Объяснил это тем, что раз Нейгауз не стал критиковать его исполнение и ему очень понравилось, то играть еще раз уже не имеет смысла, и поэтому он всю ночь учил другое произведение, чтобы победить вчистую.
Я не считал, сколько раз мы с Рихтером сыграли Сонату Шостаковича, но вот что заметил: она не мельчала. Он мог бесконечно погружаться в глубь композиторской идеи, и, к счастью, у меня не было ощущения, что я торможу его продвижение по этому пути. Наоборот, он увлекал меня за собой. И так — во всем, что он исполнял.
В студенческие годы я был свидетелем двенадцати концертных исполнений подряд Камерного концерта для фортепиано, скрипки и тринадцати духовых инструментов Альбана Берга, так как переворачивал Святославу Теофиловичу страницы. Признаться, в первый раз мне это сочинение было непонятно. И во второй раз оно воспринималось тяжело, потом лучше, лучше — и мне показалось, что в седьмой раз они сыграли его просто божественно, дальше некуда, дальше может быть только хуже. Ничего подобного! Самым лучшим было двенадцатое исполнение. В чем же оно улучшалось, вот загадка. Качество давно было стопроцентное, и продуманность, и степень отдачи — все было максимальным… Он какой-то был бездонный, Рихтер…
Она упала на колени прямо в лужу и сказала: «Слава, ты меня убиваешь…»
Как-то в Париже Святослав Теофилович предупредил, что он не хотел бы, чтобы во время концерта его фотографировали из зала со вспышкой, это его отвлекает. Но когда он вышел на сцену, в момент поклона увидел по пояс торчавшего из оркестровой ямы фотографа, который готовился его снимать. Рихтер, поклонившись, приблизился к нему, опустился на корточки и шепотом сказал: «Вы знаете, я просил, чтобы фотографа не было». Он был очень тактичным человеком и невероятно боялся обидеть кого-либо, что не исключало твердости — его позиция была принципиальна, хотя и шла вразрез с общепринятым мнением. Фотограф же, молодой парень, ответил, что он получил разрешение дирекции, поэтому, мол, все в порядке.
— Да нет, не в дирекции дело, — продолжил Рихтер, — это я просил, чтобы не было фотографов, я лично, поэтому прошу вас уйти.
— Нет, нет, у меня разрешение дирекции, это моя работа, я останусь.
— Ну, в таком случае уйду я.
Фотограф ничего не ответил, была пауза, после чего Рихтер развернулся и ушел со сцены. Далее я прямо вижу, как это произошло. Он снял с вешалки свой плащ, вышел на Елисейские поля… Моросил дождик, он прошел несколько сотен метров, и тут его догнала мадам — это была его многолетняя представительница в Париже, упала на колени прямо в лужу и сказала: «Слава, ты меня убиваешь! Сейчас будет скандал! Зал ждет! Я тебя умоляю, прости! Я понимаю, что случилось!» — И что, вы вернулись? — спросил я.
На что он мне ответил:
— Юра, но это же женщина! Причем, представляете, на коленях, прямо в луже. Да, я вернулся. Но сказал, что сделаю это при одном условии: если она выйдет на сцену и расскажет, что произошло, потому что опять все будут говорить, что Рихтер сумасшедший или все время придумывает какие-то фокусы. Я же просил, чтобы не было фотографов, его и не должно было быть.
В результате он вернулся, дама вышла на сцену, объяснила ситуацию, публика стала свистеть, бросать в нее чем-то — как же так, вы обидели такого артиста! После этого начался концерт. Рихтер отыграл, а потом, уже в артистической, услышал шум и крик в коридоре, выглянул и увидел, что бьют этого фотографа. Ну, и тут уж — тоже типичный Рихтер — заступился за него.
Это нам кажется, что он чудак, а на самом деле Рихтер был очень последовательный и принципиальный человек.
Например, однажды он приехал в Швейцарию играть с Ойстрахом сонаты Бетховена для скрипки и фортепиано. А Ойстраху швейцарцы не дали визу, то есть был выезд из Союза, но не было визы въездной, швейцарской. Рихтер несколько дней подряд намекал — нам надо репетировать, где же мой скрипач Ойстрах? Он вообще считал Ойстраха лучшим скрипачом мира. Существует фотография, подписанная Рихтером: «Лучшему скрипачу Давиду Ойстраху».
Ойстрах так визы и не получил, не приехал. Тогда обратились к Рихтеру:
— Вы позавчера играли сольный концерт. Почему бы вам не заменить и этот концерт на сольный, раз нет Ойстраха?
— Но это же вы, организаторы, не добились, чтобы он получил визу, а я приехал сюда играть сонатный вечер с Ойстрахом, и если его нет, то я не буду играть.
Мало того, он не просто не сыграл — он не играл очень много лет в этом городе. Самое удивительное, что через год Ойстрах прекрасно играл там свой сольный концерт уже без Рихтера.
В следующий раз подобная история могла случиться и со мной. Но Святослав Теофилович, видимо, решил действовать сам, ни на кого не надеясь. Это произошло в самом начале моей карьеры.
Должны были состояться гастроли во Франции. Но, как выяснилось позже, за некоторое время до этого я стал невыездным. Почему? Потому что пришло официальное приглашение в Министерство культуры СССР от Герберта фон Караяна с просьбой направить меня к нему в оркестр Берлинской филармонии концертмейстером группы альтов. То есть предлагался контракт. Однако в те времена это не поощрялось. Вернее, поощрялось для дружественных нам стран. Но, как известно, Западный Берлин к таковым не относился. Поэтому перед гастролями с Рихтером мой паспорт придержали. И он выдвинул ультиматум: если не едет Юрий Башмет — гастроли не состоятся и, мало того, в знак протеста он два года не будет давать концерты в Москве.
Об этом Нина Львовна рассказала мне уже в поездке, когда власти таки вынуждены были уступить и разрешили выезд. Дальше я опять стал выездным — раз вернулся из Франции с Рихтером, значит, не собираюсь убегать. Тем более что по распределению я получил место педагога Московской консерватории, ассистента профессора Дружинина. Так что, в общем, был уже устроен. В отличие от многих моих коллег я с легкостью отделался от штампа «невыездного» и даже узнал об этом много позже.
Или, например, Рихтер одиннадцать лет не выступал в «Ла Скала».
Когда-то у него был здесь очень удачный концерт. Он сам это говорил, а так он говорил редко, и если утверждал, что это был удачный концерт, то, по шкале Рихтера, это стопроцентно. Итак, Святослав Теофилович был очень доволен тем концертом и играл много «бисов»: раз люди так аплодируют и так просят, а у него такой подъем и все получается, он счастлив сегодня и может сразу дать еще один концерт… И вот когда он пошел играть пятый или восьмой «бис», то вдруг увидел, как рабочий сцены, открывая занавес, выразительно посмотрел на часы. (Не заметить этого рабочего было трудно, у него была яркая красивая форма — черного цвета и на груди мощные цепи.) Рабочий, конечно, ничего не сказал, но и так было ясно — мол, сколько же можно играть, домой пора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Я не считал, сколько раз мы с Рихтером сыграли Сонату Шостаковича, но вот что заметил: она не мельчала. Он мог бесконечно погружаться в глубь композиторской идеи, и, к счастью, у меня не было ощущения, что я торможу его продвижение по этому пути. Наоборот, он увлекал меня за собой. И так — во всем, что он исполнял.
В студенческие годы я был свидетелем двенадцати концертных исполнений подряд Камерного концерта для фортепиано, скрипки и тринадцати духовых инструментов Альбана Берга, так как переворачивал Святославу Теофиловичу страницы. Признаться, в первый раз мне это сочинение было непонятно. И во второй раз оно воспринималось тяжело, потом лучше, лучше — и мне показалось, что в седьмой раз они сыграли его просто божественно, дальше некуда, дальше может быть только хуже. Ничего подобного! Самым лучшим было двенадцатое исполнение. В чем же оно улучшалось, вот загадка. Качество давно было стопроцентное, и продуманность, и степень отдачи — все было максимальным… Он какой-то был бездонный, Рихтер…
Она упала на колени прямо в лужу и сказала: «Слава, ты меня убиваешь…»
Как-то в Париже Святослав Теофилович предупредил, что он не хотел бы, чтобы во время концерта его фотографировали из зала со вспышкой, это его отвлекает. Но когда он вышел на сцену, в момент поклона увидел по пояс торчавшего из оркестровой ямы фотографа, который готовился его снимать. Рихтер, поклонившись, приблизился к нему, опустился на корточки и шепотом сказал: «Вы знаете, я просил, чтобы фотографа не было». Он был очень тактичным человеком и невероятно боялся обидеть кого-либо, что не исключало твердости — его позиция была принципиальна, хотя и шла вразрез с общепринятым мнением. Фотограф же, молодой парень, ответил, что он получил разрешение дирекции, поэтому, мол, все в порядке.
— Да нет, не в дирекции дело, — продолжил Рихтер, — это я просил, чтобы не было фотографов, я лично, поэтому прошу вас уйти.
— Нет, нет, у меня разрешение дирекции, это моя работа, я останусь.
— Ну, в таком случае уйду я.
Фотограф ничего не ответил, была пауза, после чего Рихтер развернулся и ушел со сцены. Далее я прямо вижу, как это произошло. Он снял с вешалки свой плащ, вышел на Елисейские поля… Моросил дождик, он прошел несколько сотен метров, и тут его догнала мадам — это была его многолетняя представительница в Париже, упала на колени прямо в лужу и сказала: «Слава, ты меня убиваешь! Сейчас будет скандал! Зал ждет! Я тебя умоляю, прости! Я понимаю, что случилось!» — И что, вы вернулись? — спросил я.
На что он мне ответил:
— Юра, но это же женщина! Причем, представляете, на коленях, прямо в луже. Да, я вернулся. Но сказал, что сделаю это при одном условии: если она выйдет на сцену и расскажет, что произошло, потому что опять все будут говорить, что Рихтер сумасшедший или все время придумывает какие-то фокусы. Я же просил, чтобы не было фотографов, его и не должно было быть.
В результате он вернулся, дама вышла на сцену, объяснила ситуацию, публика стала свистеть, бросать в нее чем-то — как же так, вы обидели такого артиста! После этого начался концерт. Рихтер отыграл, а потом, уже в артистической, услышал шум и крик в коридоре, выглянул и увидел, что бьют этого фотографа. Ну, и тут уж — тоже типичный Рихтер — заступился за него.
Это нам кажется, что он чудак, а на самом деле Рихтер был очень последовательный и принципиальный человек.
Например, однажды он приехал в Швейцарию играть с Ойстрахом сонаты Бетховена для скрипки и фортепиано. А Ойстраху швейцарцы не дали визу, то есть был выезд из Союза, но не было визы въездной, швейцарской. Рихтер несколько дней подряд намекал — нам надо репетировать, где же мой скрипач Ойстрах? Он вообще считал Ойстраха лучшим скрипачом мира. Существует фотография, подписанная Рихтером: «Лучшему скрипачу Давиду Ойстраху».
Ойстрах так визы и не получил, не приехал. Тогда обратились к Рихтеру:
— Вы позавчера играли сольный концерт. Почему бы вам не заменить и этот концерт на сольный, раз нет Ойстраха?
— Но это же вы, организаторы, не добились, чтобы он получил визу, а я приехал сюда играть сонатный вечер с Ойстрахом, и если его нет, то я не буду играть.
Мало того, он не просто не сыграл — он не играл очень много лет в этом городе. Самое удивительное, что через год Ойстрах прекрасно играл там свой сольный концерт уже без Рихтера.
В следующий раз подобная история могла случиться и со мной. Но Святослав Теофилович, видимо, решил действовать сам, ни на кого не надеясь. Это произошло в самом начале моей карьеры.
Должны были состояться гастроли во Франции. Но, как выяснилось позже, за некоторое время до этого я стал невыездным. Почему? Потому что пришло официальное приглашение в Министерство культуры СССР от Герберта фон Караяна с просьбой направить меня к нему в оркестр Берлинской филармонии концертмейстером группы альтов. То есть предлагался контракт. Однако в те времена это не поощрялось. Вернее, поощрялось для дружественных нам стран. Но, как известно, Западный Берлин к таковым не относился. Поэтому перед гастролями с Рихтером мой паспорт придержали. И он выдвинул ультиматум: если не едет Юрий Башмет — гастроли не состоятся и, мало того, в знак протеста он два года не будет давать концерты в Москве.
Об этом Нина Львовна рассказала мне уже в поездке, когда власти таки вынуждены были уступить и разрешили выезд. Дальше я опять стал выездным — раз вернулся из Франции с Рихтером, значит, не собираюсь убегать. Тем более что по распределению я получил место педагога Московской консерватории, ассистента профессора Дружинина. Так что, в общем, был уже устроен. В отличие от многих моих коллег я с легкостью отделался от штампа «невыездного» и даже узнал об этом много позже.
Или, например, Рихтер одиннадцать лет не выступал в «Ла Скала».
Когда-то у него был здесь очень удачный концерт. Он сам это говорил, а так он говорил редко, и если утверждал, что это был удачный концерт, то, по шкале Рихтера, это стопроцентно. Итак, Святослав Теофилович был очень доволен тем концертом и играл много «бисов»: раз люди так аплодируют и так просят, а у него такой подъем и все получается, он счастлив сегодня и может сразу дать еще один концерт… И вот когда он пошел играть пятый или восьмой «бис», то вдруг увидел, как рабочий сцены, открывая занавес, выразительно посмотрел на часы. (Не заметить этого рабочего было трудно, у него была яркая красивая форма — черного цвета и на груди мощные цепи.) Рабочий, конечно, ничего не сказал, но и так было ясно — мол, сколько же можно играть, домой пора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49