надо все же Паспарту дать хорошую пробу. Устроить ему приемку. Чтоб уж наверняка знать, что эта машина может. Пока-то все ладно, а вдруг этот сумасшедший где и проврался, и вот приспичит тебе тягу дать, ну хоть под землю с ней надо провалиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21