ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Со мной тоже так было. Но в отличие от Саяка у меня были и братья, и сестры. Я не испытывал недостатка в учителях жизни, каким был для Сая-ка ее брат. Поэтому я остро воспринимал несчастье Саяка.
– Саяка, давай будем друзьями. Меня зовут Мэтью. Если тебя будет что-то беспокоить, позвони по этому телефону. Договорились? А о смерти даже и не думай. Человеческая жизнь – это не миниатюрный сад в ящике, захочется простора – можешь его добиться, сколько угодно.
– Я не собираюсь кончать с собой. Жалко маму с папой, если они не смогут делать свои сэндвичи. Дядя, давай еще встретимся, поиграем с тобой.
Мы шли по району магазинов и ресторанов, Саяка помахала мне рукой и убежала. Кафе-сэндвичи было зажато между двумя зданиями метрах в двадцати впереди.
Шут и фея
После этой встречи Саяка звонила мне несколько раз. Когда я слышал на автоответчике сообщение: «Это Саяка. Приходите завтра на крышу универмага», я шел туда, даже если мне приходилось отменять работу. В моем возрасте бывший ребенок напрокат вполне мог превратиться в родителя, и мне захотелось немного побыть в шкуре того, кто одалживает ребенка. Но, конечно, дело было не только в этом. Саяка пробудила во мне ностальгию по детским годам. Как для Саяка брат, так для меня старшей сестрой была Пенелопа. Расставание с братом стало для Саяка одной из жизненных инициации, которая потребовала от нее еще более ожесточенной борьбы за существование. Подобным образом я пытался превратиться из ребенка напрокат в профессионального друга, когда договор с Пенелопой закончился.
Вспоминая свои детские годы, я должен был научить Саяка. Научить тому, что нет времени для отчаяния. Научить ее, как обрести больше свободы.
В период с двенадцати до семнадцати лет я пребывал в невероятном смятении. Пройдя через смерть и любовь к Пенелопе, я заставил себя родиться заново.
Мне не подходит роль главного героя повести, способного затронуть чувства добропорядочных граждан. Мужчина, одаренный талантом моментально забывать о неприятностях, не вызывает никакого восхищения. Когда появлялась новая работа и нас отдавали в другой дом, нам нужно было стереть из памяти воспоминания о предыдущей семье. В каждой семье были свои, особые правила, и, чтобы погрузиться туда, требовалось вернуться к состоянию чистого листа. Так перематываешь, возвращаясь к началу, видеокассету, перед тем как вернуть ее в видеопрокат. В таком случае история опять начинается заново, как будто ничего и не происходило.
Микаинайт, мы, дети напрокат, играли так умело, что дети-актеры нам и в подметки не годились. Иначе у нас ничего бы не вышло. С раннего возраста мы глубоко задумывались над тем, что такое дети.
Мы были играющими детьми, не более того. Детьми, никак не связанными с родителями. Для того чтобы узнать, что такое дети, надо было посмотреть на нас. На детей напрокат.
Всякий раз, приступая к очередной работе, мы создавали историю, которая начиналась с рассказа о себе и разворачивалась в принимавшей нас семье.
Для женщины, потерявшей любимого ребенка, я создавал в своем воображении его образ, и, беря ее за руку, говорил: «Мама, тебе тоже было тяжело». С супругами, у которых никогда не было детей, я разговаривал о том, что недавно видел по телевизору, нарочно разбивал окно и честно извинялся: «Простите меня», ссутулившись, садился на корточки в салу и демонстративно вздыхал.
К мужчине, который не знал, как вести себя с ребенком, и не умел говорить со мной, я обращался за советом: «Мне нравится одна девочка». И если далее следовал вопрос: «А какая она?», то он был в моих руках. То есть мне было под силу сделать из него настоящего отца.
Бывали клиенты, которые дико придирались к манерам и словам, и я примитивно слушался их. Я был ребенком, поддающимся обучению, поэтому при прощании довольный плодами своего обучения клиент говорил мне:
– Ты как будто мой сын.
Среди детей напрокат я слыл умелым и старался изо всех сил понравиться клиенту. Но, с другой стороны, я рано понял бесполезность этого бизнеса. Уже в двенадцать лет я стал нигилистом, осознав, что «жизнь – это всего лишь умелый взаимный обман». Я был наивен и принадлежал к тем, в ком накапливалась огромная душевная усталость от необходимости постоянно улавливать настроение клиента. Хуже всего в этих случаях оставаться одному. Во время работы – сколько бы клиент ни пытался заменить родителей, – ты все равно одинок. Тоска и усталость расцветают пышным цветом в моменты одиночества. Когда начинаешь чувствовать, что все надоело, просишь выходной и возвращаешься в дом, где тебя ждут друзья. Принимаешь участие в их шумных играх. После этого полностью и без остатка испаряются и тоска, и усталость, и нигилизм. Нам непременно нужно оставаться играющими детьми.
У каждого из детей напрокат была маленькая, но отдельная комната. В комнате стояли кровать, стол и стул, на полу был постелен ковер, чтобы можно было сидеть на нем. Мы часто ходили друг к другу в гости. Каждый день в какой-нибудь из комнат проходили небольшие вечеринки или посиделки. Мы любили общаться один на один, делясь информацией о своей работе и людях, с которыми встречались.
У каждого была своя традиция встречать гостей.
У кошачьей Хелен можно было поиграть с кошкой. Она умела разговаривать по-кошачьи и, если попросить, могла научить здороваться с кошками на их языке. У Иен Иен можно было полакомиться китайскими сладостями или семечками. Я частенько наведывался к ней за кунжутными колобками. За книгами я ходил к Эрику, который любил читать. Он здорово умел рассказывать страшные истории про привидений, и мы часто все вместе собирались у него. В моей комнате под кроватью была собрана коллекция порножурналов. Я был мастером по умыканию журналов.
Стукача Пати все сторонились. Та-та-та, па-папа – он трещал без умолку о том, что было и чего не было, откуда он узнавал это – неизвестно. Именно Пати натрепал маме и боссу: «Мэтью втюрился в Пенелопу». «А Пенелопе дядя из Челси купил кольцо с аметистом». «А Эрик взял у Мэтью порножурнал и занимался мастурбацией». «А Хелен ела кошачьи консервы вместе с кошкой». «А Иен Иен целую неделю голову не мыла». Все стены имели глаза и уши Пати.
Босс и мама никогда не вмешивались в наше общение. Хочешь, сиди допоздна, хочешь, шуми – мы были предоставлены сами себе. Но если уроки не были сделаны, если утром мы не могли встать, нас ждало суровое наказание Уборка туалета, длинные проповеди босса, никаких гуляний и никакого полдника…
Пенелопу ни разу не наказывали. Ей лучше всех удавалось общение без дурных последствий.
После посещения комнаты Пенелопы мне снились очень приятные сны. Сам ее голос и то, что она говорила, смущали и радовали меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82