В последние несколько лет после завершения учебы у Деборы начало создаваться впечатление, что большую часть свободного от сна времени она проводит, таская свое портфолио из одного конца Лондона в другой, тогда как ей-то хотелось заниматься фотографией как чистым искусством. Другим людям — от Штиглица до Мэпплторпа — это удавалось. Почему же не ей?
Сложив ладони, Дебора ждала, чтобы заговорили ее муж или Хелен Клайд. Они как раз пересматривали копию экспертного заключения, которое Саймон подготовил две недели назад, по действию водно-гелевых взрывчатых веществ, и намеревались перейти от него к анализу отметин, оставленных отмычками на металле вокруг дверной ручки — и всё ради попытки обосновать версию защиты в предстоящем слушании об убийстве. Но они с готовностью прервались, поскольку занимались этим с девяти утра, выходя только на обед и на ужин, и поэтому сейчас, насколько догадывалась Дебора, в половине десятого вечера, Хелен по крайней мере готова была завершить работу.
Саймон наклонился к фотографии бритоголового парня из Национального фронта. Хелен рассматривала девочку из Вест-Индии, которая стояла с огромным, развевавшимся у нее в руках флагом Великобритании. И бритоголовый и девочка позировали на фоне переносного задника, который Дебора соорудила из больших треугольников однотонного холста.
Поскольку Саймон и Хелен молчали, заговорила она:
— Понимаете, я хочу, чтобы фотографии отражали индивидуальность человека. Я не хочу, как прежде, типизировать личность. Я не размываю задник — тот холст, над которым я работала в саду в феврале прошлого года, помнишь, Саймон? — но главное здесь — индивидуальность. Личности негде спрятаться. Он — или она, разумеется, — не может сфальшивить, потому что не в состоянии сохранять искусственное выражение лица в течение всего времени, необходимого для съемки с такой большой выдержкой. Вот. Ваше мнение?
Она сказала себе: их мнение не имеет значения. Она нащупала для себя нечто новое и не собиралась от этого отказываться. Но ее ободрило бы искреннее подтверждение того, что работа действительно хороша. Пусть даже оценщиком выступит ее муж, меньше других склонный выискивать недостатки в творениях Деборы.
Он закончил с бритоголовым, обошел Хелен, которая все еще рассматривала девочку с флагом, и склонился над фотографией растамана в густо расшитой бисером шали, накинутой поверх изрешеченной дырками футболки. Саймон спросил:
— Где ты его сняла, Дебора?
— В Ковент-Гардене, — ответила она. — Рядом с театральным музеем. Теперь я хочу поработать у церкви святого Ботолфа. Там много бездомных. Ты знаешь. — Она наблюдала, как Хелен переходит к следующей фотографии, борясь с желанием вгрызться зубами себе в ноготь.
Наконец Хелен подняла глаза.
— По-моему, они чудесны.
— Правда? Ты действительно так думаешь? В смысле, ты считаешь… Понимаешь, они не такие, как раньше, верно? Я хотела… то есть… Я снимаю крупноформатной камерой и оставляю на фотографии следы перфорации и подтеки от реактивов, потому что хочу, чтобы они как бы объявляли, что это — картинки, то есть искусственно созданная реальность, в то время как лица неподдельны. По крайней мере… мне бы хотелось так думать… — Дебора отвела назад густые пряди волос цвета меди. Она запуталась в словах. Как обычно. Она вздохнула. — Вот что я пытаюсь… Муж обнял Дебору за плечи и звучно поцеловал в висок.
— Отличная работа, — сказал он. — И сколько их у тебя?
— О, десятки. Сотни. Ну, возможно, не сотни, но очень много. Я только что приступила к печати на больших листах. Я очень надеюсь, что их примут для показа… в галерее, я хочу сказать. Как произведения искусства. Потому что они все-таки произведения искусства, и…
Она умолкла, так как краем глаза заметила какое-то движение. Обернулась к двери лаборатории и увидела, что ее отец — давний домочадец Сент-Джеймсов — тихо поднялся на верхний этаж особнячка на Чейн-роу.
— Мистер Сент-Джеймс, — произнес Джозеф Коттер, придерживаясь традиции никогда не называть Саймона по имени. Несмотря на продолжительность брака своей дочери с Саймоном, он так до конца и не привык к тому, что она вышла замуж за его молодого господина. — К вам посетители. Я провел их в кабинет.
— Посетители? — переспросила Дебора. — Я не слышала… звонок звонил, папа?
— Этим посетителям звонок без надобности, — ответил Коттер. Он вошел в лабораторию и, нахмурившись, посмотрел на фотографии Деборы. — Противный тип, — заметил он о головорезе из Национального фронта. — И обратился к мужу Деборы: — Это Дэвид. А с ним какой-то его приятель — в немыслимых подтяжках и сияющих туфлях.
— Дэвид? — удивилась Дебора. — Дэвид Сент-Джеймс? Здесь? В Лондоне?
— Здесь — в этом доме, — заметил Коттер. — И одет, как всегда, чудовищно. Для меня загадка, где этот парень покупает себе одежду. Видимо, в ОКСФАМе. Вы все будете пить кофе? Тем двоим он, кажется, не помешает.
Дебора уже спускалась вниз, зовя Дэвида по имени, а ее муж ответил:
— Да, кофе. И, зная моего братца, принесите-ка остатки шоколадного торта. — Хелен он сказал: — Давай отложим все это до завтра. Ты, наверное, сейчас уйдешь?
— Позволь только сначала поздороваться с Дэвидом.
Хелен выключила флюоресцентные лампы и следом за Сент-Джеймсом спустилась по лестнице, которую он одолевал медленно из-за своей искалеченной левой ноги. Замыкал шествие Коттер.
Дверь в кабинет была открыта. В комнате слышался голос Деборы:
— Что ты здесь делаешь, Дэвид? Почему не позвонил? Надеюсь, с Сильвией и детьми все в порядке?
Коснувшись поцелуем щеки невестки, Дэвид отвечал:
— У них все хорошо, Деб. У всех все хорошо. Я в городе в связи с конференцией по евроторговле. Деннис нашел меня там. А-а, вот и Саймон. Деннис Лаксфорд, мой брат Саймон. Моя невестка. И Хелен Клайд. Хелен, как ты? Мы ведь лет пять не виделись, да?
— Мы же вместе встречали Рождество, — ответила Хелен. — В доме твоих родителей. Но там было такое столпотворение, что тебе простительно не помнить.
— Большую часть дня я, без сомнения, провел у праздничного стола.
Дэвид похлопал себя обеими ладонями по заметному брюшку, единственному, что отличало его от младшего брата. В остальном они с Сент-Джеймсом походили на всех прочих отпрысков своей семьи, имевших одинаковые вьющиеся черные волосы, одинаковый рост, одинаковые резкие черты лица и одинаковые глаза, цвет которых колебался между серым и голубым. И действительно, одет он был, как сказал Коттер — чудовищно. От биркенстокских сандалий и носков в ромбик до твидового пиджака и рубашки-поло Дэвид был воплощением эклектизма и «кутюрным» горем семьи. В бизнесе он выказал себя настоящим гением, в четыре раза увеличив доходы семейной транспортной компании с тех пор, как отец ушел на покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Сложив ладони, Дебора ждала, чтобы заговорили ее муж или Хелен Клайд. Они как раз пересматривали копию экспертного заключения, которое Саймон подготовил две недели назад, по действию водно-гелевых взрывчатых веществ, и намеревались перейти от него к анализу отметин, оставленных отмычками на металле вокруг дверной ручки — и всё ради попытки обосновать версию защиты в предстоящем слушании об убийстве. Но они с готовностью прервались, поскольку занимались этим с девяти утра, выходя только на обед и на ужин, и поэтому сейчас, насколько догадывалась Дебора, в половине десятого вечера, Хелен по крайней мере готова была завершить работу.
Саймон наклонился к фотографии бритоголового парня из Национального фронта. Хелен рассматривала девочку из Вест-Индии, которая стояла с огромным, развевавшимся у нее в руках флагом Великобритании. И бритоголовый и девочка позировали на фоне переносного задника, который Дебора соорудила из больших треугольников однотонного холста.
Поскольку Саймон и Хелен молчали, заговорила она:
— Понимаете, я хочу, чтобы фотографии отражали индивидуальность человека. Я не хочу, как прежде, типизировать личность. Я не размываю задник — тот холст, над которым я работала в саду в феврале прошлого года, помнишь, Саймон? — но главное здесь — индивидуальность. Личности негде спрятаться. Он — или она, разумеется, — не может сфальшивить, потому что не в состоянии сохранять искусственное выражение лица в течение всего времени, необходимого для съемки с такой большой выдержкой. Вот. Ваше мнение?
Она сказала себе: их мнение не имеет значения. Она нащупала для себя нечто новое и не собиралась от этого отказываться. Но ее ободрило бы искреннее подтверждение того, что работа действительно хороша. Пусть даже оценщиком выступит ее муж, меньше других склонный выискивать недостатки в творениях Деборы.
Он закончил с бритоголовым, обошел Хелен, которая все еще рассматривала девочку с флагом, и склонился над фотографией растамана в густо расшитой бисером шали, накинутой поверх изрешеченной дырками футболки. Саймон спросил:
— Где ты его сняла, Дебора?
— В Ковент-Гардене, — ответила она. — Рядом с театральным музеем. Теперь я хочу поработать у церкви святого Ботолфа. Там много бездомных. Ты знаешь. — Она наблюдала, как Хелен переходит к следующей фотографии, борясь с желанием вгрызться зубами себе в ноготь.
Наконец Хелен подняла глаза.
— По-моему, они чудесны.
— Правда? Ты действительно так думаешь? В смысле, ты считаешь… Понимаешь, они не такие, как раньше, верно? Я хотела… то есть… Я снимаю крупноформатной камерой и оставляю на фотографии следы перфорации и подтеки от реактивов, потому что хочу, чтобы они как бы объявляли, что это — картинки, то есть искусственно созданная реальность, в то время как лица неподдельны. По крайней мере… мне бы хотелось так думать… — Дебора отвела назад густые пряди волос цвета меди. Она запуталась в словах. Как обычно. Она вздохнула. — Вот что я пытаюсь… Муж обнял Дебору за плечи и звучно поцеловал в висок.
— Отличная работа, — сказал он. — И сколько их у тебя?
— О, десятки. Сотни. Ну, возможно, не сотни, но очень много. Я только что приступила к печати на больших листах. Я очень надеюсь, что их примут для показа… в галерее, я хочу сказать. Как произведения искусства. Потому что они все-таки произведения искусства, и…
Она умолкла, так как краем глаза заметила какое-то движение. Обернулась к двери лаборатории и увидела, что ее отец — давний домочадец Сент-Джеймсов — тихо поднялся на верхний этаж особнячка на Чейн-роу.
— Мистер Сент-Джеймс, — произнес Джозеф Коттер, придерживаясь традиции никогда не называть Саймона по имени. Несмотря на продолжительность брака своей дочери с Саймоном, он так до конца и не привык к тому, что она вышла замуж за его молодого господина. — К вам посетители. Я провел их в кабинет.
— Посетители? — переспросила Дебора. — Я не слышала… звонок звонил, папа?
— Этим посетителям звонок без надобности, — ответил Коттер. Он вошел в лабораторию и, нахмурившись, посмотрел на фотографии Деборы. — Противный тип, — заметил он о головорезе из Национального фронта. — И обратился к мужу Деборы: — Это Дэвид. А с ним какой-то его приятель — в немыслимых подтяжках и сияющих туфлях.
— Дэвид? — удивилась Дебора. — Дэвид Сент-Джеймс? Здесь? В Лондоне?
— Здесь — в этом доме, — заметил Коттер. — И одет, как всегда, чудовищно. Для меня загадка, где этот парень покупает себе одежду. Видимо, в ОКСФАМе. Вы все будете пить кофе? Тем двоим он, кажется, не помешает.
Дебора уже спускалась вниз, зовя Дэвида по имени, а ее муж ответил:
— Да, кофе. И, зная моего братца, принесите-ка остатки шоколадного торта. — Хелен он сказал: — Давай отложим все это до завтра. Ты, наверное, сейчас уйдешь?
— Позволь только сначала поздороваться с Дэвидом.
Хелен выключила флюоресцентные лампы и следом за Сент-Джеймсом спустилась по лестнице, которую он одолевал медленно из-за своей искалеченной левой ноги. Замыкал шествие Коттер.
Дверь в кабинет была открыта. В комнате слышался голос Деборы:
— Что ты здесь делаешь, Дэвид? Почему не позвонил? Надеюсь, с Сильвией и детьми все в порядке?
Коснувшись поцелуем щеки невестки, Дэвид отвечал:
— У них все хорошо, Деб. У всех все хорошо. Я в городе в связи с конференцией по евроторговле. Деннис нашел меня там. А-а, вот и Саймон. Деннис Лаксфорд, мой брат Саймон. Моя невестка. И Хелен Клайд. Хелен, как ты? Мы ведь лет пять не виделись, да?
— Мы же вместе встречали Рождество, — ответила Хелен. — В доме твоих родителей. Но там было такое столпотворение, что тебе простительно не помнить.
— Большую часть дня я, без сомнения, провел у праздничного стола.
Дэвид похлопал себя обеими ладонями по заметному брюшку, единственному, что отличало его от младшего брата. В остальном они с Сент-Джеймсом походили на всех прочих отпрысков своей семьи, имевших одинаковые вьющиеся черные волосы, одинаковый рост, одинаковые резкие черты лица и одинаковые глаза, цвет которых колебался между серым и голубым. И действительно, одет он был, как сказал Коттер — чудовищно. От биркенстокских сандалий и носков в ромбик до твидового пиджака и рубашки-поло Дэвид был воплощением эклектизма и «кутюрным» горем семьи. В бизнесе он выказал себя настоящим гением, в четыре раза увеличив доходы семейной транспортной компании с тех пор, как отец ушел на покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140