ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Зоя Журавлева
Кувырок через голову
Вечернее разложение
На батарее спит кошка Мария-Антуанетта, обняв ее лапами.
Фингала не видно, он под столом, только кожаный нос чернеет и блестят глаза. На нем, распластавшись, спит белая крыса Нюра (но она все равно – Лариса), и длинный хвост ее чуть подрагивает.
В кухонное окно видно немножко крыши, и эта крыша сейчас гудит. Будто кто-то, неловкий, большой бродит по ней сейчас, невидимый в сумерках. Это ветер бродит. Но в кухне тепло.
Мама лежит на диване. Лицом вверх, руки закинуты за голову, острые локти торчат. Смотрит куда-то вверх, в пустой потолок. Когда мама так смотрит, папа, если он дома, сразу хватает газету и начинает у нее перед глазами махать: «Ты где? Ты где?»
Мама лежала-лежала. Вдруг говорит:
– Аська, а если нам козу завести, а?…
Ася увидела. Жухлый газон перед домом. Снегу еще нет, но трава уже мерклая, жестко шуршит под ногой. Коза идет по газону, как королева, и мохнатые бока ее важно колышутся. Изо рта торчит астра. Нет, георгин, он пышный. Троллейбус остановился возле газона, скинул уши в траву, пассажиры тычут пальцами и смеются. А из подворотни уже бежит, переваливаясь, толстая дворничиха и кричит толстым голосом: «С ума посходили! Козы посередь города!»
– Где? Прямо в городе?
– А при чем тут город? – удивилась мама. – Здесь, в квартире. Утром откроешь глаза, а из кухни по коридору уже цок-цок-цок. И такая лукавая бородатая морда, а?!
– Бородатый – это козел, – поправила Ася.
– Все ты знаешь, – обиделась мама. – Коза тоже бывает, я помню.
Она уже не лежит. Вскочила. Глаза теперь хитрые, без всякой потусторонности. Это папа ей говорит: «Пожалуйста, не смотри на нас такими потусторонними глазами!» Мама не понимает, что папа выдумал. «Я не на вас вовсе смотрю, я – мимо вас». -»Тем более – мимо», – обижается папа. Ася хочет тоже вмешаться, заступиться, что ли, за папу. Но папа тихонько толкает ее, уже тащит из комнаты: «Не мешай маме. Пошли!» Ася еще упирается в коридоре: «Она все равно ничего не делает». Папа хватает ее на руки, тащит, смеется:
«Делает. Да не твоего ума дело». – «А чьего?» – «А не твоего!» Папа смеется, подкидывает Асю. Но она вырывается: «Нет, правда, – скажи?!» Вдруг папа поставил Асю на пол и говорит: «Она думает». Ой, Ася чуть не упала со смеху. Ничего себе: дело! «Я тоже думаю!» – «Вот за это я тебя уважаю. Думай дальше». И папа серьезно так на Асю взглянул…
Это Ася раньше не понимала, маленькая была. Теперь-то она понимает. Мама пишет повесть. Раньше у нее получалось, это же ее работа. Но сейчас вряд ли получится, она сама говорит…
– Может, коза бы меня стимулировала, – размечталась мама.
Непонятно, что бы ей эта коза. Но не хочется спрашивать. Мама сама нипочем не скажет, а пошлет Асю за словарем. Придется тащиться в большую комнату, приставлять стул, лезть на стеллаж. Словари стоят тесно, и один обязательно упадет.
– И чего мы будем с ней делать? – уклончиво уточняет Ася.
– Поставим в сервант, – смеется мама. – У меня была знакомая коза, она всегда стояла в серванте и блестела.
– А как она туда залезала?
– Кто ее знает. Залезала – и все.
– У нас и серванта нет, – напомнила Ася.
– Вот видишь, – вздохнула мама. – Даже серванта нет. В него чашки надо. Чашек, признаться, тоже негусто. Ты мою кружку случайно не видела?
– Видела. Она в помойном ведре. Ее Туся ночью с буфета скинула, но я все осколки потом собрала.
– Ну, Туська! – грозно сказала мама.
Кошка Мария-Антуанетта сразу подняла голову от батареи, открыла глаза и сказала: «Гррн!» Но не спрыгнула. Мария-Антуанетта ужасно отзывчивая, всегда сразу ответит.
– Опять она хозяйничает, – сказала мама.
Фингал под столом завозился и на всякий случай виновато шаркнул хвостом, печальные глаза его подобострастно взблеснули.
– А ты при чем? – удивилась мама. – Набезобразничал и молчи!
Днем, пока Ася в школе, Фингал опять на диване валялся. Мама вошла, а ему даже спрыгнуть лень – лежит и моргает. Весь диван теперь в шерсти, снова надо чистить…
А Мария-Антуанетта, будто ее не касается, опять уже спит. Обняла горячую батарею. Лапы у нее черные, а сама Мария-Антуанетта кофейная, цвета «кофе натуральный со сгущенкой без сахара», как папа всем объясняет. Этот цвет ей полагается по породе, ведь она чистокровно сиамская, не какая-нибудь.
Ночью в кухне Мария-Антуанетта одна. И, конечно, хозяйничает. Гремит кастрюлями на плите, Асе в комнате слышно. Открывает буфет и выбрасывает оттуда, что может. Тарелки она, например, не может. Тарелок поэтому пока много. А рюмок почти что нет. Рюмки Мария-Антуанетта с грохотом гоняет по кухне. Их утром в разных углах находят. Иногда они утром целые, но редко. Печенье тоже находят на полу, Мария-Антуанетта его любит погрызть. Мама предполагает, что она и по столу ходит. Но этого никто не видел. Печенье она, может быть, тоже в буфете берет, из пакета, а вовсе не обязательно со стола. Папа утром сердится и грозит Марии-Антуанетте облезлым веником, а мама его останавливает: «Брось! Должен же кто-то в дому жить полной жизнью?!» Но свою кружку ей сейчас жалко.
– Хоть стакан бы какой-нибудь недобитый…
Нашла, наконец, и шагнула к раковине. Холодную воду опять будет пить прямо из-под крана. Асе, кстати, не разрешает.
– И этот тут, здрасьте! – сказала мама.
Увидела ужа Константина. Ася забыла предупредить: Константин ведь нежится в раковине! Ася сама воду ему пустила. Заметил маму, булькнул и ушел с головой под воду. Но сразу вынырнул, потому что мелко. Если было бы глубоко, Константин все равно сразу бы вынырнул, потому что он любопытный.
– А этот почему здесь? – удивилась мама.
Вытащила затычку. Вода забулькала. Константин нехотя вылез из раковины, спустился на пол по стиральной машине, которая рядом, и поструился через кухню к буфету. Мария-Антуанетта соскочила с батареи, понюхала мокрого Константина, чихнула и вспрыгнула на батарею обратно.
– Эта раковина для мытья посуды, Настасья, – сказала мама противным воспитательным голосом. – На то ванная есть.
– Там лохматый сохнет, – объяснила Ася.
– Не в самой же ванне!
– В самой ванне он мокнет. Его знаешь там сколько!
– Могу себе представить, – вздохнула мама. Она вздохнула, что опять папа своими фотографиями захламляет квартиру. Куда ни сунешься – всюду карточки, сохнут, мокнут, глянцуются или лежат под прессом. – Это какой – лохматый?
– Такой… – Ася показала.
Всеми пальцами себе в волосы влезла и как следует там прошлась. Сразу хорошо встали: дыбом. У Аси волосы жесткие, черные, когда на улице сыро – чуть завиваются на концах, а вообще-то – прямые. Глаза чуть-чуть раскосые, желтые. Скулы тоже есть, и на них румянец, просто такая кожа – тугая. «Чингисхан какой-то», – говорит мама. А папа смеется:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40