Внизу из долин, словно из черных пастей, весело взвивались и лизали холмы языки пламени. Сгущались сумерки, и в темном мелколесье вспыхивали золотые узоры.
За белевшими ветвями деревьев взошла бледная кривобокая и словно виноватая луна.
И тут люди – и те, кто уже воевал с огнем, и все остальные, даже дети, – бросились в Глэстонбери, будто на праздничный фейерверк. Многие из женщин побежали в шлепанцах, так было удобнее, да и до Глэстонбери рукой подать. Но у мужчин, которые сегодня уже глядели в бездны огня и видели такое, что не приведи бог, были ввалившиеся глаза и сосредоточенные лица. И хотя расстояние было невелико, большинство мужчин не оставило своих лошадей – сидя в седле, они по крайней мере возвышались над землей. Звяканье удил, бряцанье стремян, тяжелое дыханье и голоса заполнили сумерки. Мистер Армстронг обрадовался, увидев, какое множество людей движется по полям и подымается вверх по дорогам, но и забеспокоился, что всех придется вознаграждать, если они потушат пожар.
В большом доме горели несколько ламп: там еще никто не мог поверить в реальность беды, – кто-нибудь да придумает какой-то выход. Все же, несмотря на эту уверенность, почти все обитатели вышли из дома. То ли мотыльки, то ли наколки горничных мелькали меж деревьев, частый смешок вырывался из пышной груди, когда душа судомойки старалась вырваться из форменного платья куда-то в темноту, навстречу своей судьбе. Судомойке нечего было терять, кроме жестяной коробки, так что она прошла больше половины пути до огня. Впервые в жизни она ощупывала своими грубыми руками стволы деревьев, особенно те, что сочились смолой. Вскоре она сбилась с пути, но по-прежнему оглашала лес протяжным, гогочущим смехом каждый раз, когда натыкалась на стволы и даже когда она нырнула в какой-то колючий куст и обхватила его, задыхаясь, захлебываясь листьями и прижимаясь к нему изо всех сил.
Внизу, в лощине, на которую в безмятежную пору из Глэстонбери открывался прекрасный вид, мужчины готовились сражаться с огнем, вернее, спускались туда жиденькими вереницами, надеясь, что придумают план действий, пока доберутся до низа. Темнота почти всех лишила способности мыслить и даже действовать. Уже не стало того душевного подъема, который совершает чудеса. Их безжалостно притягивал к себе огонь, который взбегал по деревьям, и падал с веток, и шарами катился среди сухих папоротников, все тот же самый оборотень, многоликий огонь, – он рассыпался искрами, дробился и сливался в сплошное пламя, но чем бы он ни оборачивался и как бы ни ухищрялся, он всегда сжигал. Перед таким сокрушительным напором у бойцов почти не оставалось шансов на победу. Это было видно по их осунувшимся лицам, пустым от изнеможения и наполнявшимся суеверным ужасом каждый раз, когда пламя подступало ближе. Некоторые принимались хлестать его отломанными ветками, но делали это так, словно потеряли заводной ключ от механизма, управляющего руками и ногами. Действиям мешало неверие в успех.
Однако наверху, в доме, всем стало спокойнее, когда мужчины, почти все такие большие и сильные, ушли в долину. Мэйбл Армстронг, нынче вечером уничтожившая свой дневник, вспомнила морского офицера, в которого была влюблена во время путешествия на пароходе. Ее и увлекал и пугал хаос, воцарившийся здесь в этот вечер, – какое-то простонародье топталось на лужайках у дома, она проходила сквозь толпы зрителей и держалась с ними очень мило. Впрочем, особой благодарности не замечалось – зрелище разыгрывалось столько же для них, сколько и для хозяев дома. Уже какие-то женщины удобно расположились в садовых креслах. Дети сгрудились на хрусткой траве лужаек и там же засыпали или глазели на дом так, будто от него можно отломить кусочек и пососать. Мэйбл Армстронг, чьи пустенькие голубые глазки казались в темноте глубже, стало совестно за гобелен, на котором охотники бесконечно трубили в рог и стояли дамы в фижмах, державшие в ручках веера, флакончики с духами и прочие изящные вещички, существующие на свете без всяких на то причин. Мэйбл Армстронг повернулась спиной к освещенному окну, стало быть лицом к огню, иного выбора не было. Огонь уже бушевал вовсю, и на его фоне черные точечные фигурки с обугленными ветками в руках казались сущей нелепостью. Мэйбл Армстронг, совсем одинокой в этой толпе, захотелось кого-то целовать. Взять бы возлюбленного за голову и выпить его дыхание все до капли. Но как раз в это время она никого не любила, хотя и была помолвлена с титулованным англичанином, ныне отсутствующим.
Как далеко продвинулся огонь, видно было по размерам черных человеческих фигур, они становились все крупнее и все отчетливее вырисовывались на фоне пламени. Теперь можно было подробно разглядеть их сосредоточенные движения, только никто не мог понять, почему они то и дело останавливаются.
А причина была в том, что огонь не только изнурял сражавшихся, но и гипнотизировал. Они зачарованно смотрели в огонь, в зияющие золотые пещеры, длинно уходящие в глубь леса-скелета. Многих уже охватила такая апатия и опустошенность, что они готовы были войти туда, добавить ко всему прочему еще и свои костяки. Мало кто устоял против колдовской силы огня. Не они его одолевали, а он их.
И люди все время отступали, и казалось, будто они раскидывают руки, чтобы принять огонь в себя, но вдруг Стэн Паркер, работавший на левом краю, глянул в сторону, где его никто не прикрывал, и крикнул: «Эй! Он идет вверх от Бочарной речки!»
Черные, точно из тонких штрихов, фигурки захваченных врасплох людей обернулись влево – и вправду, снизу шла вторая лавина огня. Она приближалась – иначе и быть не могло при таком ветре, – и стало ясно, что люди оказались в маленькой впадине под самым Глэстонбери, как в мешке, что они окружены огнем и изжарятся в тех позах, в каких их покинет корчащееся сознание.
И само собой, они стали карабкаться наверх, и вот они уже стояли на садовых лужайках, все в дыму, принесенном с собой, и со всех сторон на них сыпались вопросы. Никто из них не мог отвечать на эти вопросы, да и никто не требовал ответов, но, расспрашивая, люди чувствовали себя соучастниками этой борьбы. Пламя подкатывало все ближе. Наблюдающие начали рассеиваться в стороны, еще немного – и все потянутся к своим домам спасать перины.
По гравию подъездной аллеи добровольцы подтащили катушку с намотанным шлангом. Шланг надели на водопроводный кран со слабеньким напором, выдавший сначала непристойные звуки, потом лягушку, потом хилую струйку воды. Но и то слава богу, ибо огонь внизу холма перекидывался с дерева на дерево и захватывал их мгновенно, а со стороны Бочарной речки легко и быстро вползало подкрепление, застилая лощину дымом и пламенем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
За белевшими ветвями деревьев взошла бледная кривобокая и словно виноватая луна.
И тут люди – и те, кто уже воевал с огнем, и все остальные, даже дети, – бросились в Глэстонбери, будто на праздничный фейерверк. Многие из женщин побежали в шлепанцах, так было удобнее, да и до Глэстонбери рукой подать. Но у мужчин, которые сегодня уже глядели в бездны огня и видели такое, что не приведи бог, были ввалившиеся глаза и сосредоточенные лица. И хотя расстояние было невелико, большинство мужчин не оставило своих лошадей – сидя в седле, они по крайней мере возвышались над землей. Звяканье удил, бряцанье стремян, тяжелое дыханье и голоса заполнили сумерки. Мистер Армстронг обрадовался, увидев, какое множество людей движется по полям и подымается вверх по дорогам, но и забеспокоился, что всех придется вознаграждать, если они потушат пожар.
В большом доме горели несколько ламп: там еще никто не мог поверить в реальность беды, – кто-нибудь да придумает какой-то выход. Все же, несмотря на эту уверенность, почти все обитатели вышли из дома. То ли мотыльки, то ли наколки горничных мелькали меж деревьев, частый смешок вырывался из пышной груди, когда душа судомойки старалась вырваться из форменного платья куда-то в темноту, навстречу своей судьбе. Судомойке нечего было терять, кроме жестяной коробки, так что она прошла больше половины пути до огня. Впервые в жизни она ощупывала своими грубыми руками стволы деревьев, особенно те, что сочились смолой. Вскоре она сбилась с пути, но по-прежнему оглашала лес протяжным, гогочущим смехом каждый раз, когда натыкалась на стволы и даже когда она нырнула в какой-то колючий куст и обхватила его, задыхаясь, захлебываясь листьями и прижимаясь к нему изо всех сил.
Внизу, в лощине, на которую в безмятежную пору из Глэстонбери открывался прекрасный вид, мужчины готовились сражаться с огнем, вернее, спускались туда жиденькими вереницами, надеясь, что придумают план действий, пока доберутся до низа. Темнота почти всех лишила способности мыслить и даже действовать. Уже не стало того душевного подъема, который совершает чудеса. Их безжалостно притягивал к себе огонь, который взбегал по деревьям, и падал с веток, и шарами катился среди сухих папоротников, все тот же самый оборотень, многоликий огонь, – он рассыпался искрами, дробился и сливался в сплошное пламя, но чем бы он ни оборачивался и как бы ни ухищрялся, он всегда сжигал. Перед таким сокрушительным напором у бойцов почти не оставалось шансов на победу. Это было видно по их осунувшимся лицам, пустым от изнеможения и наполнявшимся суеверным ужасом каждый раз, когда пламя подступало ближе. Некоторые принимались хлестать его отломанными ветками, но делали это так, словно потеряли заводной ключ от механизма, управляющего руками и ногами. Действиям мешало неверие в успех.
Однако наверху, в доме, всем стало спокойнее, когда мужчины, почти все такие большие и сильные, ушли в долину. Мэйбл Армстронг, нынче вечером уничтожившая свой дневник, вспомнила морского офицера, в которого была влюблена во время путешествия на пароходе. Ее и увлекал и пугал хаос, воцарившийся здесь в этот вечер, – какое-то простонародье топталось на лужайках у дома, она проходила сквозь толпы зрителей и держалась с ними очень мило. Впрочем, особой благодарности не замечалось – зрелище разыгрывалось столько же для них, сколько и для хозяев дома. Уже какие-то женщины удобно расположились в садовых креслах. Дети сгрудились на хрусткой траве лужаек и там же засыпали или глазели на дом так, будто от него можно отломить кусочек и пососать. Мэйбл Армстронг, чьи пустенькие голубые глазки казались в темноте глубже, стало совестно за гобелен, на котором охотники бесконечно трубили в рог и стояли дамы в фижмах, державшие в ручках веера, флакончики с духами и прочие изящные вещички, существующие на свете без всяких на то причин. Мэйбл Армстронг повернулась спиной к освещенному окну, стало быть лицом к огню, иного выбора не было. Огонь уже бушевал вовсю, и на его фоне черные точечные фигурки с обугленными ветками в руках казались сущей нелепостью. Мэйбл Армстронг, совсем одинокой в этой толпе, захотелось кого-то целовать. Взять бы возлюбленного за голову и выпить его дыхание все до капли. Но как раз в это время она никого не любила, хотя и была помолвлена с титулованным англичанином, ныне отсутствующим.
Как далеко продвинулся огонь, видно было по размерам черных человеческих фигур, они становились все крупнее и все отчетливее вырисовывались на фоне пламени. Теперь можно было подробно разглядеть их сосредоточенные движения, только никто не мог понять, почему они то и дело останавливаются.
А причина была в том, что огонь не только изнурял сражавшихся, но и гипнотизировал. Они зачарованно смотрели в огонь, в зияющие золотые пещеры, длинно уходящие в глубь леса-скелета. Многих уже охватила такая апатия и опустошенность, что они готовы были войти туда, добавить ко всему прочему еще и свои костяки. Мало кто устоял против колдовской силы огня. Не они его одолевали, а он их.
И люди все время отступали, и казалось, будто они раскидывают руки, чтобы принять огонь в себя, но вдруг Стэн Паркер, работавший на левом краю, глянул в сторону, где его никто не прикрывал, и крикнул: «Эй! Он идет вверх от Бочарной речки!»
Черные, точно из тонких штрихов, фигурки захваченных врасплох людей обернулись влево – и вправду, снизу шла вторая лавина огня. Она приближалась – иначе и быть не могло при таком ветре, – и стало ясно, что люди оказались в маленькой впадине под самым Глэстонбери, как в мешке, что они окружены огнем и изжарятся в тех позах, в каких их покинет корчащееся сознание.
И само собой, они стали карабкаться наверх, и вот они уже стояли на садовых лужайках, все в дыму, принесенном с собой, и со всех сторон на них сыпались вопросы. Никто из них не мог отвечать на эти вопросы, да и никто не требовал ответов, но, расспрашивая, люди чувствовали себя соучастниками этой борьбы. Пламя подкатывало все ближе. Наблюдающие начали рассеиваться в стороны, еще немного – и все потянутся к своим домам спасать перины.
По гравию подъездной аллеи добровольцы подтащили катушку с намотанным шлангом. Шланг надели на водопроводный кран со слабеньким напором, выдавший сначала непристойные звуки, потом лягушку, потом хилую струйку воды. Но и то слава богу, ибо огонь внизу холма перекидывался с дерева на дерево и захватывал их мгновенно, а со стороны Бочарной речки легко и быстро вползало подкрепление, застилая лощину дымом и пламенем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173