И в любви, наверное, должна существовать дистанция. У болельщика должна быть собственная гордость…
Но в общем, отнеслись тогда ко мне и моим коллегам – они, чтобы как-то поправить положение, чувствуя неловкость за мою несолидность, попытались внести ноту серьезности и подкрепили мою речь дежурными высказываниями о дружбе, о возможном шефстве журналистов АПН над спортсменами – благосклонно. Как-то мы все-таки развлекли футболистов.
Особенно тронул меня Валентин Иванов. Он держался по-хозяйски гостеприимно. Подбадривал нас, выступавших. Задавал вопросы – и получалось как конферанс. Он держался свободно, как на поле. Вышучивал своих, подчеркнуто уважителен был с нами. Моих коллег он очаровал.
До меня доходили слухи о сложности характера Иванова. Товарищ Пармен из заводского комитета комсомола – он и привез нас в Мячково – дорогой обрисовал нам обстановку в команде. И даже из его слов можно было представить лидерскую буквально во всем роль Кузьмы – так называли Валентина Козьмича Иванова в «Торпедо».
В начале шестидесятых годов я не принимал футбольных дел слишком близко к сердцу – мне в те годы было особенно трудно в поисках себя. А утешения в футболе я не мог искать – слишком большое место занял он в детстве, в отрочестве, чтобы сейчас делить его с чем-то другим. Следить – следил. Но это разве страсть – следить?
Лучшего сезона «Торпедо» я, конечно, не мог не заметить – нет, матчи по телевизору я почти регулярно смотрел, и все-таки почти: не так уж много вечеров проводил я тогда у телевизора, вот «Спорт», появившийся «Футбол», позже «Футбол-Хоккей» читал с прежней регулярностью, был в курсе спортивных новостей. В шестидесятом году «Торпедо» стало четвертым в истории нашего футбола явным лидером, четвертым за всю историю чемпионом – и расстановка сил, тем самым, перекраивалась в той же футбольной истории сложившаяся. По отголоскам давнего, болельщицкого, я радовался, что у «Спартака» и «Динамо» появилась конкуренция, появился, вернее, конкурент вместо бывшего ЦДКА – «мой» бывший клуб и призером, случалось, становился, но на лидерство претендовал формально, не по игре.
Правда, торпедовская команда меня больше интересовала в пору, когда, кроме Иванова и Стрельцова, заметных игроков в ней не было. Меня всегда, наверное, занимали сильные индивидуальности. Жажда чуда с детства и, пожалуй, до сегодняшнего дня нет-нет да и посетит меня. И от спорта, от футбола я тоже, скорее всего, ожидал и ожидаю – не с такой, конечно, надеждой и верой, как прежде, но ожидаю – чуда.
Два игрока, способных решить матч против команды, целиком состоящей из классных игроков, – есть в этом что-то вдохновляющее. Один в поле не воин – пословица, в общем-то, дразнящая. Должен быть и всегда в сложных ситуациях появляется воин, пословицу опровергающий.
2 мая пятьдесят шестого года Иванов со Стрельцовым, и особенно Стрельцов, напомнили Москве былые дни открытия сезона. Традиция встречи чемпиона с обладателем Кубка постепенно исчезла – ну то есть как постепенно: год не соблюли ее – вот и забылась. Вот сейчас возродили обычай такой игры сильнейших за прошлый год, установили особый приз, но в середине следующего сезона былые сильнейшие уже и не котируются, как сильнейшие, да и у клубов свои заботы в текущем чемпионате, и матч сверх программы не так чтобы очень радует. Деловой футбол в чем-то, вероятно, и коробят лирические отступления, выражающиеся в лишних нагрузках.
Но в игре 2 мая пятьдесят шестого года был очевидный подтекст. И спартаковцам, и торпедовцам было что в том сезоне открывать – и публике, и в себе самих.
Предстояла Олимпиада в Мельбурне. И на пять вакансий форвардов сборной претендовали пять спартаковцев: Татушин, Исаев, Симонян, Сальников, Ильин. И два торпедовца: Иванов со Стрельцовым.
И торпедовцы свои права на место в основном составе олимпийцев предъявили очень заметно для «Спартака» – 2:0. В прессе Стрельцова сравнивали с Федотовым и Бобровым.
В пятьдесят седьмом году, когда Иванов и Стрельцов вернулись из Мельбурна в ранге олимпийских чемпионов, возглавляемый ими клуб, где появился еще и талантливый правый край нападения Слава Метревели, занял второе место в чемпионате. Да и в пятьдесят восьмом году, если бы не случившееся со Стрельцовым, они бы, наверное, каких-нибудь медалей добились.
Валентин Иванов оставался тем одним воином в поле последующих чемпионатов? Воронин со мною не совсем соглашался. Вот что я записал с его слов (он начинал рассказ с самых первых шагов своих в «Торпедо»): «Я вижу их одних: Иванова и Стрельцова. А меня для них нет. Они не видят меня в упор. Девятнадцатилетний Эдик – рассеянно-доброжелательно. Двадцатидвухлетний Иванов – категорически. Кто не играет так, как он, для него не существует. А кто еще играет так, как он? И возможно ли так сыграть? Я хочу это понять. Я стараюсь не обижаться. Тем более кричит он не на одних младших, начинающих. И на старших – для него нет разницы. В команде есть он и Стрельцов – остальные не в курсе дела.
…Кажется, я понимаю, чего он хочет. Он диктует нам особое понимание игры. Сосредоточенность не на мяче – на развитии комбинации. Пас – сразу. Без лишних движений. Найти его, Иванова, пока пути его, ивановских, замыслов не перекрыты. Найти его вовремя – и он вернет тебе мяч в позицию, для тебя же гораздо перспективнее. Но чаще «обогащенный» его пасом мяч приходит к Стрельцову, а для того какие могут быть преграды… И стоит потерпеть и подумать о своей роли в футболе, когда играешь с такими людьми.
Он учит меня, не обращая на меня вне поля никакого внимания, и я учусь, учусь, смотрю на него, отдаленного от меня славой и пятью годами разницы в возрасте, но ни в коем случае не ветерана, а кумира в расцвете сил и лет, смотрю на него, взрослого и великого, и тайно от самого себя сержусь на него за то, что он меня не замечает.
А может быть, он все-таки замечал меня краем глаза? Мне и сейчас приятно было бы так думать.
В знаменитом шестидесятом году Иванову приходилось труднее, чем прежде.
Ведь как бывает: хотел же он настоящего окружения, вел нас, молодых, к пониманию, к уровню. И дожил – партнеры по клубу те же, что и в сборной: Гусаров, Метревели, Батанов, Островский, Медакин, Шустиков, Сергеев, Маношин, Воронин. Тут бы и обрадоваться от души. И он радовался, конечно, но, похоже, по абсолютной власти затосковал. Первый среди равных – это все же не безмерность влияния.
Мне кажется, в последующие, очень трудные для нас сезоны, когда ансамбль наш не удалось, по множеству причин, сохранить, Иванову было отчасти легче. Легче – душевно, по состоянию, по настроению. На поле, разумеется, труднее. Он снова воспитывал, требовал, сердился, брал на себя ответственность за решения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Но в общем, отнеслись тогда ко мне и моим коллегам – они, чтобы как-то поправить положение, чувствуя неловкость за мою несолидность, попытались внести ноту серьезности и подкрепили мою речь дежурными высказываниями о дружбе, о возможном шефстве журналистов АПН над спортсменами – благосклонно. Как-то мы все-таки развлекли футболистов.
Особенно тронул меня Валентин Иванов. Он держался по-хозяйски гостеприимно. Подбадривал нас, выступавших. Задавал вопросы – и получалось как конферанс. Он держался свободно, как на поле. Вышучивал своих, подчеркнуто уважителен был с нами. Моих коллег он очаровал.
До меня доходили слухи о сложности характера Иванова. Товарищ Пармен из заводского комитета комсомола – он и привез нас в Мячково – дорогой обрисовал нам обстановку в команде. И даже из его слов можно было представить лидерскую буквально во всем роль Кузьмы – так называли Валентина Козьмича Иванова в «Торпедо».
В начале шестидесятых годов я не принимал футбольных дел слишком близко к сердцу – мне в те годы было особенно трудно в поисках себя. А утешения в футболе я не мог искать – слишком большое место занял он в детстве, в отрочестве, чтобы сейчас делить его с чем-то другим. Следить – следил. Но это разве страсть – следить?
Лучшего сезона «Торпедо» я, конечно, не мог не заметить – нет, матчи по телевизору я почти регулярно смотрел, и все-таки почти: не так уж много вечеров проводил я тогда у телевизора, вот «Спорт», появившийся «Футбол», позже «Футбол-Хоккей» читал с прежней регулярностью, был в курсе спортивных новостей. В шестидесятом году «Торпедо» стало четвертым в истории нашего футбола явным лидером, четвертым за всю историю чемпионом – и расстановка сил, тем самым, перекраивалась в той же футбольной истории сложившаяся. По отголоскам давнего, болельщицкого, я радовался, что у «Спартака» и «Динамо» появилась конкуренция, появился, вернее, конкурент вместо бывшего ЦДКА – «мой» бывший клуб и призером, случалось, становился, но на лидерство претендовал формально, не по игре.
Правда, торпедовская команда меня больше интересовала в пору, когда, кроме Иванова и Стрельцова, заметных игроков в ней не было. Меня всегда, наверное, занимали сильные индивидуальности. Жажда чуда с детства и, пожалуй, до сегодняшнего дня нет-нет да и посетит меня. И от спорта, от футбола я тоже, скорее всего, ожидал и ожидаю – не с такой, конечно, надеждой и верой, как прежде, но ожидаю – чуда.
Два игрока, способных решить матч против команды, целиком состоящей из классных игроков, – есть в этом что-то вдохновляющее. Один в поле не воин – пословица, в общем-то, дразнящая. Должен быть и всегда в сложных ситуациях появляется воин, пословицу опровергающий.
2 мая пятьдесят шестого года Иванов со Стрельцовым, и особенно Стрельцов, напомнили Москве былые дни открытия сезона. Традиция встречи чемпиона с обладателем Кубка постепенно исчезла – ну то есть как постепенно: год не соблюли ее – вот и забылась. Вот сейчас возродили обычай такой игры сильнейших за прошлый год, установили особый приз, но в середине следующего сезона былые сильнейшие уже и не котируются, как сильнейшие, да и у клубов свои заботы в текущем чемпионате, и матч сверх программы не так чтобы очень радует. Деловой футбол в чем-то, вероятно, и коробят лирические отступления, выражающиеся в лишних нагрузках.
Но в игре 2 мая пятьдесят шестого года был очевидный подтекст. И спартаковцам, и торпедовцам было что в том сезоне открывать – и публике, и в себе самих.
Предстояла Олимпиада в Мельбурне. И на пять вакансий форвардов сборной претендовали пять спартаковцев: Татушин, Исаев, Симонян, Сальников, Ильин. И два торпедовца: Иванов со Стрельцовым.
И торпедовцы свои права на место в основном составе олимпийцев предъявили очень заметно для «Спартака» – 2:0. В прессе Стрельцова сравнивали с Федотовым и Бобровым.
В пятьдесят седьмом году, когда Иванов и Стрельцов вернулись из Мельбурна в ранге олимпийских чемпионов, возглавляемый ими клуб, где появился еще и талантливый правый край нападения Слава Метревели, занял второе место в чемпионате. Да и в пятьдесят восьмом году, если бы не случившееся со Стрельцовым, они бы, наверное, каких-нибудь медалей добились.
Валентин Иванов оставался тем одним воином в поле последующих чемпионатов? Воронин со мною не совсем соглашался. Вот что я записал с его слов (он начинал рассказ с самых первых шагов своих в «Торпедо»): «Я вижу их одних: Иванова и Стрельцова. А меня для них нет. Они не видят меня в упор. Девятнадцатилетний Эдик – рассеянно-доброжелательно. Двадцатидвухлетний Иванов – категорически. Кто не играет так, как он, для него не существует. А кто еще играет так, как он? И возможно ли так сыграть? Я хочу это понять. Я стараюсь не обижаться. Тем более кричит он не на одних младших, начинающих. И на старших – для него нет разницы. В команде есть он и Стрельцов – остальные не в курсе дела.
…Кажется, я понимаю, чего он хочет. Он диктует нам особое понимание игры. Сосредоточенность не на мяче – на развитии комбинации. Пас – сразу. Без лишних движений. Найти его, Иванова, пока пути его, ивановских, замыслов не перекрыты. Найти его вовремя – и он вернет тебе мяч в позицию, для тебя же гораздо перспективнее. Но чаще «обогащенный» его пасом мяч приходит к Стрельцову, а для того какие могут быть преграды… И стоит потерпеть и подумать о своей роли в футболе, когда играешь с такими людьми.
Он учит меня, не обращая на меня вне поля никакого внимания, и я учусь, учусь, смотрю на него, отдаленного от меня славой и пятью годами разницы в возрасте, но ни в коем случае не ветерана, а кумира в расцвете сил и лет, смотрю на него, взрослого и великого, и тайно от самого себя сержусь на него за то, что он меня не замечает.
А может быть, он все-таки замечал меня краем глаза? Мне и сейчас приятно было бы так думать.
В знаменитом шестидесятом году Иванову приходилось труднее, чем прежде.
Ведь как бывает: хотел же он настоящего окружения, вел нас, молодых, к пониманию, к уровню. И дожил – партнеры по клубу те же, что и в сборной: Гусаров, Метревели, Батанов, Островский, Медакин, Шустиков, Сергеев, Маношин, Воронин. Тут бы и обрадоваться от души. И он радовался, конечно, но, похоже, по абсолютной власти затосковал. Первый среди равных – это все же не безмерность влияния.
Мне кажется, в последующие, очень трудные для нас сезоны, когда ансамбль наш не удалось, по множеству причин, сохранить, Иванову было отчасти легче. Легче – душевно, по состоянию, по настроению. На поле, разумеется, труднее. Он снова воспитывал, требовал, сердился, брал на себя ответственность за решения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66