Полгода его не будет на улицах – многие нам за это скажут спасибо.
– Господи, да не мой это пистолет.
– Посмотри-ка, нет ли у него в карманах какого снадобья.
– Нет у меня ничего. – Бельтони завертел головой, и на его грязном лбу заплясали косицы.
– Ничего такого, что не требовало бы дезинфекции. – У Тротти сперло дыхание. – Посмотри в ботинках.
– А что же негра-то не взяли?
– Помолчи.
– Возьмите негра, зелье у него. – В хнычащем голосе чувствовался сильный миланский акцент. Налитые кровью глаза казались неестественно большими. – У меня ничего нет. Торгует негр. Почему вы его не взяли?
Боатти все это время сидел в машине, приоткрыв заднюю дверцу и выставив одну ногу на тротуар. Его круглое лицо побледнело.
– Шевелись, Пизанелли. Посмотри у него в ботинках.
В зловонном дыхании Бельтони чувствовался запах голода, алкоголя и табака. Носков на нем не было. Из левой баскетбольной туфли Пизанелли извлек складной нож. Когда он стал обыскивать карманы джинсов, Бельтони рванулся своим худым телом назад, пытаясь увернуться.
– Сволочи!
Рывок был не очень сильным, Бельтони задел лишь голову Пизанелли.
– Оставьте меня в покое, сволочи!
Не выпуская из рук пистолет «беретта», который в кобуре носил с собой Пизанелли, Тротти ударил Бельтони по пояснице. Потом, когда тот развернулся, коленом нанес ему удар в пах.
Бельтони застонал, согнулся, и Пизанелли надел на его бледные узкие запястья наручники.
– Подонок.
Пизанелли прекратил обыск:
– Ого!
– Что?
Пизанелли взглянул на Тротти. Его возбужденное лицо было мокрым от пота. Он как-то неуверенно осклабился:
– Нашел!
В левой руке он сжимал толстую пачку банкнот в сто тысяч лир.
Ромашка
На кухонном столе, словно солдаты в черных фуражках, выстроились в длинный ряд по стойке «смирно» окурки сигарет «Муратти». В раковине лежала пара кастрюль с остатками пищи. По стенке пластикового мусорного ведра, стоявшего под раковиной, тонкой струйкой натек на пол томатный соус.
В спальне, развалясь по диагонали широкой постели, спала Ева. Сбоку горел светильник. На полу валялась пара раскрытых журналов. Жалюзи было опущено, в комнате стоял запах мускусных духов, маникюрного лака и сигаретного дыма.
Тротти вернулся на кухню и налил в кастрюлю горячей воды. Ожидая, пока вода закипит, он прибрался. Смел со стола сигаретные окурки и принялся мыть посуду.
Когда он заваривал кипятком ромашку, в дверях появилась Ева. В руке она мяла сигарету. Она нашла одну из ночных рубашек Аньезе – подарок Тротти, когда они отдыхали в Бари, – и надела ее не завязывая. Рубашка прикрывала грудь Евы, но оставляла открытым темный треугольник волос на лобке.
– А ты поздновато.
– Здесь как в хлеву.
– Я готовила тебе еду, Пьеро Тротти.
– Ты очень добра, но никакой необходимости в этом не было. – Кастрюля выскользнула у него из рук, и металлическая ручка обожгла ему пальцы. Он бросил кастрюлю в раковину, где она злобно зашипела, и к потолку поднялось облачко пара.
– Не нервничай.
– Я никогда не нервничаю, – сказал Тротти. Он отвернулся и подлил в раковину холодной воды.
– Я ждала тебя целый день. Ты мог бы позвонить, Пьеро.
Тротти не отвечал.
– Я о тебе беспокоилась.
– Я просил тебя не подходить к телефону. Звонил один мой сотрудник, и ты ответила. Не нужно было. Когда телефон звонит, не снимай трубку. Никто не должен знать, что ты здесь. – Он с грохотом домыл остальные тарелки и расставил их в сушилке. – Ради твоего же блага никто не должен знать, что ты здесь.
– В холодильнике спагетти.
Тротти перекинул через плечо полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к Еве.
– Ева, тебе нужно будет уехать.
Ева закурила сигарету и опустилась на один из кухонных стульев. Складки шелка свисали между ее черными гладкими ногами.
– Ты собираешься выставить меня на улицу? – Под отворотом из красного шелка на груди у нее едва различались шрамы от сигаретных ожогов.
– Тебе нельзя здесь жить, Ева. – Тротти говорил, глядя ей прямо в глаза.
– Ты выставляешь меня на улицу?
– Я никогда тебя не звал сюда, Ева.
– Куда мне идти?
– Ты можешь вернуться в Уругвай, вернуться к сыну.
– У меня нет денег. Мне нужно где-то жить.
– У меня тебе жить нельзя. Я уже старик, Ева. И ничем помочь тебе не могу.
Ева сидела, опершись локтями о пластиковую крышку стола. Она выкрасила свои густые короткие волосы в светлый тон. Корни волос остались черными. Она что-то невнятно пробормотала по-испански. Сигарету она докурила до самого фильтра.
(Боатти сказал: «За так просто никто не трахается. Женщина всегда знает, когда ты ее хочешь а всегда что-нибудь попросит за это взамен. Она разводит но и а ты раскрываешь свою чековую книжку. Или еще хуже; раскрываешь перед ней двери своего дома, свою душу, свою жизнь»).
Тротти сел напротив нее и положил руки на пластиковую поверхность стола.
Из-за будильника, стоявшего на холодильнике, высовывался листок приходских новостей восьмимесячной давности, забытый здесь Пьоппи. Будильник тихо тикал.
– Дай мне сигарету, у меня все кончились.
– Я не курю.
– Господи!
Тротти порылся в ящике буфета. Нашел старую пачку «Бенсона», которую в прошлое Рождество забыл у него Нандо. В пачке лежали три сигареты.
– Тебе нельзя здесь оставаться, Ева. – Тротти протянул ей высохшую сигарету.
– А что мне делать?
– Я тебе помочь больше не смогу.
– Если я вернусь в Уругвай, они меня отыщут.
– А здесь, думаешь, они тебя не отыщут?
Она кивнула.
– Ты мне нужен. – Она засопела. Жалела себя. Тротти знал, что вот-вот польются слезы. – Они будут меня искать. Они уже меня ищут. Они захотят вернуть свои деньги.
Тротти покачал головой.
– Я уже пытался тебе помочь. Тебе не нужно было сюда приезжать, Ева.
– Что еще мне не нужно было делать?
– Я достал тебе паспорт. Купил билет. Ты могла бы вернуться к сыну. Ты говорила, что сможешь устроиться на работу.
– В Уругвае? – Ева помотала головой.
– Ты могла бы вернуться. И устроиться на работу, чтобы быть рядом со своим сынишкой.
– Ему неплохо и с бабкой. – Она снова замотала головой. О незажженной сигарете во рту она, казалось, совсем забыла. – В Италии никто не относился ко мне лучше чем ты, Пьеро Тротти.
Тротти почувствовал, что начинает злиться.
– Почему ты не села на самолет в Уругвай?
– Не оставляй меня сейчас.
Тротти разозлился, потому что понял, что попал в ловушку.
– Ты единственный, кто отдавал, не требуя ничего взамен. – Она взглянула на него покрасневшими глазами. В толстых губах дрожала нераскуренная сигарета. Лицо отекло, на коже остались следы от подушки.
– Я не смогу тебе больше помочь.
Ева Беатрикс Камарго Мендес, 28 лет, родом из департамента Серро-Ларго, Уругвай, мать и проститутка, зарыдала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Господи, да не мой это пистолет.
– Посмотри-ка, нет ли у него в карманах какого снадобья.
– Нет у меня ничего. – Бельтони завертел головой, и на его грязном лбу заплясали косицы.
– Ничего такого, что не требовало бы дезинфекции. – У Тротти сперло дыхание. – Посмотри в ботинках.
– А что же негра-то не взяли?
– Помолчи.
– Возьмите негра, зелье у него. – В хнычащем голосе чувствовался сильный миланский акцент. Налитые кровью глаза казались неестественно большими. – У меня ничего нет. Торгует негр. Почему вы его не взяли?
Боатти все это время сидел в машине, приоткрыв заднюю дверцу и выставив одну ногу на тротуар. Его круглое лицо побледнело.
– Шевелись, Пизанелли. Посмотри у него в ботинках.
В зловонном дыхании Бельтони чувствовался запах голода, алкоголя и табака. Носков на нем не было. Из левой баскетбольной туфли Пизанелли извлек складной нож. Когда он стал обыскивать карманы джинсов, Бельтони рванулся своим худым телом назад, пытаясь увернуться.
– Сволочи!
Рывок был не очень сильным, Бельтони задел лишь голову Пизанелли.
– Оставьте меня в покое, сволочи!
Не выпуская из рук пистолет «беретта», который в кобуре носил с собой Пизанелли, Тротти ударил Бельтони по пояснице. Потом, когда тот развернулся, коленом нанес ему удар в пах.
Бельтони застонал, согнулся, и Пизанелли надел на его бледные узкие запястья наручники.
– Подонок.
Пизанелли прекратил обыск:
– Ого!
– Что?
Пизанелли взглянул на Тротти. Его возбужденное лицо было мокрым от пота. Он как-то неуверенно осклабился:
– Нашел!
В левой руке он сжимал толстую пачку банкнот в сто тысяч лир.
Ромашка
На кухонном столе, словно солдаты в черных фуражках, выстроились в длинный ряд по стойке «смирно» окурки сигарет «Муратти». В раковине лежала пара кастрюль с остатками пищи. По стенке пластикового мусорного ведра, стоявшего под раковиной, тонкой струйкой натек на пол томатный соус.
В спальне, развалясь по диагонали широкой постели, спала Ева. Сбоку горел светильник. На полу валялась пара раскрытых журналов. Жалюзи было опущено, в комнате стоял запах мускусных духов, маникюрного лака и сигаретного дыма.
Тротти вернулся на кухню и налил в кастрюлю горячей воды. Ожидая, пока вода закипит, он прибрался. Смел со стола сигаретные окурки и принялся мыть посуду.
Когда он заваривал кипятком ромашку, в дверях появилась Ева. В руке она мяла сигарету. Она нашла одну из ночных рубашек Аньезе – подарок Тротти, когда они отдыхали в Бари, – и надела ее не завязывая. Рубашка прикрывала грудь Евы, но оставляла открытым темный треугольник волос на лобке.
– А ты поздновато.
– Здесь как в хлеву.
– Я готовила тебе еду, Пьеро Тротти.
– Ты очень добра, но никакой необходимости в этом не было. – Кастрюля выскользнула у него из рук, и металлическая ручка обожгла ему пальцы. Он бросил кастрюлю в раковину, где она злобно зашипела, и к потолку поднялось облачко пара.
– Не нервничай.
– Я никогда не нервничаю, – сказал Тротти. Он отвернулся и подлил в раковину холодной воды.
– Я ждала тебя целый день. Ты мог бы позвонить, Пьеро.
Тротти не отвечал.
– Я о тебе беспокоилась.
– Я просил тебя не подходить к телефону. Звонил один мой сотрудник, и ты ответила. Не нужно было. Когда телефон звонит, не снимай трубку. Никто не должен знать, что ты здесь. – Он с грохотом домыл остальные тарелки и расставил их в сушилке. – Ради твоего же блага никто не должен знать, что ты здесь.
– В холодильнике спагетти.
Тротти перекинул через плечо полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к Еве.
– Ева, тебе нужно будет уехать.
Ева закурила сигарету и опустилась на один из кухонных стульев. Складки шелка свисали между ее черными гладкими ногами.
– Ты собираешься выставить меня на улицу? – Под отворотом из красного шелка на груди у нее едва различались шрамы от сигаретных ожогов.
– Тебе нельзя здесь жить, Ева. – Тротти говорил, глядя ей прямо в глаза.
– Ты выставляешь меня на улицу?
– Я никогда тебя не звал сюда, Ева.
– Куда мне идти?
– Ты можешь вернуться в Уругвай, вернуться к сыну.
– У меня нет денег. Мне нужно где-то жить.
– У меня тебе жить нельзя. Я уже старик, Ева. И ничем помочь тебе не могу.
Ева сидела, опершись локтями о пластиковую крышку стола. Она выкрасила свои густые короткие волосы в светлый тон. Корни волос остались черными. Она что-то невнятно пробормотала по-испански. Сигарету она докурила до самого фильтра.
(Боатти сказал: «За так просто никто не трахается. Женщина всегда знает, когда ты ее хочешь а всегда что-нибудь попросит за это взамен. Она разводит но и а ты раскрываешь свою чековую книжку. Или еще хуже; раскрываешь перед ней двери своего дома, свою душу, свою жизнь»).
Тротти сел напротив нее и положил руки на пластиковую поверхность стола.
Из-за будильника, стоявшего на холодильнике, высовывался листок приходских новостей восьмимесячной давности, забытый здесь Пьоппи. Будильник тихо тикал.
– Дай мне сигарету, у меня все кончились.
– Я не курю.
– Господи!
Тротти порылся в ящике буфета. Нашел старую пачку «Бенсона», которую в прошлое Рождество забыл у него Нандо. В пачке лежали три сигареты.
– Тебе нельзя здесь оставаться, Ева. – Тротти протянул ей высохшую сигарету.
– А что мне делать?
– Я тебе помочь больше не смогу.
– Если я вернусь в Уругвай, они меня отыщут.
– А здесь, думаешь, они тебя не отыщут?
Она кивнула.
– Ты мне нужен. – Она засопела. Жалела себя. Тротти знал, что вот-вот польются слезы. – Они будут меня искать. Они уже меня ищут. Они захотят вернуть свои деньги.
Тротти покачал головой.
– Я уже пытался тебе помочь. Тебе не нужно было сюда приезжать, Ева.
– Что еще мне не нужно было делать?
– Я достал тебе паспорт. Купил билет. Ты могла бы вернуться к сыну. Ты говорила, что сможешь устроиться на работу.
– В Уругвае? – Ева помотала головой.
– Ты могла бы вернуться. И устроиться на работу, чтобы быть рядом со своим сынишкой.
– Ему неплохо и с бабкой. – Она снова замотала головой. О незажженной сигарете во рту она, казалось, совсем забыла. – В Италии никто не относился ко мне лучше чем ты, Пьеро Тротти.
Тротти почувствовал, что начинает злиться.
– Почему ты не села на самолет в Уругвай?
– Не оставляй меня сейчас.
Тротти разозлился, потому что понял, что попал в ловушку.
– Ты единственный, кто отдавал, не требуя ничего взамен. – Она взглянула на него покрасневшими глазами. В толстых губах дрожала нераскуренная сигарета. Лицо отекло, на коже остались следы от подушки.
– Я не смогу тебе больше помочь.
Ева Беатрикс Камарго Мендес, 28 лет, родом из департамента Серро-Ларго, Уругвай, мать и проститутка, зарыдала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70