ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Но Стэн не ответил. Ему хотелось остаться одному, хотелось вобрать в свою душу все великолепие этого дня. И он молча крутил кончик веревки.
– Три – это бы я еще осилил, – сказал Осси Пибоди. – Кой в чем придется себе отказать. Но все мы люди-человеки. И покурить хочется, и книжку полистать, Стэн. Ежели ты согласен, могу дать три.
Но тут сороки опять затеяли долгий, четкий и равнодушный стрекот, а необъятное небо простерлось еще шире. И Стэн Паркер разжал руки, державшие веревку. Он какой-то жалкий, этот Осси Пибоди.
– Ладно, Осси, – сказал он, – раз уж так, бери за три. Будет у тебя хорошая корова.
– Это я не сомневаюсь. У тебя племенной скот. Деньги у меня с собой. Давай пересчитаем.
Они пересчитали. Все три бумажки.
Стэн Паркер взял деньги, довольно-таки мятые, и положил в карман. Не столь уж важным представлялось ему это дело, как, впрочем, и большинство других дел. Те, кто его мало знал, могли подумать, что он не уверен в себе. Но нынче утром он был уверен, как никогда. Настолько, что надвинул шляпу на глаза, пряча от всех то, что он знал. Да и солнце уже слепило, как всегда в это время дня.
Потом жалкий Осси Пибоди влез на своего гнедого и погнал впереди себя телочку к боковой калитке, вытянувшись над лошадиной шеей и махая локтями, словно даже сейчас боялся ее упустить.
Когда они скрылись, Стэн Паркер вернулся к дому. Из окна, вытряхивая пыльную тряпку, смотрела на него жена.
– Ну, – сказала она, – заплатил он?
– Ага, – ответил он, – я получил, что хотел.
Но шляпа была надвинута на глаза.
– Правда? – сказала она. – Чудеса, да и только!
Она крепко поджала губы, чтобы не дать прорваться нежности.
– Он несчастливый, этот дурачина Осси Пибоди, – сказал Стэн. – Говорит, у его жены матка выпадает.
– Ох, – произнесла она, и пыльная тряпка повисла в воздухе. – Уж чего только не бывает!
И она отошла в комнату, хотя могла бы еще долго висеть на подоконнике и разглядывать мужа в свете солнца.
Глава двенадцатая
Лето клещами стиснуло эту землю и выжало из нее все соки. Листья на деревьях скребли друг друга, как наждачная бумага, а когда по желтым травам пробегал ветерок, бренчали сухие желтые стебли. На серой почве струпьями валялись высохшие семена, а возле прудов и ручейков, куда сходится скот, тыча носами в зеленую ряску, вся земля была испещрена ямками. И много всякой мертвечины попадалось в здешних местах – то серые скелеты деревьев, то старая, слабая корова, которая застряла в грязи, да так и не смогла выбраться, то дохлые ящерицы, валявшиеся брюшком кверху. Но людям было все нипочем, они только заслоняли от солнца ослабевшие глаза да утирали потные, соленые лица. Им было все нипочем на первых порах, пока еще стояло затишье. Позже, когда заполыхали пожары, когда неуемный огонь побежал по лощинам, и бросился на птичьи дворы, и врывался в окна так, что легкие занавески вспыхивали, как огненные крылья дьявола, – вот тогда люди очнулись и поняли, что не хотят умирать. Крики вырывались из горла у тех, кого настигало пламя. Они вспоминали свое детство и свои грехи и могли бы исправиться, даже стать святыми, только была бы им дарована такая возможность. Некоторые ее получали, но лишь ненадолго спасались от самих себя, а потом становились еще хуже, чем прежде.
Еще до пожаров Армстронг заказал Эми Паркер двух потрошеных уток, и однажды под вечер, убравшись в доме, она понесла их к нему в дом. В это время у Армстронга гостили несколько дам и господ из города, все люди состоятельные, если не сказать больше, как сообщила миссис О’Дауд. Это ради той барышни Мэдлин, думала Эми, в доме затевается большое веселье, так ей сказала миссис Фрисби, когда уток заказывала, а все потому, что эта Мэдлин больше не может держаться недотрогой с молодым Армстронгом и наконец берет его в мужья.
В тот вечер Эми Паркер, надев на руку плоскую корзинку с армстронговскими потрошеными утками, отправилась в путь сквозь иссохший от зноя мир. В свеженькой кофточке она выглядела очень мило, несмотря на красные руки, с которых она тщательно отскребла утиную кровь. Она шла, слегка запыхавшись, и пыталась представить себе, что там ее ждет, и что она скажет, и увидит ли Мэдлин. Вернее всего, что нет.
Поднявшись на холм, она раскраснелась и пошла медленнее; теперь она была довольно-таки полной, если не сказать толстой. Ноги ее и руки, пахнувшие младенческим запахом хорошего мыла, стали неуклюжими.
Наконец она подошла к армстронговским воротам, которые стоили кучу денег и доказывали это обилием железа и кирпича, да еще на обоих столбах из красного кирпича белым кремнем было выложено название. Имение Армстронга называлось «Глэстонбери» – оттого, что некий просвещенный джентльмен после нескольких рюмок сказал, что оно чем-то похоже на одно поместье в матушке Европе, и произнес это никому доселе не ведомое название. Мистер Армстронг был польщен. Он просмаковал его про себя, заглянул в справочник, и его имение стало называться «Глэстонбери».
Сейчас мистер Армстронг жил в полной праздности, но с кожи его так и не сошел цвет сырого мяса. Он уже давно снял свой фартук, и люди позабыли о прошлом. Лишь изредка в ком-то из тех, кто ел мясо за его столом, вспыхивала злость, гость надменно вскидывал голову над тарелкой и, покончив с хозяйским угощением, уходил прочь. Но большей частью гости просто ели. Или прохаживались по его лужайкам и беседовали о Европе. И заискивали перед его сыном, от которого пахло лавровишневой водой, и перед дочерьми, благоухавшими гарденией. У него бывал даже некий английский лорд, увивавшийся за одной из дочек, – как уверяла миссис О’Дауд. Так что мистер Армстронг пребывал в полном довольстве. Теперь у него был свой герб, и свой клуб, и множество прихлебателей, которые оказывали ему честь, позволяя тратить на них деньги.
Даже в подъездной аллее усадьбы Глэстонбери чувствовалось полное благоденствие. Оно сияло на зеркальных листьях лавров, мелькало в просветах деревьев, на лужайках, в беседке, где под утомляющими своей пышностью розами была забыта розданная колода карт. Прежде чем нырнуть в аллейку, предназначенную для слуг и торговцев, Эми Паркер не без смущения глянула на статую голой женщины возле главного входа в дом. Большинству местных жителей эта статуя внушала робость и какое-то уважительное чувство. Они на нее не смотрели – разве только мельком – и, на миг насладившись многообещающими ямочками на руках, воспринимали ее как внушительный символ того богатства, которое ее тут водрузило.
Но Эми Паркер бросило в жар; пропади она пропадом, эта статуя, думала женщина, поворачивая за угол дома к той двери, которая ее впустит. На этой стороне насадили рощицу гардений с чопорными листьями и воздушными цветами, и не сразу нашла бы Эми Паркер выход из ее полумрака, если б не заметила открытое окно и ее не охватил бы непреодолимый соблазн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173