Одни говорили, что надо прорыть канал к северу; другие утверждали, что канал, бесспорно, надо рыть только к югу. Некоторые, уже повидавшие на своем веку наводнения, считали, что вода, очевидно, спадет, судя по тому, что она перестала прибывать, по направлению ветра, по плотности туч и еще по тому, что чуют их кости.
А губернатор, привезенный местными властями, задавал вопросы, демонстрируя свое сочувствие и свой такт. Он стоял, вывернув одну ступню в сторону воды – просто потому, что из-за какой-то давней раны такая поза была ему удобнее, но кое-кто из жителей заподозрил в этом особый смысл. Они смотрели на носок его тонкого английского ботинка и ждали чего-то необыкновенного. Но губернатор в пальто из отличного материала, с бархатным воротником, все так же излучал тактичность. Он был седоват, курил сигару, и ее изысканный жемчужный дымок словно по недоразумению вливался в окружающее.
– Разумеется, мы соберем средства и дадим одежду, – произнес губернатор, чуть высвобождая шею из хорошо пригнанного воротничка, и туманное сострадание еще больше заволокло его благовоспитанный взор. – Но пока что, – он слегка понизил голос из уважения к ситуации, – хватает ли людям супа?
Мэр сказал, что, по его мнению, супа хватает благодаря щедротам местных землевладельцев и скотоводов и что этим занимаются дамы, в особенности супруга одного скотовода, а жестянщик дал в пользование печки. Мэр стоял рядом с губернатором, расставив ноги и чуть согнув колени. Руки его висели ладонями наружу и напоминали гроздья бананов.
Все это время люди стояли вокруг или устремлялись в стороны, куда их влекло волнение или любопытство. Многие накинули на себя мешки, не от бедности, а из практических соображений – мешки все же защищали от воды. Люди придерживали мокрые мешки руками, скрещенными на груди, как у готических статуй. И когда они наклоняли головы, было похоже, что они молятся. Некоторые и в самом деле молились, шепча про себя либо обрывки слышанных в церкви молитв, либо собственные корявые слова. Но большинство просто придерживало намокшие мешки. И мокрыми мешками пахло в воздухе. У некоторых на плечах и груди белела кашица из отрубей или половы.
Пока они ходили, переговаривались, стояли, осмелясь думать или вспоминать, легко можно было бы вскрыть шкатулки их душ и увидеть аккуратно или безалаберно уложенную там всякую всячину. Некоторых вдруг прорывало. Жена одного лавочника, например, не могла сдержать страсти к полисмену, целыми ночами она металась, комкая простыни, и губы ее, искусанные от вожделения, сильно распухли. Но Долл Квигли, которая почти не двигалась со своего места на раскисшей земле, разве только чтобы унять брата,рвавшегося посмотреть китайца, – Долл, степенную Долл словно свет лампы озарял изнутри. Глядя на плещущуюся воду, она вспоминала своего отца. Ее слабая, тонущая и снова всплывавшая улыбка задерживалась на лицах монахинь, научивших ее писать каллиграфическим почерком, чем так гордилась ее семья. Долл Квигли сидела с монашками, которые трудились над какими-то рукоделиями. Их конусообразные безымянные лица зажгли в Долл тот теплый свет, что наполнял ее внутри.
Но люди хмурились и говорили: «Ох, эти Квигли!»
Потому что Баб Квигли сновал взад и вперед, требуя какого-то китайца, или, что еще хуже, стоял и с такой непосредственностью глядел на людей в упор, что не было сомнений – он читает их мысли.
– Смотрела бы она за ним получше, – ворчали в толпе.
И наконец Долл Квигли пришлось оторваться от всплесков прошлого и сказать:
– Тихо, Баб. Людям это неприятно. Стань здесь и смотри, кто приплывет в лодках.
– Скоро все кончится, – вздохнул он.
Его словно свежепромытые глаза чутко воспринимали каждое явление.
– Смотри, – сказал он, – дождь меньше. Скоро кончится.
Но сколько ни твердили люди, что вода спадает, а дождь прекращается, – все это были одни домыслы. Никто не верил, что так будет, а многие в душе и не желали этого. Некоторые, следя глазами за пальцем Баба Квигли, смотрели в небо – уж второй раз сегодня в разрыве туч появился голубой, даже ярко-голубой просвет. И в этой голубизне летели черные птицы, построившись в виде стрелы. Пусть не голубь, а целая стайка птиц, все же это предвещает перемены, – так позволил себе пошутить губернатор, и те, кто охранял его от давки, надсадно захохотали.
Без привычного дождевого покрова лица казались нескромно нагими.
– Как видно, лодки будут причаливать здесь, – сказала миссис О’Дауд. – Может, тут и наших найдем.
Женщины, остановив двуколку немного поодаль от толпы, закрепили цепью колесо и, надев на морду лошади мешок, из которого сечка высыпалась задолго до Уллуны, на затекших ногах, в тяжелой, промокшей одежде заковыляли к воде. Как это глупо, с досадой думала Эми Паркер, выдержать такой долгий, трудный путь и под конец обнаружить, что все тело словно деревяшка. Она крепче стянула на плечах мокрый мешок и с виду казалась еще более сердитой, чем на самом деле.
– Ты Стэна видела? – спросила она у Долл Квигли.
– Нет, Эми, не видела. Но мы мало где были.
Безответная Долл Квигли решила, что Эми Паркер сердится на нее, но приняла это как нечто естественное.
И постепенно все остальное тоже становилось естественным. Эми Паркер стояла в толпе, скрывавшей ее скованность, рядом со своими друзьями, под первыми несмелыми лучами солнца, которые мало-помалу становились все резче и назойливей. В деревьях, окруженных искрящейся коричневой водой, зашелестел зеленый свет. Ветряная мельница блеснувшими крыльями резанула по остаткам серой мглы. А вдали показалась лодка, которую все наперебой старались опознать, сыпали шутками и даже бились об заклад.
Но Эми Паркер вдруг обуял страх, что это окажется та самая лодка, а она не найдет что сказать мужу на людях. Еще более чужой, чем чужие лица вокруг, представлялась ей сейчас его кожа, а это было все, что она могла сейчас о нем вспомнить.
– Это Эрни, – решительно сказал кто-то, вглядываясь из-под руки. – Ну, точно, это Эрни Оукс.
– Нам, соломенным вдовам, – сказала миссис О’Дауд, – и за полмили не узнать своих мужей с трехдневной щетиной на подбородке.
– Это Эрни Оукс, точно вам говорю, – произнес самоуверенный голос.
Но Эми Паркер с легким презрением отвернулась, уже поняв, что это та самая лодка. Она знала это. Ветер растрепал прядь ее волос и смешал с улыбкой, и то была многозначащая улыбка. Уверенность вернула ей лицо мужа, все до мельчайшей морщинки; она знала это лицо, как свое собственное, она как будто держала его в ладонях, ощупывала губами, и так жадно, что она быстро огляделась, не смотрят ли на нее.
Но, разумеется, никто не смотрел.
А миссис О’Дауд кричала ей:
– Видите? Это же наши ребятки, что б вы там ни говорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
А губернатор, привезенный местными властями, задавал вопросы, демонстрируя свое сочувствие и свой такт. Он стоял, вывернув одну ступню в сторону воды – просто потому, что из-за какой-то давней раны такая поза была ему удобнее, но кое-кто из жителей заподозрил в этом особый смысл. Они смотрели на носок его тонкого английского ботинка и ждали чего-то необыкновенного. Но губернатор в пальто из отличного материала, с бархатным воротником, все так же излучал тактичность. Он был седоват, курил сигару, и ее изысканный жемчужный дымок словно по недоразумению вливался в окружающее.
– Разумеется, мы соберем средства и дадим одежду, – произнес губернатор, чуть высвобождая шею из хорошо пригнанного воротничка, и туманное сострадание еще больше заволокло его благовоспитанный взор. – Но пока что, – он слегка понизил голос из уважения к ситуации, – хватает ли людям супа?
Мэр сказал, что, по его мнению, супа хватает благодаря щедротам местных землевладельцев и скотоводов и что этим занимаются дамы, в особенности супруга одного скотовода, а жестянщик дал в пользование печки. Мэр стоял рядом с губернатором, расставив ноги и чуть согнув колени. Руки его висели ладонями наружу и напоминали гроздья бананов.
Все это время люди стояли вокруг или устремлялись в стороны, куда их влекло волнение или любопытство. Многие накинули на себя мешки, не от бедности, а из практических соображений – мешки все же защищали от воды. Люди придерживали мокрые мешки руками, скрещенными на груди, как у готических статуй. И когда они наклоняли головы, было похоже, что они молятся. Некоторые и в самом деле молились, шепча про себя либо обрывки слышанных в церкви молитв, либо собственные корявые слова. Но большинство просто придерживало намокшие мешки. И мокрыми мешками пахло в воздухе. У некоторых на плечах и груди белела кашица из отрубей или половы.
Пока они ходили, переговаривались, стояли, осмелясь думать или вспоминать, легко можно было бы вскрыть шкатулки их душ и увидеть аккуратно или безалаберно уложенную там всякую всячину. Некоторых вдруг прорывало. Жена одного лавочника, например, не могла сдержать страсти к полисмену, целыми ночами она металась, комкая простыни, и губы ее, искусанные от вожделения, сильно распухли. Но Долл Квигли, которая почти не двигалась со своего места на раскисшей земле, разве только чтобы унять брата,рвавшегося посмотреть китайца, – Долл, степенную Долл словно свет лампы озарял изнутри. Глядя на плещущуюся воду, она вспоминала своего отца. Ее слабая, тонущая и снова всплывавшая улыбка задерживалась на лицах монахинь, научивших ее писать каллиграфическим почерком, чем так гордилась ее семья. Долл Квигли сидела с монашками, которые трудились над какими-то рукоделиями. Их конусообразные безымянные лица зажгли в Долл тот теплый свет, что наполнял ее внутри.
Но люди хмурились и говорили: «Ох, эти Квигли!»
Потому что Баб Квигли сновал взад и вперед, требуя какого-то китайца, или, что еще хуже, стоял и с такой непосредственностью глядел на людей в упор, что не было сомнений – он читает их мысли.
– Смотрела бы она за ним получше, – ворчали в толпе.
И наконец Долл Квигли пришлось оторваться от всплесков прошлого и сказать:
– Тихо, Баб. Людям это неприятно. Стань здесь и смотри, кто приплывет в лодках.
– Скоро все кончится, – вздохнул он.
Его словно свежепромытые глаза чутко воспринимали каждое явление.
– Смотри, – сказал он, – дождь меньше. Скоро кончится.
Но сколько ни твердили люди, что вода спадает, а дождь прекращается, – все это были одни домыслы. Никто не верил, что так будет, а многие в душе и не желали этого. Некоторые, следя глазами за пальцем Баба Квигли, смотрели в небо – уж второй раз сегодня в разрыве туч появился голубой, даже ярко-голубой просвет. И в этой голубизне летели черные птицы, построившись в виде стрелы. Пусть не голубь, а целая стайка птиц, все же это предвещает перемены, – так позволил себе пошутить губернатор, и те, кто охранял его от давки, надсадно захохотали.
Без привычного дождевого покрова лица казались нескромно нагими.
– Как видно, лодки будут причаливать здесь, – сказала миссис О’Дауд. – Может, тут и наших найдем.
Женщины, остановив двуколку немного поодаль от толпы, закрепили цепью колесо и, надев на морду лошади мешок, из которого сечка высыпалась задолго до Уллуны, на затекших ногах, в тяжелой, промокшей одежде заковыляли к воде. Как это глупо, с досадой думала Эми Паркер, выдержать такой долгий, трудный путь и под конец обнаружить, что все тело словно деревяшка. Она крепче стянула на плечах мокрый мешок и с виду казалась еще более сердитой, чем на самом деле.
– Ты Стэна видела? – спросила она у Долл Квигли.
– Нет, Эми, не видела. Но мы мало где были.
Безответная Долл Квигли решила, что Эми Паркер сердится на нее, но приняла это как нечто естественное.
И постепенно все остальное тоже становилось естественным. Эми Паркер стояла в толпе, скрывавшей ее скованность, рядом со своими друзьями, под первыми несмелыми лучами солнца, которые мало-помалу становились все резче и назойливей. В деревьях, окруженных искрящейся коричневой водой, зашелестел зеленый свет. Ветряная мельница блеснувшими крыльями резанула по остаткам серой мглы. А вдали показалась лодка, которую все наперебой старались опознать, сыпали шутками и даже бились об заклад.
Но Эми Паркер вдруг обуял страх, что это окажется та самая лодка, а она не найдет что сказать мужу на людях. Еще более чужой, чем чужие лица вокруг, представлялась ей сейчас его кожа, а это было все, что она могла сейчас о нем вспомнить.
– Это Эрни, – решительно сказал кто-то, вглядываясь из-под руки. – Ну, точно, это Эрни Оукс.
– Нам, соломенным вдовам, – сказала миссис О’Дауд, – и за полмили не узнать своих мужей с трехдневной щетиной на подбородке.
– Это Эрни Оукс, точно вам говорю, – произнес самоуверенный голос.
Но Эми Паркер с легким презрением отвернулась, уже поняв, что это та самая лодка. Она знала это. Ветер растрепал прядь ее волос и смешал с улыбкой, и то была многозначащая улыбка. Уверенность вернула ей лицо мужа, все до мельчайшей морщинки; она знала это лицо, как свое собственное, она как будто держала его в ладонях, ощупывала губами, и так жадно, что она быстро огляделась, не смотрят ли на нее.
Но, разумеется, никто не смотрел.
А миссис О’Дауд кричала ей:
– Видите? Это же наши ребятки, что б вы там ни говорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173