Так Эми Паркер приехала к О’Даудам.
– Да ей-богу же, это миссис Паркер, – сказала соседка, которая стояла на приступке и поглядывала по сторонам с таким видом, будто кругом ее ждали дела, но об этом ей даже думать было невыносимо.
Обиталище О’Даудов, казалось, вырастало толчками. Первоначальную комнату со всех сторон облепили свидетельства роста жизненных потребностей в виде пристроек или наростов из горбыля, листового железа и луба. Ничто ни с чем не гармонировало; разве что все сооружение было лубяного ржаво-бурого цвета и, поместившись под листвой, среди деревьев, неплохо вписывалось в ландшафт. Вокруг него на утоптанной земле рылись клювами в собственных перьях куры. Рыжая свинья с любопытством мчалась посмотреть, кто приехал, вымя ее билось о бока, словно кожаный мешок, а среди стеблей капусты верещали поросята. Там, где голую землю прикрывала трава, стояли и глазели коровы. Пахло утками.
– Ей-богу, это миссис Паркер, – повторила соседка и сошла вниз, вернее приступок, на котором она стояла, покато пригнувшись, спустил ее во двор.
– Да, – сказала Эми Паркер.
Дорожный ветер улегся, и она снова стала несчастной, да еще в этом дворе.
– Я к вам с просьбой, – продолжала она. – У нас беда, миссис О’Дауд.
– Что такое, милая? – спросила кубастенькая хозяйка, уже готовая на всякие щедроты.
На этот раз она была не такой праздничной. Платье кое-где держалось на английских булавках, но груди ее колыхались не менее радушно, а на гладких щеках играл румянец.
– Нынче утром у нас корова отелилась, – начала Эми Паркер. – Телочку принесла.
– Повезло вам! Теляточки – это же такая прелесть!
– Но корова молочной лихорадкой заболела. Она старая уже.
Соседка поцокала языком.
– У старых коров всегда так. Бедняжки. Тем все и кончается.
– Но нам надо выкормить телочку, миссис О’Дауд.
– А как же.
Теперь это была уже ее забота.
– Эй! – крикнула она. – Где ты там? У нас дама в гостях. Покажись, ради бога, чтоб люди видели, какой ты у меня есть. Прямо ужас эти мужчины, ведь все уже сказано и решено, а он еще манежится, а у него куры еще не кормлены. Так если вам молока нужно, милушка, у нас его хоть залейся. Мы двух коровок доим не покладая рук, да еще телка, чтоб ее, гляди вот-вот отелится. Милости просим, миссис Паркер, пусть он мелет, что хочет, все равно, как я скажу, так и будет.
– Ты чего это раскудахталась? Вот как найду сапоги, так и приду, – прокричал ее муж.
И пришел. Появился собственной персоной.
– Вот он, – сказала жена.
Она мотнула головой в сторону боковой двери. Пряди черных волос упали ей на плечи, но на этот раз она не стала заправлять их в узел.
О’Дауд был огромен. Эми Паркер видела снизу лишь две черные дырки ноздрей. Он весь зарос черными волосами, и смех у него был черно-белый.
– Корова захворала, да? Молочная лихорадка, – сказал О’Дауд.
– Нечего талдычить одно и то же, – перебила жена.
Все даже опешили, и она сама не меньше других.
– Керосин, – сказал муж. – От молочной лихорадки и от всего прочего лучше керосина нету.
Доказательством тому было его собственное дыхание.
– Ему на керосине свет клином сошелся, – вставила жена. – Он вливает его в больное животное, все равно с какого конца. Я-то от одного его духа помираю.
– Керосин – первое дело, – заявил муж. – Взять бутылку пива, пиво выпить, да налить керосину вот столько, по мой палец. Видите, не больше и не меньше, тут вроде бы две трети будет, больше нельзя, а то опасно, вон Пэдди Коннор знает, он лишку налил, и его красуля телочка-джерсейка по земле каталась, а вот надо ровно столько, и вы не пожалеете, коли вольете скотине в пасть, да только поглубже вливайте, чтоб внутрь протекло, ну, само собой, она брыкаться будет и худо, если не дастся, но вы постарайтесь и увидите – молочную лихорадку как рукой снимет.
– Да ведь она не керосину просит, – толкнула его локтем жена. – Всякий лечит по-своему. Ей молоко нужно.
– Ну, раз она не за керосином, – сказал муж, – то хоть совет получила. Задаром.
– Она к нам за молоком. Ей для теленка новорожденного.
– Ха, молоко тоже даром.
– Так что ж ты тут болтаешь целые полчаса?
– Кто ж должен говорить, как не мужчина? – возразил муж.
Стоя в этом суматошном дворе, Эми Паркер чувствовала слабость в коленях, но доброта парила над грязными лужами, где утки целовались клювами. И ничего, что бутылки валялись где попало, казалось, так и надо, ведь их выбрасывал из окна сам О’Дауд, конечно же, с благой целью избавиться от них в доме.
– Ведерко у вас есть? – спросил он.
Взяв у нее ведро, он пошел по двору, нерушимо довольный своим великодушием.
– Миссис О’Дауд… – начала Эми Паркер.
– Что у вас сегодня, то у нас завтра, – перебила ее приятельница. – Тц-тц! – зацокала она языком, пряча свою довольно грязную руку. – Скоро я забуду, как меня зовут! У нас же коза окотилась в четверг вечером, оказался козлик, ну, мы его стукнули по черепушке, беднягу, но, милости прошу, миссис Паркер, берите козу, у нее молока полное вымя, останетесь довольны. Эй! – крикнула она, – миссис Паркер возьмет у нас взаймы козу! Говорят, милушка моя, что немало деток так бы и зачахли, если б не козы, дай им бог здоровья. А уж ваша миленькая телочка…
Иной раз добрые поступки сыплются на вас, как удары. И Эми Паркер осталось только надеяться, что она выстоит.
– Может, у вас и свои детки есть? – спросила миссис О’Дауд.
А небо тем временем блекло. И сейчас стало совсем бледным.
– Нет, – сказала побледневшая женщина; только муж знал, что у нее в душе. – Нет, – сказала она, – детей у меня нет.
– Ну, да это, наверно, только пока, – усмехнулась миссис О’Дауд.
И, сомкнув губы, промычала какой-то застрявший в памяти мотив, и звуки странно вибрировали за сомкнутыми зубами.
– Нам тоже бог не дает, – сказала она, – хоть не скажешь, что мы не стараемся.
Вскоре вернулся ее муж с козой.
Так Эми Паркер увезла о’даудовскую упиравшуюся козу и начала выкармливать новорожденного теленка, который сразу же принялся мусолить ее пальцы в ведерке с молоком. Неумелыми своими деснами он всасывал жизнь и не мог насытиться. А женщина, чувствуя, как прибывают у теленка силы и резвость, стала меньше думать о своей больной корове, два дня и две ночи лежавшей в папоротниках и теперь уж совсем похожей на изваяние из долготерпеливой бронзы.
– Но ей же не хуже, – сказала она, стараясь оправдать это неожиданное равнодушие; ведь она искренне любила свою корову.
– И не лучше, – ответил Стэн Паркер.
Он все еще ходил за коровой, что-то произносил, сидел возле нее на корточках, уже вытоптав в папоротниках прогалину. Чтобы опорожнить соски, он вставлял в них трубочки перьев и таскал миски с курившейся паром водой, то ли потому, что с этого начал, то ли чтобы убедиться, сможет ли его воля вместе с горячей тряпкой вывести корову из апатии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173