Такие люди относились к жизни и смерти так, будто это что-то внешнее по отношению к ним. Подобно этому, они связывают гнев, страх и другие эмоции с окружающим миром, предполагая, что все неприятности приходят к ним извне, а сами они становятся жертвами своих чувств и мыслей, а не пространством, в котором имеют место эти проявления ума. Ценой потери реальности мы покупаем безопасность пребывания в клетке. И неважно, насколько она тесная. И неважно, сколько страданий нам причиняет отрыв от жизни.
Наш страх смерти прямо пропорционален страху жизни. Думая об умирании, мы представляем себе потерю того, что называется «мной». Мы желаем всеми силами защитить свою личность, хотя, за вычетом постоянно меняющейся идеи, у нас почти нет доказательств реальности «я». Мы боимся, что в смерти потеряем свое «я», способность быть «собой». И мы замечаем, что чем сильнее наше представление о «я», тем глубже наше отмежевание от жизни и тем сильнее страх смерти. Чем больше мы пытаемся защищать это представление, тем меньше мы переживаем то, что лежит за его пределами. Чем больше сил мы вкладываем в защиту своего «я», тем больше у нас того, что мы боимся потерять, и тем меньше мы открыты для глубинного восприятия того, что умирает, и того, что реально существует. Чем больше мы скрываемся, выжидаем, откладываем жизнь, тем больше мы боимся смерти.
Защищая свое драгоценное «я», мы отталкиваем от себя жизнь и удивляемся ее бессмысленности.
Мы не можем быть свободными, пока у нас есть что терять. Если мы считаем проявления ума враждебными, мы пугаемся, думая, что у нас в уме действительно не все в порядке. И мы не видим, что здесь нет ничего особенного – что наш ум просто-напросто обусловлен прошлым. Мы не видим, что все эти пугающие нас состояния сознания могут быть переработаны с тем, чтобы превратиться в удобрения, стать катализаторами дальнейшего роста. Это означает, что мы сможем позволить этим материалам разложиться и стать удобрением для нашего дальнейшего роста только тогда, когда найдем в своем сердце место для самих себя. Мы должны развить в себе сострадание, позволяющее мгновению быть таким, каково оно есть, мы должны увидеть его в чистом свете осознания, ни на мгновение не откладывая истину.
Фактически, мы часто относимся к себе как к разрезной картинке, в которой недостает многих частей. С недоумением мы смотрим на очень искаженный и неправильный образ себя, который построили сами. Мы смотрим на этот образ себя и замечаем только его фрагменты, только поверхностные разделения и частности. Мы удивляемся: «Кто же на самом деле этот я?» Сосредоточиваясь на нашей фрагментарности и отождествляя себя с ней, мы начинаем бояться самих себя. Но когда мы позволяем себе проникнуть глубже, работаем над тем, чтобы осознать это все, отпустить свою ущербность и подавленность, тогда части больше не скрывают от нас вида всей картины. Это напоминает погружение в спокойные морские глубины, когда на поверхности моря разыгрался шторм.
Проникая в безмятежность, царящую под поверхностью, мы обнаруживаем, что чувство вины, гнев и весь ассортимент ментальных феноменов не столь страшны, чтобы их бояться. Мы воображаем, что все подавленное нами представляет собой наше подлинное лицо. Однако начиная признавать эти качества, мы привносим в них осознание, открываемся им, понимаем их связь с условиями, в которых находимся мы и другие люди, – все это дает нам возможность пойти глубже, к тому, что лежит в основе этой на первый взгляд подлинной реальности. Пока мы отталкиваем от себя какую-то часть нас самих, мы не можем пойти глубже. «Самопознание – это одно расстройство», – сказал однажды один мой испуганный приятель. А тибетский учитель так выразился о прохождении уровня подавленных переживаний: «Здесь одна неприятность следует за другой». Большинство людей боятся столкнуться со всем тем, что они подавили, потому что думают, что это худшая часть их самих. Они опасаются запретных проявлений своего естества, которые были задвинуты ими за порог осознания для того, чтобы защитить свой имидж.
Но мы видим, что мы не должны подавлять ничего. Ведь подавляя, мы исключаем из сознания то, что нам кажется неприемлемым. В ходе подавления мы порабощаем себя. Мы снова и снова откладываем начало полноценной жизни. Ничто не выйдет из юдоли мрака, пока не будет вынесено на свет осознания. Подавление устраняет из сознания нежелательные проявления, делает их недостижимыми. При этом все, что мотивировало наше поведение, по-прежнему присутствует, однако мы не имеем к нему доступа, потому что оно оказывается за порогом осознания. Поэтому каждая эмоция должна быть в свое время признана, ей нужно позволить существовать без осуждения и страха в чистом восприятии, где мы можем видеть ее в подлинном виде – как мимолетное безличностное состояние сознания. Мы воображаем, что пойманы в безвыходной ситуации, что жизнь – это наказание, а не дар.
Каждый раз, когда мы отождествляем гнев со своим «я» или думаем, что сомнение и вина – наши нежелательные проявления, мы подавляем эти состояния сознания и не можем пойти глубже. Как только вы называете что-либо собой, вы останавливаетесь на этом. Это ваша глубина проникновения. Это этаж, на котором вы выходите из лифта. Но если вы остаетесь открытыми гневу, просто позволяя ему быть, вы уходите глубже. Вы начинаете чувствовать пространство, из которого эти феномены возникают и в которое они затем возвращаются. Когда вы начинаете чувствовать пространство, в котором витает гнев, вы перестаете отождествлять себя с ним. Вы наблюдаете за ним, но не теряетесь в нем.
Мы прекращаем думать об этих состояниях сознания как о «себе» и начинаем открываться целостности, в которой происходят эти события, – открываться неосуждающему, несудящему, исключительно сострадательному пространству, к которому мы имеем доступ в сердце и которое не привязывается и не отрицает ни одного проявления сознания. Это пространство составляет суть самого сознания. Оно не называет себя Сюзан, Фред, Ондри или Стивен. Оно просто есть. Это пространство чистого бытия. Это основание того, что мы имеем в виду, когда говорим «Я есть». Это осознание, которое мы по ошибке называем «я».
Мы так привыкли к тому, чтобы смотреть на себя со стороны, что забыли спросить, кто смотрит.
Мы осознаем свою естественную пространственность так редко, что начали верить, что зависимы от проявлений своего сознания. Когда в нашем уме возникает путаница, мы отождествляемся со своим ущербным представлением о себе. Мы теряем свою естественную пространственность. Рассуждая о смерти, мы думаем о потере самих себя. Мы думаем, что после смерти не сможем больше быть тем или иным надуманным образом себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Наш страх смерти прямо пропорционален страху жизни. Думая об умирании, мы представляем себе потерю того, что называется «мной». Мы желаем всеми силами защитить свою личность, хотя, за вычетом постоянно меняющейся идеи, у нас почти нет доказательств реальности «я». Мы боимся, что в смерти потеряем свое «я», способность быть «собой». И мы замечаем, что чем сильнее наше представление о «я», тем глубже наше отмежевание от жизни и тем сильнее страх смерти. Чем больше мы пытаемся защищать это представление, тем меньше мы переживаем то, что лежит за его пределами. Чем больше сил мы вкладываем в защиту своего «я», тем больше у нас того, что мы боимся потерять, и тем меньше мы открыты для глубинного восприятия того, что умирает, и того, что реально существует. Чем больше мы скрываемся, выжидаем, откладываем жизнь, тем больше мы боимся смерти.
Защищая свое драгоценное «я», мы отталкиваем от себя жизнь и удивляемся ее бессмысленности.
Мы не можем быть свободными, пока у нас есть что терять. Если мы считаем проявления ума враждебными, мы пугаемся, думая, что у нас в уме действительно не все в порядке. И мы не видим, что здесь нет ничего особенного – что наш ум просто-напросто обусловлен прошлым. Мы не видим, что все эти пугающие нас состояния сознания могут быть переработаны с тем, чтобы превратиться в удобрения, стать катализаторами дальнейшего роста. Это означает, что мы сможем позволить этим материалам разложиться и стать удобрением для нашего дальнейшего роста только тогда, когда найдем в своем сердце место для самих себя. Мы должны развить в себе сострадание, позволяющее мгновению быть таким, каково оно есть, мы должны увидеть его в чистом свете осознания, ни на мгновение не откладывая истину.
Фактически, мы часто относимся к себе как к разрезной картинке, в которой недостает многих частей. С недоумением мы смотрим на очень искаженный и неправильный образ себя, который построили сами. Мы смотрим на этот образ себя и замечаем только его фрагменты, только поверхностные разделения и частности. Мы удивляемся: «Кто же на самом деле этот я?» Сосредоточиваясь на нашей фрагментарности и отождествляя себя с ней, мы начинаем бояться самих себя. Но когда мы позволяем себе проникнуть глубже, работаем над тем, чтобы осознать это все, отпустить свою ущербность и подавленность, тогда части больше не скрывают от нас вида всей картины. Это напоминает погружение в спокойные морские глубины, когда на поверхности моря разыгрался шторм.
Проникая в безмятежность, царящую под поверхностью, мы обнаруживаем, что чувство вины, гнев и весь ассортимент ментальных феноменов не столь страшны, чтобы их бояться. Мы воображаем, что все подавленное нами представляет собой наше подлинное лицо. Однако начиная признавать эти качества, мы привносим в них осознание, открываемся им, понимаем их связь с условиями, в которых находимся мы и другие люди, – все это дает нам возможность пойти глубже, к тому, что лежит в основе этой на первый взгляд подлинной реальности. Пока мы отталкиваем от себя какую-то часть нас самих, мы не можем пойти глубже. «Самопознание – это одно расстройство», – сказал однажды один мой испуганный приятель. А тибетский учитель так выразился о прохождении уровня подавленных переживаний: «Здесь одна неприятность следует за другой». Большинство людей боятся столкнуться со всем тем, что они подавили, потому что думают, что это худшая часть их самих. Они опасаются запретных проявлений своего естества, которые были задвинуты ими за порог осознания для того, чтобы защитить свой имидж.
Но мы видим, что мы не должны подавлять ничего. Ведь подавляя, мы исключаем из сознания то, что нам кажется неприемлемым. В ходе подавления мы порабощаем себя. Мы снова и снова откладываем начало полноценной жизни. Ничто не выйдет из юдоли мрака, пока не будет вынесено на свет осознания. Подавление устраняет из сознания нежелательные проявления, делает их недостижимыми. При этом все, что мотивировало наше поведение, по-прежнему присутствует, однако мы не имеем к нему доступа, потому что оно оказывается за порогом осознания. Поэтому каждая эмоция должна быть в свое время признана, ей нужно позволить существовать без осуждения и страха в чистом восприятии, где мы можем видеть ее в подлинном виде – как мимолетное безличностное состояние сознания. Мы воображаем, что пойманы в безвыходной ситуации, что жизнь – это наказание, а не дар.
Каждый раз, когда мы отождествляем гнев со своим «я» или думаем, что сомнение и вина – наши нежелательные проявления, мы подавляем эти состояния сознания и не можем пойти глубже. Как только вы называете что-либо собой, вы останавливаетесь на этом. Это ваша глубина проникновения. Это этаж, на котором вы выходите из лифта. Но если вы остаетесь открытыми гневу, просто позволяя ему быть, вы уходите глубже. Вы начинаете чувствовать пространство, из которого эти феномены возникают и в которое они затем возвращаются. Когда вы начинаете чувствовать пространство, в котором витает гнев, вы перестаете отождествлять себя с ним. Вы наблюдаете за ним, но не теряетесь в нем.
Мы прекращаем думать об этих состояниях сознания как о «себе» и начинаем открываться целостности, в которой происходят эти события, – открываться неосуждающему, несудящему, исключительно сострадательному пространству, к которому мы имеем доступ в сердце и которое не привязывается и не отрицает ни одного проявления сознания. Это пространство составляет суть самого сознания. Оно не называет себя Сюзан, Фред, Ондри или Стивен. Оно просто есть. Это пространство чистого бытия. Это основание того, что мы имеем в виду, когда говорим «Я есть». Это осознание, которое мы по ошибке называем «я».
Мы так привыкли к тому, чтобы смотреть на себя со стороны, что забыли спросить, кто смотрит.
Мы осознаем свою естественную пространственность так редко, что начали верить, что зависимы от проявлений своего сознания. Когда в нашем уме возникает путаница, мы отождествляемся со своим ущербным представлением о себе. Мы теряем свою естественную пространственность. Рассуждая о смерти, мы думаем о потере самих себя. Мы думаем, что после смерти не сможем больше быть тем или иным надуманным образом себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98