Однажды нашел даже кусок засохшего сыра. А пожилая дама, в чьи обязанности входил сбор бутылок, ему сказала:
— А ну отдай молодому человеку ведро. Не видишь, молодой человек спешит?
Это она про меня. Еще никто меня так уважительно не величал. Поэтому я вежливо поклонился и забрал ведро.
Теперь этот самый тип передал бутылку приятелю и вдруг заплакал.
— Через год иль через час, может быть, не будет нас, — затянул третий собутыльник, сравнительно молодой.
— Через год иль через час… — подхватили остальные.
За этим занятием я их и оставил на лестнице около холодной батареи — подавленных, разочарованных, готовящихся к космической катастрофе.
Буйвол сидел на каменном парапете под акацией. Срывал с моего дерева зеленые побеги и уныло их жевал.
— Ты зачем портишь дерево? По шее захотел? — спросил я, приближаясь.
Буйвол втянул голову в плечи и посмотрел на меня довольно мирно. А надо вам знать, что он, хоть мы и ровесники, примерно на полголовы выше. Когда стоит, его фигура немного напоминает букву А: верхняя часть туловища небольшая и худощавая, а чем ниже, тем толще и мощнее становится. При этом Буйвол носит короткие штаны, и его красно-фиолетовые икры так и просятся, чтобы по ним хлестнули прутом или выстрелили из рогатки.
— Ну чего ты, чего? Твое дерево? — Сразу сдаваться ему все-таки не хотелось.
— А вот и мое, чтоб ты знал. Еще с зимы. Советую запомнить, больше я повторять не стану.
Буйвол опустил голову и, шмыгая носом, исподлобья на что-то воззрился. Я проследил за его взглядом, и меня бросило в жар. Откуда-то, вероятно с прогулки, возвращалась та, в джинсах, чьего имени я никогда не произнесу — не хочется. В руке у нее был поводок толщиной с приличную палку. Естественно, она никого не замечала и вообще всем своим видом давала понять, что замечать не желает. Я испугался, как бы Буйвол не перехватил мой взгляд, и бросил небрежно:
— Классные джинсы, да?
— Что? Где? — очнувшись, испуганно пробормотал Буйвол.
— Джинсы, говорю, у нее клевые.
— Еще бы. Ее папаша мотается по всему свету.
— Откуда, интересно, ты знаешь?
— Да она из нашего класса.
Я присел на парапет. Девочка в джинсах уже скрылась в подворотне. Почему-то мне стало немного жаль Буйвола.
— Дома, что ли, влетело? — спросил я. Он шмыгнул носом и неохотно сказал:
— Нет. Я свалил.
— А из-за чего был скандал?
Буйвол махнул рукой и еще больше помрачнел.
— Опять небось что-нибудь сожрал?
— Сожрал, — нехотя признался он.
— И из-за этого столько шуму?
— Ну да. Запасы все-таки.
— Какие запасы?
— Ну на конец света.
— И ты все слопал?
— Все, — угрюмо подтвердил Буйвол.
— Э-э, заливаешь. Что-нибудь наверняка осталось.
— Ничего не осталось. Я даже с упаковками, — злобно прохрипел Буйвол.
Я замолчал. На голову каменному педагогу сел голубь. Распушил перья и принялся чистить клювом свое линялое декольте.
— Мне все время хочется есть, — тихонько простонал Буйвол. — Я же не нарочно.
— А она хорошо учится? — спросил я.
— Кто?
— Ну эта. В джинсах. Буйвол похлюпал носом.
— Хорошо. Ясное дело.
— А дома ты у нее когда-нибудь был?
— У кого?
— Вот тупая башка. У этой, в джинсах.
Буйвол надолго задумался, я же, неизвестно почему, начал нервничать.
— Нет, не был, — наконец сказал он. — Слышь, я уже считаю дни до этой кометы.
— Это еще почему?
— Хочу поглядеть, как она врежет моим предкам. Особенно как звезданет по отцовской машине. Из-за нее ведь все. Они каждый грош экономят, а мне есть охота. Разве я виноват?
— Могу дать тебе жвачку.
— Серьезно? Врешь…
Я дал ему одну пластинку, которую уже полгода таскал в кармане. Не помню даже, за что я ее получил от пани Зофьи. Буйвол стал торопливо жевать, зажмурившись и постанывая:
— Вкусятина. Вкусятина.
Это его излюбленное словечко; вероятно, оно означает «вкуснотища» и свидетельствует, что Буйвол счастлив.
— У нее, наверно, собака есть?
Буйвол, не переставая жевать, тупо спросил:
— У кого собака?
— Ну у нее. Ты же видал поводок.
— А, да. Вроде есть.
— Какая?
— Чего ты к ней прицепился?
— Ни к кому я не прицепился. Просто спрашиваю, надо ведь о чем-то говорить.
— Давай лучше поиграем.
— Во что?
— В партизан хотя бы. Только, чур, я командир.
— Почему ты?
— А тебе что, жалко? Это моя самая большая мечта.
Он перестал жевать и устремил на меня жалкий, умоляющий взгляд. Затуманенные слезами глазки на пухлой физиономии с круглыми пятнами румянца, надо сказать, производили сильное впечатление.
— Прямо так и мечтаешь?
— Еще как. Все уже были командирами. Весь двор. Один только я ни разу. Ну пожалуйста, что тебе стоит, — ныл Буйвол.
Мне, собственно, было все равно. Я никогда не играл ни в партизан, ни в ковбоев, ни в грабителей и шерифов. Вообще, слово «играть» меня раздражает. Дурацкое оно какое-то. Малыши или котята могут играть, это еще куда ни шло, но такие здоровенные лбы… Тоска берет.
В этот момент из подъезда вышел папаша Буйвола с большим и, как полагается, солидным портфелем, И зашагал по нашей улочке в сторону центра, сделав вид, что не замечает сына. Похоже, он его немного стесняется.
— Ну как?
— А ты знаешь, где она живет?
— Кто?
— О господи, ну она, твоя одноклассница.
— Знаю. Тут, недалеко. В соседнем дворе.
— Пошли поорем у нее под окошком.
— Зачем? Лучше поиграем в партизан. Не хочешь?
— О боже, ну ладно.
— Только я буду командиром, да?
— Хорошо, ты будешь командиром.
— Устраиваем налет. На гестапо.
И бросился на улицу, по которой ушел его отец. Тряся жирной задницей, помчался тяжелым галопом. Эдакая гора мяса. А я, неизвестно почему, покорно побежал за ним.
В конце нашей улочки со времен Второй мировой войны сохранились развалины. Может, это слишком громко сказано, развалины были не очень внушительные, но чем-то прославленные, нам даже в школе про них рассказывали. На моей памяти их постоянно собирались разобрать, но так и не собрались. Когда-то они были высокие, еще стояли на месте остатки стен с оконными проемами, в которых рос настоящий лесной мох. Но стены сильно осели, и развалины превратились фактически в гору кирпича со множеством таинственных закоулков. При желании там можно было найти куски штукатурки со следами чьей-то прошлой жизни. Самыми настоящими. Даже дырочки от гвоздей остались, каракули, нацарапанные на штукатурке детьми, пятнышки от мух. О железяках я уж не говорю: везде валялись ржавые печные решетки, канализационные трубы и дверные ручки.
— Заходи с левого фланга, — отдуваясь, прошипел Буйвол, когда мы вскарабкались на груду кирпичей. — Короткими перебежками за мной марш!
— Но за это с тебя причитается…
— Что?
— Да что-нибудь, — сказал я. И, поколебавшись, добавил: — При случае поможешь мне в одном деле, идет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— А ну отдай молодому человеку ведро. Не видишь, молодой человек спешит?
Это она про меня. Еще никто меня так уважительно не величал. Поэтому я вежливо поклонился и забрал ведро.
Теперь этот самый тип передал бутылку приятелю и вдруг заплакал.
— Через год иль через час, может быть, не будет нас, — затянул третий собутыльник, сравнительно молодой.
— Через год иль через час… — подхватили остальные.
За этим занятием я их и оставил на лестнице около холодной батареи — подавленных, разочарованных, готовящихся к космической катастрофе.
Буйвол сидел на каменном парапете под акацией. Срывал с моего дерева зеленые побеги и уныло их жевал.
— Ты зачем портишь дерево? По шее захотел? — спросил я, приближаясь.
Буйвол втянул голову в плечи и посмотрел на меня довольно мирно. А надо вам знать, что он, хоть мы и ровесники, примерно на полголовы выше. Когда стоит, его фигура немного напоминает букву А: верхняя часть туловища небольшая и худощавая, а чем ниже, тем толще и мощнее становится. При этом Буйвол носит короткие штаны, и его красно-фиолетовые икры так и просятся, чтобы по ним хлестнули прутом или выстрелили из рогатки.
— Ну чего ты, чего? Твое дерево? — Сразу сдаваться ему все-таки не хотелось.
— А вот и мое, чтоб ты знал. Еще с зимы. Советую запомнить, больше я повторять не стану.
Буйвол опустил голову и, шмыгая носом, исподлобья на что-то воззрился. Я проследил за его взглядом, и меня бросило в жар. Откуда-то, вероятно с прогулки, возвращалась та, в джинсах, чьего имени я никогда не произнесу — не хочется. В руке у нее был поводок толщиной с приличную палку. Естественно, она никого не замечала и вообще всем своим видом давала понять, что замечать не желает. Я испугался, как бы Буйвол не перехватил мой взгляд, и бросил небрежно:
— Классные джинсы, да?
— Что? Где? — очнувшись, испуганно пробормотал Буйвол.
— Джинсы, говорю, у нее клевые.
— Еще бы. Ее папаша мотается по всему свету.
— Откуда, интересно, ты знаешь?
— Да она из нашего класса.
Я присел на парапет. Девочка в джинсах уже скрылась в подворотне. Почему-то мне стало немного жаль Буйвола.
— Дома, что ли, влетело? — спросил я. Он шмыгнул носом и неохотно сказал:
— Нет. Я свалил.
— А из-за чего был скандал?
Буйвол махнул рукой и еще больше помрачнел.
— Опять небось что-нибудь сожрал?
— Сожрал, — нехотя признался он.
— И из-за этого столько шуму?
— Ну да. Запасы все-таки.
— Какие запасы?
— Ну на конец света.
— И ты все слопал?
— Все, — угрюмо подтвердил Буйвол.
— Э-э, заливаешь. Что-нибудь наверняка осталось.
— Ничего не осталось. Я даже с упаковками, — злобно прохрипел Буйвол.
Я замолчал. На голову каменному педагогу сел голубь. Распушил перья и принялся чистить клювом свое линялое декольте.
— Мне все время хочется есть, — тихонько простонал Буйвол. — Я же не нарочно.
— А она хорошо учится? — спросил я.
— Кто?
— Ну эта. В джинсах. Буйвол похлюпал носом.
— Хорошо. Ясное дело.
— А дома ты у нее когда-нибудь был?
— У кого?
— Вот тупая башка. У этой, в джинсах.
Буйвол надолго задумался, я же, неизвестно почему, начал нервничать.
— Нет, не был, — наконец сказал он. — Слышь, я уже считаю дни до этой кометы.
— Это еще почему?
— Хочу поглядеть, как она врежет моим предкам. Особенно как звезданет по отцовской машине. Из-за нее ведь все. Они каждый грош экономят, а мне есть охота. Разве я виноват?
— Могу дать тебе жвачку.
— Серьезно? Врешь…
Я дал ему одну пластинку, которую уже полгода таскал в кармане. Не помню даже, за что я ее получил от пани Зофьи. Буйвол стал торопливо жевать, зажмурившись и постанывая:
— Вкусятина. Вкусятина.
Это его излюбленное словечко; вероятно, оно означает «вкуснотища» и свидетельствует, что Буйвол счастлив.
— У нее, наверно, собака есть?
Буйвол, не переставая жевать, тупо спросил:
— У кого собака?
— Ну у нее. Ты же видал поводок.
— А, да. Вроде есть.
— Какая?
— Чего ты к ней прицепился?
— Ни к кому я не прицепился. Просто спрашиваю, надо ведь о чем-то говорить.
— Давай лучше поиграем.
— Во что?
— В партизан хотя бы. Только, чур, я командир.
— Почему ты?
— А тебе что, жалко? Это моя самая большая мечта.
Он перестал жевать и устремил на меня жалкий, умоляющий взгляд. Затуманенные слезами глазки на пухлой физиономии с круглыми пятнами румянца, надо сказать, производили сильное впечатление.
— Прямо так и мечтаешь?
— Еще как. Все уже были командирами. Весь двор. Один только я ни разу. Ну пожалуйста, что тебе стоит, — ныл Буйвол.
Мне, собственно, было все равно. Я никогда не играл ни в партизан, ни в ковбоев, ни в грабителей и шерифов. Вообще, слово «играть» меня раздражает. Дурацкое оно какое-то. Малыши или котята могут играть, это еще куда ни шло, но такие здоровенные лбы… Тоска берет.
В этот момент из подъезда вышел папаша Буйвола с большим и, как полагается, солидным портфелем, И зашагал по нашей улочке в сторону центра, сделав вид, что не замечает сына. Похоже, он его немного стесняется.
— Ну как?
— А ты знаешь, где она живет?
— Кто?
— О господи, ну она, твоя одноклассница.
— Знаю. Тут, недалеко. В соседнем дворе.
— Пошли поорем у нее под окошком.
— Зачем? Лучше поиграем в партизан. Не хочешь?
— О боже, ну ладно.
— Только я буду командиром, да?
— Хорошо, ты будешь командиром.
— Устраиваем налет. На гестапо.
И бросился на улицу, по которой ушел его отец. Тряся жирной задницей, помчался тяжелым галопом. Эдакая гора мяса. А я, неизвестно почему, покорно побежал за ним.
В конце нашей улочки со времен Второй мировой войны сохранились развалины. Может, это слишком громко сказано, развалины были не очень внушительные, но чем-то прославленные, нам даже в школе про них рассказывали. На моей памяти их постоянно собирались разобрать, но так и не собрались. Когда-то они были высокие, еще стояли на месте остатки стен с оконными проемами, в которых рос настоящий лесной мох. Но стены сильно осели, и развалины превратились фактически в гору кирпича со множеством таинственных закоулков. При желании там можно было найти куски штукатурки со следами чьей-то прошлой жизни. Самыми настоящими. Даже дырочки от гвоздей остались, каракули, нацарапанные на штукатурке детьми, пятнышки от мух. О железяках я уж не говорю: везде валялись ржавые печные решетки, канализационные трубы и дверные ручки.
— Заходи с левого фланга, — отдуваясь, прошипел Буйвол, когда мы вскарабкались на груду кирпичей. — Короткими перебежками за мной марш!
— Но за это с тебя причитается…
— Что?
— Да что-нибудь, — сказал я. И, поколебавшись, добавил: — При случае поможешь мне в одном деле, идет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58