Потемневшие от времени деревянные доски отодрали и заменили мраморными плитками, окна расширили, и они стали пропускать в помещение отраженный от реки свет. Снаружи тратторию оштукатурили и перекрасили. Из традиционно-охряных стены превратились в пастельно-розовые, отчего все здание приобрело какой-то нереальный вид и стало напоминать фотографию из журнала по архитектуре. Дабы воспрепятствовать парковке автомашин у стен и подъезда, на улицу были вытащены растения в кадках. Дорога, некогда покрытая асфальтом, теперь была аккуратно вымощена камнями, уложенными небольшими полукругами.
– А порциями-то тут не балуют, – съязвил Тротти, цепляя вилкой ризотто.
– Здесь всем заправляет мой двоюродный брат. А он несколько лет проработал в Швейцарии.
Просторную террасу, где прежде собирались рыбаки, чтобы за шумной игрой в брисколу опустошить бутылку-другую вина или похвастаться друг перед другом невероятными приключениями, превратили в ресторан, изо дня в день услужливо принимавший богатых гурманов, которые специально приезжали сюда из Милана отведать новую «cuisine all'italiana».
– В сберегательном банке?
Боатти нахмурился.
– Ваш двоюродный брат работал в Швейцарии в Сбербанке?
Боатти, казалось, удивился:
– Я и не знал, комиссар, что у вас есть чувство юмора.
– Кто вам сказал, что я здесь?
– Ну я же вестовой в нескольких национальных газетах.
– Вестовой?
– У меня много деловых знакомых, и когда случается что-нибудь интересное…
– Например, самоубийство в По?
Боатти кивнул.
– Так вот что означает мой бесплатный ленч?
– Не слишком любезно с вашей стороны, комиссар.
– В моем возрасте на лицемерие времени не тратят.
– А прошлой ночью агрессивности в вас было гораздо меньше.
– Агрессивности?
– Я допускаю, что есть люди, которым вы нравитесь, комиссар. Допускаю даже, что и друзья у вас есть.
– Да допускайте что хотите.
– Я рад, что разыскал вас. – Боатти откинулся в кресле – очень современном, из экзотической древесины, с высокой темной спинкой; лицо его было бледным, ноздри сжаты. Он взял стакан и, прежде чем заговорить, отхлебнул вина. – Я подумал о том, что мы могли бы сотрудничать.
– И обслуживают здесь медленно.
– В этом-то все и дело. Slow food.
Тротти нахмурился.
– И рис, и лягушки – все с окрестных болот, а болота тянутся отсюда до самой Адриатики. И это – ответ итальянцев на американское fast food. Вам не нравится?
– Мне нравится, что я ем бесплатно.
– Не так уж часто полицейскому приходится самому платить за еду, а, комиссар?
– Вы сказали – сотрудничать, синьор Боатти?
– Я подумал, что мы могли бы работать вместе – вы и я.
– Никто не сработается с полицейским.
– Сотрудничать ради общей выгоды.
Тротти доел ризотто с лягушачьими лапками. Он вытер пальцы и, глядя на Боатти, положил розовую салфетку на белую скатерть.
– Я писатель, комиссар. Конечно, я занимаюсь журналистикой, но по-настоящему она меня не интересует.
– А как же все эти ваши политические бредни?
– Давным-давно их бросил. От них и сытым не будешь, и от политической полиции не отвяжешься. – Усмешка. – А, я вижу, вы меня проверяли.
– Привычка.
– Я хочу написать книгу, Тротти.
Вспомнив книжные полки, уставленные желтыми томами издательства «Мондадори», Тротти спросил:
– Детективный роман?
– Полувымысел – что-нибудь среднее между документальным и художественным. Что-нибудь в духе Трумена Капоте.
– Кого?
– Книгу о каком-нибудь реальном случае убийства. – Боатти по-мальчишески улыбнулся и подлил вина в бокалы. За окном позади Боатти под тяжелым небом лежал безмолвный и неподвижный город. Широкая панорама так и просилась на фотографию. Город отражался в медленных мутных водах По. – Я так и не прилег сегодня ночью. Видите ли, я очень любил Розанну. Ее смерть… не могу поверить, что она так глупо умерла.
– Вы хотите написать книгу и сделать на ней деньги?
Боатти устремил взгляд на Тротти:
– Если бы мне нужны были деньги и сенсации, я бы стал политиком.
– Весьма разумно, синьор Боатти.
– Или уж на худой конец полицейским. – Какой-то миг Боатти колебался, а потом, отодвинув рукой тарелку и тонкую белую вилку, подался вперед. – Книгу. Мне бы хотелось написать книгу. О Розанне и ее смерти. И о том, как работает полиция.
– Меня от расследования отстранили.
– Что?
Тротти огляделся.
– Все-таки обслуживают здесь очень медленно.
Голос Боатти прозвучал резко:
– Вас отстранили, Тротти?
– Если хотите, синьор Боатти, я дам вам телефон комиссара Меренды… того самого полицейского, с кем вы беседовали прошлой ночью.
Преданность
– И что вы намерены делать?
Тротти пожал плечами.
– Вы хотите совсем отказаться от участия в этом деле?
– Им будет заниматься Меренда из отдела по расследованию убийств. Начальник квестуры не хочет, чтобы я стоял у Меренды на пути.
– И это вас останавливает?
– Да.
– Но вы же слывете хорошим полицейским, Тротти.
– Может, я и был им когда-то. – Тротти снова пожал плечами и, повернув голову, поискал официанта. – Мне шестьдесят два года. Карьера полицейского для меня закончилась.
– Вы разыщете убийцу Розанны раньше, чем Меренда успеет почистить зубы.
– Зубы у него что надо. Ему их и чистить не нужно.
– А ночью вы вроде бы встревожились судьбой Розанны. Вы сказали, что дружили с ней.
Тротти снова повернулся и взглянул на Боатти:
– Это было ночью.
– Но дружили же.
– Мы были знакомыми – вот и все, – ответил Тротти.
Когда Тротти удалось наконец привлечь внимание официанта, они заказали на десерт мороженое с персиком в сиропе, кофе и виноградную водку.
– Все это, безусловно, одна показуха, – сказал Боатти, кончиком языка слизывая с губ капли виноградной водки.
– Что – показуха?
– Да ваша мизантропия. Вы давным-давно могли бы уволиться, комиссар, но оставались в квестуре, потому что слишком любили свою работу.
– А вы все обо мне знаете.
– Так уж в этом городе заведено. Вы этим и живете – чтобы в вас нуждались, чтобы уважали. А прошлой ночью вы встревожились по-настоящему.
– Что такое, по-вашему, мизантропия?
– Да начальник квестуры вас насквозь видит.
Тротти усмехнулся:
– Начальник хочет благополучно от меня избавиться.
– Я не верю, что вы так просто откажетесь от дела Розанны.
– Верьте чему хотите.
– Вы очень упрямы, комиссар. – Боатти прищелкнул языком. – Кроме того, вы раздражительны и довольно невежественны.
Тротти улыбался, не глядя на Боатти.
– Но одно ваше свойство, комиссар, искупает все.
– Вы мне льстите.
– Ваша преданность. Преданность идеалам и друзьям. – Боатти помолчал. – Если бы речь шла о политике, я бы вас возненавидел. Подозреваю, что вы до сих пор фашист.
– Фашисты убили моего брата.
– В глубине души вы совершенно не политическое животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– А порциями-то тут не балуют, – съязвил Тротти, цепляя вилкой ризотто.
– Здесь всем заправляет мой двоюродный брат. А он несколько лет проработал в Швейцарии.
Просторную террасу, где прежде собирались рыбаки, чтобы за шумной игрой в брисколу опустошить бутылку-другую вина или похвастаться друг перед другом невероятными приключениями, превратили в ресторан, изо дня в день услужливо принимавший богатых гурманов, которые специально приезжали сюда из Милана отведать новую «cuisine all'italiana».
– В сберегательном банке?
Боатти нахмурился.
– Ваш двоюродный брат работал в Швейцарии в Сбербанке?
Боатти, казалось, удивился:
– Я и не знал, комиссар, что у вас есть чувство юмора.
– Кто вам сказал, что я здесь?
– Ну я же вестовой в нескольких национальных газетах.
– Вестовой?
– У меня много деловых знакомых, и когда случается что-нибудь интересное…
– Например, самоубийство в По?
Боатти кивнул.
– Так вот что означает мой бесплатный ленч?
– Не слишком любезно с вашей стороны, комиссар.
– В моем возрасте на лицемерие времени не тратят.
– А прошлой ночью агрессивности в вас было гораздо меньше.
– Агрессивности?
– Я допускаю, что есть люди, которым вы нравитесь, комиссар. Допускаю даже, что и друзья у вас есть.
– Да допускайте что хотите.
– Я рад, что разыскал вас. – Боатти откинулся в кресле – очень современном, из экзотической древесины, с высокой темной спинкой; лицо его было бледным, ноздри сжаты. Он взял стакан и, прежде чем заговорить, отхлебнул вина. – Я подумал о том, что мы могли бы сотрудничать.
– И обслуживают здесь медленно.
– В этом-то все и дело. Slow food.
Тротти нахмурился.
– И рис, и лягушки – все с окрестных болот, а болота тянутся отсюда до самой Адриатики. И это – ответ итальянцев на американское fast food. Вам не нравится?
– Мне нравится, что я ем бесплатно.
– Не так уж часто полицейскому приходится самому платить за еду, а, комиссар?
– Вы сказали – сотрудничать, синьор Боатти?
– Я подумал, что мы могли бы работать вместе – вы и я.
– Никто не сработается с полицейским.
– Сотрудничать ради общей выгоды.
Тротти доел ризотто с лягушачьими лапками. Он вытер пальцы и, глядя на Боатти, положил розовую салфетку на белую скатерть.
– Я писатель, комиссар. Конечно, я занимаюсь журналистикой, но по-настоящему она меня не интересует.
– А как же все эти ваши политические бредни?
– Давным-давно их бросил. От них и сытым не будешь, и от политической полиции не отвяжешься. – Усмешка. – А, я вижу, вы меня проверяли.
– Привычка.
– Я хочу написать книгу, Тротти.
Вспомнив книжные полки, уставленные желтыми томами издательства «Мондадори», Тротти спросил:
– Детективный роман?
– Полувымысел – что-нибудь среднее между документальным и художественным. Что-нибудь в духе Трумена Капоте.
– Кого?
– Книгу о каком-нибудь реальном случае убийства. – Боатти по-мальчишески улыбнулся и подлил вина в бокалы. За окном позади Боатти под тяжелым небом лежал безмолвный и неподвижный город. Широкая панорама так и просилась на фотографию. Город отражался в медленных мутных водах По. – Я так и не прилег сегодня ночью. Видите ли, я очень любил Розанну. Ее смерть… не могу поверить, что она так глупо умерла.
– Вы хотите написать книгу и сделать на ней деньги?
Боатти устремил взгляд на Тротти:
– Если бы мне нужны были деньги и сенсации, я бы стал политиком.
– Весьма разумно, синьор Боатти.
– Или уж на худой конец полицейским. – Какой-то миг Боатти колебался, а потом, отодвинув рукой тарелку и тонкую белую вилку, подался вперед. – Книгу. Мне бы хотелось написать книгу. О Розанне и ее смерти. И о том, как работает полиция.
– Меня от расследования отстранили.
– Что?
Тротти огляделся.
– Все-таки обслуживают здесь очень медленно.
Голос Боатти прозвучал резко:
– Вас отстранили, Тротти?
– Если хотите, синьор Боатти, я дам вам телефон комиссара Меренды… того самого полицейского, с кем вы беседовали прошлой ночью.
Преданность
– И что вы намерены делать?
Тротти пожал плечами.
– Вы хотите совсем отказаться от участия в этом деле?
– Им будет заниматься Меренда из отдела по расследованию убийств. Начальник квестуры не хочет, чтобы я стоял у Меренды на пути.
– И это вас останавливает?
– Да.
– Но вы же слывете хорошим полицейским, Тротти.
– Может, я и был им когда-то. – Тротти снова пожал плечами и, повернув голову, поискал официанта. – Мне шестьдесят два года. Карьера полицейского для меня закончилась.
– Вы разыщете убийцу Розанны раньше, чем Меренда успеет почистить зубы.
– Зубы у него что надо. Ему их и чистить не нужно.
– А ночью вы вроде бы встревожились судьбой Розанны. Вы сказали, что дружили с ней.
Тротти снова повернулся и взглянул на Боатти:
– Это было ночью.
– Но дружили же.
– Мы были знакомыми – вот и все, – ответил Тротти.
Когда Тротти удалось наконец привлечь внимание официанта, они заказали на десерт мороженое с персиком в сиропе, кофе и виноградную водку.
– Все это, безусловно, одна показуха, – сказал Боатти, кончиком языка слизывая с губ капли виноградной водки.
– Что – показуха?
– Да ваша мизантропия. Вы давным-давно могли бы уволиться, комиссар, но оставались в квестуре, потому что слишком любили свою работу.
– А вы все обо мне знаете.
– Так уж в этом городе заведено. Вы этим и живете – чтобы в вас нуждались, чтобы уважали. А прошлой ночью вы встревожились по-настоящему.
– Что такое, по-вашему, мизантропия?
– Да начальник квестуры вас насквозь видит.
Тротти усмехнулся:
– Начальник хочет благополучно от меня избавиться.
– Я не верю, что вы так просто откажетесь от дела Розанны.
– Верьте чему хотите.
– Вы очень упрямы, комиссар. – Боатти прищелкнул языком. – Кроме того, вы раздражительны и довольно невежественны.
Тротти улыбался, не глядя на Боатти.
– Но одно ваше свойство, комиссар, искупает все.
– Вы мне льстите.
– Ваша преданность. Преданность идеалам и друзьям. – Боатти помолчал. – Если бы речь шла о политике, я бы вас возненавидел. Подозреваю, что вы до сих пор фашист.
– Фашисты убили моего брата.
– В глубине души вы совершенно не политическое животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70