За многие годы, прожитые ею после смерти отца – ее настоящего отца, о котором никто не догадывался – проведенные не только в Московии, но и дома, в Италии, она не встречала мужчины, который так походил бы на него, как Никита. Ухтомский нравился ей не только бесспорной красотой тела и лица, но и редкой для славянина подвижностью, кипучей энергией, бьющей через край, смелостью и чистосердечием.
Впрочем, последняя черта скорее отличала его от – коварного итальянского герцога, но она была чрезвычайно характерна, как не раз убеждалась Вассиана, для выходцев с северной Руси.
Почувствовав ее взгляд, Никита обернулся и поднял голову. Даже сквозь мутную слюду она почувствовала, как взор его пронзил все ее существо, и мелкая дрожь пронеслась по телу. В дверь спальни постучали: два коротких удара, затем, через секунду, еще один – де Армес.
– Войдите, – разрешила женщина, отойдя от окна.
Дверь открылась. Появился капитан Гарсиа де Армес, несмотря на ранний час, одетый аккуратно и с иголочки. Белоснежные манжеты на его костюме и жабо рубашки сияли серебристыми блесками, длинные черные волосы – гладко зачесаны назад, даже замшевые перчатки – на руках. Войдя, он снял их и поклонился по-европейски, выставив вперед одну ногу в начищенном, как зеркало, черном сапоге со звездчатой шпорой.
– Как вам спалось, госпожа? – спросил он по-итальянски.
– Отвратительно, – призналась Вассиана. – Холодно. Сыро. Зябко. А ты?
– Я-то что! – загадочно улыбнулся испанец, подходя. – Мне не бывает ни холодно, ни жарко. Только вот собаки всю ночь выли.
– Мертвеца чуют, не привыкли еще, – ответила ему Вассиана.
– Благодарю за комплимент, – испанец снова картинно поклонился.
– За правду не благодарят. Удалось тебе что-то узнать о мурзе?
– Нет, госпожа. Татарин как в воду канул. Наши люди пока не нашли его.
– А Голенище?
– Князь Андомский, как и положено ему, в Александровской слободе, при государе, конюшнями царскими ведает, обер-шталмейстер здешний, не знаю, как русские это называют.
– Ты виделся с ним?
– А как же. Невидимкой прикинулся, да как приказали, проник в само подворье укрепленное, в новую государеву столицу, что меж глухих лесов теперь стоит, за рвом да валом и со сторожевыми заставами по дорогам – так просто не проедешь. Там у них ныне что-то наподобие монастыря. Сам государь – игумен, а князь Афанасий Вяземский – за келаря. Все в монашеских скуфейках, в черных рясах поют заутреню. Сам государь с царевичем на колокольню полез в колокола звонить, а потом на клиросе читал, да такие земные поклоны клал, что я уж испугался, как бы он лоб-то в кровь не расшиб. Ну, а затем все за трапезу принялись, тут-то я Андрюшку и отозвал в сторонку. Государь там о посте да о воздержании речь держал, прямо как Великий магистр у нас в Лазурном замке.
– Не у нас, а у вас, – поправила его Вассиана.
– Ну, да, простите, госпожа, не то сказал, – снова поклонился испанец. – Так передал я князю, что велели. Государь на охоту нынче собирается. Там, видать, и супруга вашего нынешнего лицезреть изволит, а Голенищу не терпится в соколиной охоте с господином де Ухтом потягаться. Клялся, что одержит верх над Никитой.
– Не бывать тому, – уверенно заявила Вассиана.
– Ну, так это как вашей светлости будет угодно, так мы и сделаем, – насмешливо хмыкнул испанец.
– Ты, Гарсиа, тут не лезь, – прервала его Вассиана. – Князь Ухтомский без тебя свою удаль покажет. А передал ты Голенищу, что видеть его желаю?
– А как же. Он, правда, в обиде большой. Ну, я уж постарался, уломал его. После охоты, сказал, готов, просил место назначить. Только, сами знаете, камешки ему нужны. За так – шагу не шагнет.
– Камешков он больше не увидит. Голенище нам теперь не нужен, – произнесла задумчиво Вассиана. – Когда требовалось от него себя показать, он провалил всю нашу задумку. Кроме того, с неуместными обидами своими да амбициями он может нам сейчас помешать, так как знает лишнее. Я для того и привезла тебя в Москву, Гарсиа, чтобы ты о нем позаботился. Но все должно быть незаметно, естественным путем, и с моего ведома, понял?
– Как не понять, ваша светлость.
– Так что ступай к нему и передай, что буду ждать его у Гостиного Двора на пересечении Бронницкой и Кузнечной улицы сегодня в десятом часу дня. И пока ничего не предпринимай. Иди, Гарсиа, а то сейчас дворовые прибегут, одевать меня, да и князь, не дай Бог, пожалует…
Испанец молча отвесил поклон и направился к двери.
– Татарина ищи, – приказала ему вслед Вассиана – Мне Юсуф нужен. И пока живой.
* * *
Царь Иоанн Васильевич, с недавних пор обосновавшийся в Александровской слободе с избранной тысячей приближенных бояр, в Москву теперь наезжал не часто и не на великое время. Потому каждого приезда государя бояре ждали со страхом и подобострастием. С раннего утра собирались в кремле, старики ехали в каретах, молодые – верхом. Не доезжая до царского двора, вдалеке от крыльца, выходили из карет, слезали с лошадей и шли к крыльцу пешком.
Князья Белозерский и Ухтомский также отправились во дворец, едва только рассвело. У постельного крыльца и на обширной площади, его окружающем, толпились наименее знатные царевы холопы, в основном дети отцов, бывших в высоких чинах: площадные и комнатные стольники, стряпчие, московские дворяне, у которых не было придворных должностей, дьяки и подьячие. Взад и вперед бегали жильцы: в основном, дворянские, дьяческие и подьяческие дети, ночующие при царском дворе. То тут, то там возникали драки – кто сцепится из-за холопов, кто – из-за старых слухов да сплетен, да из-за места, кому ближе, а кому дальше стоять.
Перед князьями Белозерскими, как знатными особами, толпа расступилась. Вслед за боярами, окольничими, думными дворянами и дьяками князья прошли в переднюю, где собирались родовитые князья да бояре, или выслужившиеся в приказные дьяки служилые люди. Здесь было душно. Вся зала рябила разноцветием шелка и бархата, слепила глаз золотыми и серебряными узорами вышивок на одеяниях щеголявших друг перед другом богатством бояр, целый лес меховых шапок колыхался над головами, и то тут, то там, кто-то, вспотев от натуги ожидания, доставал из-под прикрывавших под шапкой макушку тафьи да колпака вышитые платки с золотой бахромой и вытирал испарину.
Видимо, перепрев, старый боярин Константин Шереметев неожиданно стукнул об пол тростью с резным набалдашником и громко посетовал, что князь Юрий Трубецкой на днях за обедом у государя получил назначение выше, чем сын его, Андрюшка Шереметев.
– Вы, Трубецкие, хоть и князья природные, да пришлые, литовские, а мы, Шереметевы – старинный московский знатный род. Вот и подаю государю челобитную, – донесся до Алексея Петровича сварливый голос Шереметева, – что я и сын мой полагаем, что бесчестит нас назначение иноземца пришлого на место выше нашего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Впрочем, последняя черта скорее отличала его от – коварного итальянского герцога, но она была чрезвычайно характерна, как не раз убеждалась Вассиана, для выходцев с северной Руси.
Почувствовав ее взгляд, Никита обернулся и поднял голову. Даже сквозь мутную слюду она почувствовала, как взор его пронзил все ее существо, и мелкая дрожь пронеслась по телу. В дверь спальни постучали: два коротких удара, затем, через секунду, еще один – де Армес.
– Войдите, – разрешила женщина, отойдя от окна.
Дверь открылась. Появился капитан Гарсиа де Армес, несмотря на ранний час, одетый аккуратно и с иголочки. Белоснежные манжеты на его костюме и жабо рубашки сияли серебристыми блесками, длинные черные волосы – гладко зачесаны назад, даже замшевые перчатки – на руках. Войдя, он снял их и поклонился по-европейски, выставив вперед одну ногу в начищенном, как зеркало, черном сапоге со звездчатой шпорой.
– Как вам спалось, госпожа? – спросил он по-итальянски.
– Отвратительно, – призналась Вассиана. – Холодно. Сыро. Зябко. А ты?
– Я-то что! – загадочно улыбнулся испанец, подходя. – Мне не бывает ни холодно, ни жарко. Только вот собаки всю ночь выли.
– Мертвеца чуют, не привыкли еще, – ответила ему Вассиана.
– Благодарю за комплимент, – испанец снова картинно поклонился.
– За правду не благодарят. Удалось тебе что-то узнать о мурзе?
– Нет, госпожа. Татарин как в воду канул. Наши люди пока не нашли его.
– А Голенище?
– Князь Андомский, как и положено ему, в Александровской слободе, при государе, конюшнями царскими ведает, обер-шталмейстер здешний, не знаю, как русские это называют.
– Ты виделся с ним?
– А как же. Невидимкой прикинулся, да как приказали, проник в само подворье укрепленное, в новую государеву столицу, что меж глухих лесов теперь стоит, за рвом да валом и со сторожевыми заставами по дорогам – так просто не проедешь. Там у них ныне что-то наподобие монастыря. Сам государь – игумен, а князь Афанасий Вяземский – за келаря. Все в монашеских скуфейках, в черных рясах поют заутреню. Сам государь с царевичем на колокольню полез в колокола звонить, а потом на клиросе читал, да такие земные поклоны клал, что я уж испугался, как бы он лоб-то в кровь не расшиб. Ну, а затем все за трапезу принялись, тут-то я Андрюшку и отозвал в сторонку. Государь там о посте да о воздержании речь держал, прямо как Великий магистр у нас в Лазурном замке.
– Не у нас, а у вас, – поправила его Вассиана.
– Ну, да, простите, госпожа, не то сказал, – снова поклонился испанец. – Так передал я князю, что велели. Государь на охоту нынче собирается. Там, видать, и супруга вашего нынешнего лицезреть изволит, а Голенищу не терпится в соколиной охоте с господином де Ухтом потягаться. Клялся, что одержит верх над Никитой.
– Не бывать тому, – уверенно заявила Вассиана.
– Ну, так это как вашей светлости будет угодно, так мы и сделаем, – насмешливо хмыкнул испанец.
– Ты, Гарсиа, тут не лезь, – прервала его Вассиана. – Князь Ухтомский без тебя свою удаль покажет. А передал ты Голенищу, что видеть его желаю?
– А как же. Он, правда, в обиде большой. Ну, я уж постарался, уломал его. После охоты, сказал, готов, просил место назначить. Только, сами знаете, камешки ему нужны. За так – шагу не шагнет.
– Камешков он больше не увидит. Голенище нам теперь не нужен, – произнесла задумчиво Вассиана. – Когда требовалось от него себя показать, он провалил всю нашу задумку. Кроме того, с неуместными обидами своими да амбициями он может нам сейчас помешать, так как знает лишнее. Я для того и привезла тебя в Москву, Гарсиа, чтобы ты о нем позаботился. Но все должно быть незаметно, естественным путем, и с моего ведома, понял?
– Как не понять, ваша светлость.
– Так что ступай к нему и передай, что буду ждать его у Гостиного Двора на пересечении Бронницкой и Кузнечной улицы сегодня в десятом часу дня. И пока ничего не предпринимай. Иди, Гарсиа, а то сейчас дворовые прибегут, одевать меня, да и князь, не дай Бог, пожалует…
Испанец молча отвесил поклон и направился к двери.
– Татарина ищи, – приказала ему вслед Вассиана – Мне Юсуф нужен. И пока живой.
* * *
Царь Иоанн Васильевич, с недавних пор обосновавшийся в Александровской слободе с избранной тысячей приближенных бояр, в Москву теперь наезжал не часто и не на великое время. Потому каждого приезда государя бояре ждали со страхом и подобострастием. С раннего утра собирались в кремле, старики ехали в каретах, молодые – верхом. Не доезжая до царского двора, вдалеке от крыльца, выходили из карет, слезали с лошадей и шли к крыльцу пешком.
Князья Белозерский и Ухтомский также отправились во дворец, едва только рассвело. У постельного крыльца и на обширной площади, его окружающем, толпились наименее знатные царевы холопы, в основном дети отцов, бывших в высоких чинах: площадные и комнатные стольники, стряпчие, московские дворяне, у которых не было придворных должностей, дьяки и подьячие. Взад и вперед бегали жильцы: в основном, дворянские, дьяческие и подьяческие дети, ночующие при царском дворе. То тут, то там возникали драки – кто сцепится из-за холопов, кто – из-за старых слухов да сплетен, да из-за места, кому ближе, а кому дальше стоять.
Перед князьями Белозерскими, как знатными особами, толпа расступилась. Вслед за боярами, окольничими, думными дворянами и дьяками князья прошли в переднюю, где собирались родовитые князья да бояре, или выслужившиеся в приказные дьяки служилые люди. Здесь было душно. Вся зала рябила разноцветием шелка и бархата, слепила глаз золотыми и серебряными узорами вышивок на одеяниях щеголявших друг перед другом богатством бояр, целый лес меховых шапок колыхался над головами, и то тут, то там, кто-то, вспотев от натуги ожидания, доставал из-под прикрывавших под шапкой макушку тафьи да колпака вышитые платки с золотой бахромой и вытирал испарину.
Видимо, перепрев, старый боярин Константин Шереметев неожиданно стукнул об пол тростью с резным набалдашником и громко посетовал, что князь Юрий Трубецкой на днях за обедом у государя получил назначение выше, чем сын его, Андрюшка Шереметев.
– Вы, Трубецкие, хоть и князья природные, да пришлые, литовские, а мы, Шереметевы – старинный московский знатный род. Вот и подаю государю челобитную, – донесся до Алексея Петровича сварливый голос Шереметева, – что я и сын мой полагаем, что бесчестит нас назначение иноземца пришлого на место выше нашего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88