Единение возможно, видимо, только пока идет игра. Дальше – после футбола – игроку и зрителю, болельщику трудно найти точку соприкосновения.
Футбол продолжает жить в них по-разному.
Ни одна, скажем, из побед ЦДКА над «Динамо», вызывавших мое детское ликование, не казалась Трофимову закономерной – по игре…
Все должно и, главное, могло быть иначе. В его разборе изнутри каждый раз выходило так, что, не случись той или иной ошибки с их стороны – он конкретно называл, указывал эти ошибки, – все повернулось бы по-другому.
В драматическом порыве, сумбуре, нравящемся мне и дающем энергию для рассказа, Трофимов трезво и горько видел неточное движение, досадный шаг, неверный ход. И до сих пор сожалел о нем – неважно, он ли был виноват или кто-либо из партнеров.
До осени пятидесятого года я ни разу не видел поражений ЦДКА. И почти уверен был, что при мне, когда я на стадионе, ничего плохого с моей командой и не может произойти. Поверьте: в таком настроении особенно приятно было идти на футбол. Я почти всерьез ощущал себя соучастником происходящего действия.
Сидел я высоко, на закруглении перехода Восточной трибуны в Северную. Мне все было отлично видно оттуда – я уже научился сосредоточиваться. И от поля меня было не отвлечь. Стиснутый со всех сторон, вжатый в скамью, я чувствовал себя растворенно-уютно в многотысячном гудении трибун. Я сам себе «кадрировал» изображение предматчевых приготовлений – разминка перед игрой казалась мне тогда зрелищем чрезвычайно важным. Как я любил момент, когда с несколькими мячами появлялись на поле игроки, – даже и передать сейчас не могу, как любил. Не с чем сравнить эту прелюдию к матчу.
Тренер ЦДКА Борис Аркадьев – я прекрасно, отчетливо, как по телевизору, видел его со своего места – показался мне озабоченным.
И недаром – очень скоро Бесков ударом белой бутсы, увиденным сквозь пасмурный день всем стадионом, но для вратаря неотразимым (Никаноров не выходил почему-то на разминку и сейчас как-то рассеянно запоздал с броском), забил гол.
А вот как забил второй гол Трофимов – о том мяче тогда долго говорили да и потом всегда вспоминали, – своих непосредственных впечатлений не соберу. Помню только свое смятение – гол в наши ворота возник, казалось бы, из ничего. Трофимов со скромным удовольствием отмечает, что все задуманное у него получилось.
Он сместился со своего правого края в центр по фронту атаки и сумел пробить, несмотря на отчаянное противоборство лучшего в стране центрального защитника Анатолия Башашкина. Вот, оказывается, как оно было. Расстроил меня тогда Василий Дмитриевич. А сейчас мне его доверительность в рассказе только приятна. И все-таки почему-то жаль, что прошло, стерлось тогдашнее огорчение…
Мой приятель, намереваясь снять документальную телевизионную картину, в основе сценария которой – воспоминание о событиях того самого матча «Динамо» с ЦДКА осенью сорок восьмого года, очень рассчитывал на впечатления Бескова, забившего в той игре гол. И наткнулся на резкий ответ: «Неужели вы думаете, что мне легко вспоминать матч, где мы проиграли?»
Для романа, пожалуй, самым интересным было бы то, что осталось на душе у ветеранов знаменитых сражений-спектаклей. Неутоленное. Неотыгранное.
…Люди топтались на бетонных полосках вдоль скамеек, отыскивая свои места на трибунах, и многоярусное кружение вокруг поля казалось наводкой на резкость.
…Зрители плечом к плечу устраивались на своих местах, трибуны завершали свое кружение. Окончательно устанавливалась резкость изображения.
В обведенном бетоном квадратике тоннеля у подножия Северной трибуны обозначалась пульсация красных и синих точек – выходили на поле игроки…
Как всякий пишущий, я озабочен точностью формулировок и радуюсь, конечно, когда фраза заряжена определенным сходством с предметом, явлением, когда мысль, которую хочешь выразить, вдруг да и напомнит прицельный удар по воротам, раз уж свожу я разговор к футболу и через ранний интерес к футболу пробую понять начала собственной жизни и вообще современную мне жизнь в отдельных ее аспектах.
Но я был бы скорее огорчен, вместись мои воспоминания в формулировки полностью, без остатка. Меня ведь больше волнует несформулированное…
Переполненный стадион – тоже ведь своего рода формулировка, пластическая формулировка интереса к спорту.
Но сам-то интерес неизмеримо шире, разветвленнее.
Как ни памятны и неповторимы полтора часа концентрированного внимания к игре, а не в них все же суть.
Это время выражения себя игроком. Это время нашего непосредственного отклика на происходящее.
Но главный интерес, по-моему, в том, что предшествовало. И в том, что последовало, продолжилось.
…Игра окончена. Мы все расходимся со стадиона. Цифра счета – единственное, что одновременно понято, признано всеми как факт. И кажется: порядок цифр – 0:2 или 4:1 – целиком и полностью отражает происшедшее. Между тем из полученной информации эта наименее ценная, ибо противоестественно было бы уносить из футбольного зрелища одни лишь цифры. Кто бы пришел на следующий матч? Кто бы вышел на поле перед зрителями, подвластными только магии цифр?
…Представим себе, что зрелище футбольного матча разбирается и сохраняется после финального судейского свистка протоколами, выводами, отчетами, фотографиями, видеозаписью – и все. Какой бедной окажется спортивная жизнь!
К счастью – и к предупреждению на будущее – футбол проникает в каждого из нас, словно радиация. В каждого: смотрящего, играющего, тренирующего, судящего.
Футбол остается в нас, длится. Мы приносит его на следующий матч и сообща настраиваемся на зрелище. Зрелище нового матча обогащено личным участием каждого из нас.
Чудес не бывает – непережитое не принесешь с собой на следующий матч. Предстоящее зрелище обеднено заранее.
Чудеса бывают – при виде настоящего футбола фантазия и память пробуждаются почти одновременно.
Возможен ли футбол без эмоциональных взрывов, без преувеличений, без громких высказываний людей и не бивших никогда по мячу метко и сильно?
Я опять в плену формулировок? Еще ведь хочется сказать, добавить, признать, что охваченный футболом стадион был и первым, кроме школы и двора, общественным институтом. И множество человеческих характеров и типов открылось мне не где-нибудь, а на трибунах стадиона.
Когда-то мать сердилась, что я помню фамилии всех, как ей казалось, футболистов, а запомнить английские слова, заданные к уроку, не в состоянии.
Фамилии футболистов действительно легко мною запоминались, что отнесем, однако, к заслугам самого тогдашнего футбола – в отличие от сегодняшнего зрелища, которому явно недостает характеров, футбол сороковых годов изобиловал людьми, очень резко, темпераментно, самобытно себя выражавшими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Футбол продолжает жить в них по-разному.
Ни одна, скажем, из побед ЦДКА над «Динамо», вызывавших мое детское ликование, не казалась Трофимову закономерной – по игре…
Все должно и, главное, могло быть иначе. В его разборе изнутри каждый раз выходило так, что, не случись той или иной ошибки с их стороны – он конкретно называл, указывал эти ошибки, – все повернулось бы по-другому.
В драматическом порыве, сумбуре, нравящемся мне и дающем энергию для рассказа, Трофимов трезво и горько видел неточное движение, досадный шаг, неверный ход. И до сих пор сожалел о нем – неважно, он ли был виноват или кто-либо из партнеров.
До осени пятидесятого года я ни разу не видел поражений ЦДКА. И почти уверен был, что при мне, когда я на стадионе, ничего плохого с моей командой и не может произойти. Поверьте: в таком настроении особенно приятно было идти на футбол. Я почти всерьез ощущал себя соучастником происходящего действия.
Сидел я высоко, на закруглении перехода Восточной трибуны в Северную. Мне все было отлично видно оттуда – я уже научился сосредоточиваться. И от поля меня было не отвлечь. Стиснутый со всех сторон, вжатый в скамью, я чувствовал себя растворенно-уютно в многотысячном гудении трибун. Я сам себе «кадрировал» изображение предматчевых приготовлений – разминка перед игрой казалась мне тогда зрелищем чрезвычайно важным. Как я любил момент, когда с несколькими мячами появлялись на поле игроки, – даже и передать сейчас не могу, как любил. Не с чем сравнить эту прелюдию к матчу.
Тренер ЦДКА Борис Аркадьев – я прекрасно, отчетливо, как по телевизору, видел его со своего места – показался мне озабоченным.
И недаром – очень скоро Бесков ударом белой бутсы, увиденным сквозь пасмурный день всем стадионом, но для вратаря неотразимым (Никаноров не выходил почему-то на разминку и сейчас как-то рассеянно запоздал с броском), забил гол.
А вот как забил второй гол Трофимов – о том мяче тогда долго говорили да и потом всегда вспоминали, – своих непосредственных впечатлений не соберу. Помню только свое смятение – гол в наши ворота возник, казалось бы, из ничего. Трофимов со скромным удовольствием отмечает, что все задуманное у него получилось.
Он сместился со своего правого края в центр по фронту атаки и сумел пробить, несмотря на отчаянное противоборство лучшего в стране центрального защитника Анатолия Башашкина. Вот, оказывается, как оно было. Расстроил меня тогда Василий Дмитриевич. А сейчас мне его доверительность в рассказе только приятна. И все-таки почему-то жаль, что прошло, стерлось тогдашнее огорчение…
Мой приятель, намереваясь снять документальную телевизионную картину, в основе сценария которой – воспоминание о событиях того самого матча «Динамо» с ЦДКА осенью сорок восьмого года, очень рассчитывал на впечатления Бескова, забившего в той игре гол. И наткнулся на резкий ответ: «Неужели вы думаете, что мне легко вспоминать матч, где мы проиграли?»
Для романа, пожалуй, самым интересным было бы то, что осталось на душе у ветеранов знаменитых сражений-спектаклей. Неутоленное. Неотыгранное.
…Люди топтались на бетонных полосках вдоль скамеек, отыскивая свои места на трибунах, и многоярусное кружение вокруг поля казалось наводкой на резкость.
…Зрители плечом к плечу устраивались на своих местах, трибуны завершали свое кружение. Окончательно устанавливалась резкость изображения.
В обведенном бетоном квадратике тоннеля у подножия Северной трибуны обозначалась пульсация красных и синих точек – выходили на поле игроки…
Как всякий пишущий, я озабочен точностью формулировок и радуюсь, конечно, когда фраза заряжена определенным сходством с предметом, явлением, когда мысль, которую хочешь выразить, вдруг да и напомнит прицельный удар по воротам, раз уж свожу я разговор к футболу и через ранний интерес к футболу пробую понять начала собственной жизни и вообще современную мне жизнь в отдельных ее аспектах.
Но я был бы скорее огорчен, вместись мои воспоминания в формулировки полностью, без остатка. Меня ведь больше волнует несформулированное…
Переполненный стадион – тоже ведь своего рода формулировка, пластическая формулировка интереса к спорту.
Но сам-то интерес неизмеримо шире, разветвленнее.
Как ни памятны и неповторимы полтора часа концентрированного внимания к игре, а не в них все же суть.
Это время выражения себя игроком. Это время нашего непосредственного отклика на происходящее.
Но главный интерес, по-моему, в том, что предшествовало. И в том, что последовало, продолжилось.
…Игра окончена. Мы все расходимся со стадиона. Цифра счета – единственное, что одновременно понято, признано всеми как факт. И кажется: порядок цифр – 0:2 или 4:1 – целиком и полностью отражает происшедшее. Между тем из полученной информации эта наименее ценная, ибо противоестественно было бы уносить из футбольного зрелища одни лишь цифры. Кто бы пришел на следующий матч? Кто бы вышел на поле перед зрителями, подвластными только магии цифр?
…Представим себе, что зрелище футбольного матча разбирается и сохраняется после финального судейского свистка протоколами, выводами, отчетами, фотографиями, видеозаписью – и все. Какой бедной окажется спортивная жизнь!
К счастью – и к предупреждению на будущее – футбол проникает в каждого из нас, словно радиация. В каждого: смотрящего, играющего, тренирующего, судящего.
Футбол остается в нас, длится. Мы приносит его на следующий матч и сообща настраиваемся на зрелище. Зрелище нового матча обогащено личным участием каждого из нас.
Чудес не бывает – непережитое не принесешь с собой на следующий матч. Предстоящее зрелище обеднено заранее.
Чудеса бывают – при виде настоящего футбола фантазия и память пробуждаются почти одновременно.
Возможен ли футбол без эмоциональных взрывов, без преувеличений, без громких высказываний людей и не бивших никогда по мячу метко и сильно?
Я опять в плену формулировок? Еще ведь хочется сказать, добавить, признать, что охваченный футболом стадион был и первым, кроме школы и двора, общественным институтом. И множество человеческих характеров и типов открылось мне не где-нибудь, а на трибунах стадиона.
Когда-то мать сердилась, что я помню фамилии всех, как ей казалось, футболистов, а запомнить английские слова, заданные к уроку, не в состоянии.
Фамилии футболистов действительно легко мною запоминались, что отнесем, однако, к заслугам самого тогдашнего футбола – в отличие от сегодняшнего зрелища, которому явно недостает характеров, футбол сороковых годов изобиловал людьми, очень резко, темпераментно, самобытно себя выражавшими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66