ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Люди нашей профессии вроде бы имеют доступ к таким людям. Но тайна не обнаруживается и за распахнутой дверью. Секреты – пожалуйста, будьте любезны. Но тайна остается тайной – мы ее не знаем. Вот и допридумываем, дофантазируем…
Оказывается, еще Бенвенуто Челлини говорил, что человек, совершивший нечто замечательное, должен бы сам об этом написать.
Должен бы… Сам… Как это осуществить? Это же не только для людей из большого спорта проблема. И даже не в неумении писать препятствие. Самое, по-видимости, простое – написать откровенно о самом себе – чаще всего оборачивается непреодолимой сложностью. Человек живет и действует в мире не один, не в одиночку – и ему почему-то легче говорить за других, чем за себя.
В спортивную журналистику пришло не так уж мало людей из спорта – пришло и утвердилось, выдвинулось. Но в стремлении овладеть профессией эти люди не только приобретали, по и теряли. Я подозреваю, что самолюбие бывших спортсменов порождает определенный комплекс – в новом деле не ждать поблажек, скидок, снисхождения за прошлые заслуги, а скорее выполнить своего рода норматив, не отличаться ничем от более опытных коллег, не имеющих спортивного прошлого. Благородно, достойно. Но и – обидно. Зачем мне следование давно известному за подписью человека, чье имя вызывает у меня немедленные ассоциации? Я жду от него откровений – пусть и будут они выражены на бумаге менее складно, чем у мастеров пера, – я надеюсь услышать то, что ни от кого больше услышать не смогу. А новобранцы спортивной журналистики мучаются над правильностью построения фразы. От мук таких, разумеется, никто из пишущих не освобожден, но в случае с известными спортсменами, тратящими золотое время для освоения усредненного клишированного стиля, как не повторить вслед за Цветаевой: «Творению предпочту творца…»
Радующее исключение – бывшая чемпионка мира по фехтованию Татьяна Любецкая. Решающее отличие ее от многих коллег – смелость говорить о себе, от своего имени, без оглядки на кем-то установленные правила. Ее тяга к исповедальности только в интересах читателя. Он узнает новое о спорте от человека, в чьей искренности нет оснований усомниться. Вызванное в читателе доверие к автору – это ли не свидетельство литературной одаренности Татьяны Любецкой?
В контексте завязавшегося разговора не обойдешь литературные труды Юрия Власова. Хотя он и особая статья. И походя о работе его не выскажешься – Власов серьезен и значителен во всем, за что берется.
На меня в свое время большое впечатление произвел эпизод, им воссозданный, когда домой к Власову приходит Леонид Жаботинский. И хозяин, сердитый на бывшего соперника, неожиданно проникается к нему сочувствием – он ощущает вдруг единение их разных судеб, столкнувшихся, соприкоснувшихся…
Вместе с тем кажется мне, что в литературной работе Власов, по обыкновению победителя, заказывает сам себе непременные грандиозные рекорды. И с мыслью о выдающемся результате берется за перо.
Однако возможны ли в литературе умозрительные рекорды? Почему и сказано: «…езда в незнаемое».
Не мишень. Но – цель. Она обнаруживается внезапной новизной попадания – и только потом вокруг нее начинают концентрироваться круги: оценочные поля для неизбежной, к сожалению, вторичности, повторения уже найденного и пройденного первым…
Впрочем, человеку, одолевавшему гигантские веса, запредельные тяжести, разрешено, возможно, проникновение в психологию ремесла своим путем.
Я запомнил, принял к сведению слова другого выдающегося силача Давида Ригерта: «Сто восемьдесят килограммов – вес довольно скользкий. Одними руками его не выжмешь, а „вложиться“ как следует трудно. Для меня сто восемьдесят – это все-таки маловато».
У кого из нас нет такого же своего «скользкого веса», который «одними руками не выжмешь»? А вложиться как следует трудно…
Но вернемся к Анатолию Семичеву и ко мне, им протежируемому.
…Моя студенческая практика в Волгограде уже подходила к концу, когда начиналась Спартакиада школьников, – и мне предложили остаться, еще поработать на соревнованиях для молодежной газеты. Такая работа представлялась мне развлечением – со своей журналистской будущностью я ее никак не связывал. Как усердный читатель «Советского спорта», не сомневался, что справлюсь – дело знакомое. Я ведь никаких самостоятельных задач себе не ставил – считал, о спорте надо писать прежде всего броско, как Станислав Токарев. Может показаться, что я задним числом иронизирую: что значит – броско? Но я считал тогда манеру его образцом для подражания («Ничего не было до. Ничего не было после. Была Астахова».) и по-прежнему думаю, что литературное влияние Токарева на большинство журналистов «Спорта» нового призыва было безусловным. На того же Семичева, в частности, – Толя и диплом в университете писал под руководством Токарева. Он бы и на меня, не сомневаюсь, повлиял, когда очутился я в «Спорте», но у меня слух плохой и способности 1 имитации слабые – я ведь и старался, как мы дальше увидим, ему подражать. Ничего, однако, не вышло из этого…
Стыдно вспоминать, что в двадцать три года я еще колебался с окончательным выбором профессии.
После третьего курса университета мне, конечно, ясно было, что ближайшее будущее мое – в журналистике. Но странно, что все еще не оставляла пусть и слабая уже надежда – меня позовут обратно.
Куда, однако, обратно – я не мог теперь толком ответить.
Прошу прощения за автобиографические подробности, но без них не понять, почему оказался я в таком унизительно смятенном состоянии на третьем десятке лет жизни, когда все давным-давно у других определилось. И у меня бы, несомненно, определилось, не растеряйся я настолько при первой серьезной неудаче. И не поторопись я взять во что бы то ни стало реванш.
Мне пришлось уйти из школы-студии МХАТ после второго курса. Должен был перейти переводом в институт кинематографии – сорвалось. Месяца три учился на электромонтера-монтажника в техническом училище, к чему тоже никаких данных не обнаружилось. И вот неожиданно возник вариант с факультетом журналистики МГУ.
До университета я вообще ничего не писал, кроме работ, требуемых для поступления на режиссерский факультет. Творческого конкурса на «журналистику» тогда, кажется, не было. А на семинарах по печати я представлял переписанные от руки старые зарисовки моего приятеля из автомобильной многотиражки. Совесть не особенно мучила – саму журналистику я считал изменой тому искусству, которому намеревался служить в юности и которое отвергло меня. Журналистом я быть не собирался. Но руководитель семинара меня хвалил за чужие опусы, а мне так нужна была тогда хоть какая-нибудь похвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66