Выигрыш — 37 рублей. Нина Львовна говорит:
— Но у нас нет денег.
Он сказал:
— Нина!
После чего она пошла и где-то достала. Я попытался упростить ситуацию:
— Ну неужели мы действительно будем расплачиваться?
Он невероятно разнервничался, такой уж принципиальный человек — вынудил-таки меня взять деньги. Тогда я получил кличку «зверь».
— Ну, это зверь, раз он так у нас выиграл и вино выпил. Зверь!
Постепенно эта кличка перешла в «тигр». И «тигр» уже стал постоянным моим прозвищем. Называл он меня тигром только в хорошем настроении. Впрочем, там, у них дома, у всех были прозвища…
Я помню в предместье Мюнхена замечательную церковь, в которой мы давали концерт. Сохранилась где-то даже фотография: мы сидим в обнимку в артистической, перед нами непочатая бутылка коньяка — мы не пили до концерта.
Я начал нервничать, поскольку скоро надо выходить на сцену, а мы не проверили акустику. Я предлагаю:
— Может, все-таки поиграем что-нибудь?
Он:
— А зачем? Ведь мы уже столько играли.
— Ну, может быть, зал проверим на акустику?
— Мы же ее не изменим!
— А рояль вам не нужно проверить? Хотя бы одну ноту?
— Нет. — И остался за кулисами.
— Ну, а я выйду, хоть несколько нот попробую.
Я стою на сцене и разыгрываюсь. За моей спиной появляется Рихтер, огибает меня и, проходя мимо рояля, не останавливаясь, делает «пам» — всего одну ноту, и уходит. Я говорю:
— В чем дело?
— Вы же сказали, что я должен хоть одну ноту проверить!
На самом деле ему было неважно, на каком инструменте он играет. Потому что он подчинил инструмент себе. И мы всегда в конечном счете слышим, что это играет Рихтер.
Этот человек был невероятным тружеником, до бесконечности оттачивал мастерство. Но мог и не заниматься несколько месяцев. Вообще не прикасаться к роялю… Это называлось депрессией. Но если он начинал!.. Он вел книгу, в которой подсчитывал количество часов своих занятий. Святослав Теофилович считал, что заниматься должен в среднем пять часов в день. И если он сегодня провел за роялем три часа, то завтра будет — семь, чтобы вернуть вчерашний недобор. В конце концов долг у него доходил иногда до сотни часов. И не раз. Я свидетель, бывали такие дни, когда он занимался действительно с утра до ночи с коротким перерывом на еду. До глубокой, глубокой ночи, порой по двенадцать часов в сутки.
Его девиз в жизни был — преодоление самого себя. Он любил поставить себе какую-нибудь трудную задачу. Обойти Москву по Садовому кольцу или пешком дойти до Звенигорода, например. Эти задачи он обязательно пунктуально выполнял.
А были и смешные состязания. Однажды у него на даче устроили конкурс, кто больше съест пельменей. Участвовали Олег Каган, Андрюша Гаврилов, я, Митя Дорлиак, Таня Дорлиак, Нина Львовна и сам Маэстро. Я сдался первым. Помню также, что Андрюше Гаврилову было очень плохо, и он в невменяемом состоянии улегся на диван вместе с собакой. …Странные вещи иногда вспоминаются…
Маэстро невероятно любил дурачиться. Как ребенок! Так искренне воспринимал музыку, вообще искусство. Мог прослезиться от красивой мелодии, от ее совершенства. Однажды я вошел в комнату, где он занимался, а он говорит:
— Хотите, я вам сыграю один божественный этюд Шопена? Все-таки какой он гений!
И сыграл мне Этюд ми-бемоль минор со сплошными отклонениями и модуляциями. Действительно, невероятное произведение! Совершенство! Это была щемящая музыка, тревожащая душу.
Когда прозвучал последний аккорд, Рихтер снял очки, и я увидел, что у него текут слезы.
Моя последняя с ним встреча состоялась всего за несколько дней до его смерти. Он только что прилетел из Парижа, хотя в принципе предпочитал не летать. Объяснял это тем, что ему становится не по себе, когда он не чувствует скорости встречного ветра. Я не знал, что он в Москве уже несколько дней, на даче. То есть в трехстах метрах от меня. И когда мне уже надо было на следующий день улетать в Италию на гастроли, я неожиданно узнал, что он здесь. И тут же позвонил. Подошла Нина Львовна, и я сказал, что завтра улетаю, что сейчас у меня встреча и так далее.
— А Маэстро на даче?
— Да, обязательно приходите, он здесь.
Я тут же примчался, мы встретились, он был такой слабенький, худой, но весь собранный какой-то. Удивительно, что его привычное выражение лица сохранилось. И когда он уже умер, тоже. Такое наполненное чувством собственного достоинства лицо. Лицо, которое он «носил» до самой смерти.
В тот день он спросил:
— У вас есть машина? Если вы свободны, давайте проедем по окрестностям и посмотрим деревенские церкви.
И мы поехали. Нина Львовна решила отправиться вместе с нами. Катались мы больше двух часов. Святослав Теофилович просил двигаться не быстро, не более 30 км в час. На большой скорости ему становилось некомфортно, он начинал нервничать.
Мы посмотрели несколько церквей. Я открывал окно, подъезжал к церкви, он долго смотрел, не выходя из машины, потом мы отъезжали к следующей, в другую деревню.
Когда мы вернулись домой, ему было трудно подняться по ступенькам на крыльцо дачи. Нина Львовна помогала ему, и я тоже… Он остановился на площадке и пожаловался, что женщины заставили его опять заниматься, а его руки забыли, как это делать, и у него болит спина. Но он собирается заниматься и хочет исполнить сонату Шуберта.
— Какие женщины? — удивился я.
— Одна — зубной врач, которая сказала, что, если он не начнет заниматься, она ему сделает что-то очень больно с зубами, а другая — Ирина Александровна Антонова.
Я попрощался — мол, дней через десять увидимся. А он стоит на крыльце спиной ко мне и не уходит. И Нина Львовна говорит:
— Ну, Славочка, что же вы остановились, пойдемте, пойдемте!
А он молчит и все стоит. Нина Львовна опять:
— Ну, пойдемте, пойдемте, что же вы остановились? — И чуть-чуть его подталкивает.
И тут Святослав Теофилович наконец говорит:
— Ну, я же еще с Юрой не попрощался! — И так медленно повернул голову…
Я к нему еще раз подошел. Мы поцеловались. Вот так мы с ним и простились…
С уходом Рихтера я потерял главное — критерий жизни. Если хотите, он был для меня «живым примером». Так же, как когда-то моя мама. Ее уже давно нет, а критерий остался. Он не исчезает. Я надеюсь, что и связь с душой Рихтера не прервется.
«Дары волхвов»… или «Декабрьские вечера»
Рассказ о «моем Рихтере» был бы предательски неполным, если бы я не включил в книгу специальный сюжет о «Декабрьских вечерах». И не только потому, что по предложению Ирины Александровны Антоновой и Нины Львовны Дорлиак и с одобрения, конечно, всего Совета музыкальных вечеров я унаследовал этот фестиваль, принял эстафету от Мастера. Главное — что буквально с того дня, как я вошел в дом Рихтера и Дорлиак, декабрь стал моим любимым месяцем в году.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Но у нас нет денег.
Он сказал:
— Нина!
После чего она пошла и где-то достала. Я попытался упростить ситуацию:
— Ну неужели мы действительно будем расплачиваться?
Он невероятно разнервничался, такой уж принципиальный человек — вынудил-таки меня взять деньги. Тогда я получил кличку «зверь».
— Ну, это зверь, раз он так у нас выиграл и вино выпил. Зверь!
Постепенно эта кличка перешла в «тигр». И «тигр» уже стал постоянным моим прозвищем. Называл он меня тигром только в хорошем настроении. Впрочем, там, у них дома, у всех были прозвища…
Я помню в предместье Мюнхена замечательную церковь, в которой мы давали концерт. Сохранилась где-то даже фотография: мы сидим в обнимку в артистической, перед нами непочатая бутылка коньяка — мы не пили до концерта.
Я начал нервничать, поскольку скоро надо выходить на сцену, а мы не проверили акустику. Я предлагаю:
— Может, все-таки поиграем что-нибудь?
Он:
— А зачем? Ведь мы уже столько играли.
— Ну, может быть, зал проверим на акустику?
— Мы же ее не изменим!
— А рояль вам не нужно проверить? Хотя бы одну ноту?
— Нет. — И остался за кулисами.
— Ну, а я выйду, хоть несколько нот попробую.
Я стою на сцене и разыгрываюсь. За моей спиной появляется Рихтер, огибает меня и, проходя мимо рояля, не останавливаясь, делает «пам» — всего одну ноту, и уходит. Я говорю:
— В чем дело?
— Вы же сказали, что я должен хоть одну ноту проверить!
На самом деле ему было неважно, на каком инструменте он играет. Потому что он подчинил инструмент себе. И мы всегда в конечном счете слышим, что это играет Рихтер.
Этот человек был невероятным тружеником, до бесконечности оттачивал мастерство. Но мог и не заниматься несколько месяцев. Вообще не прикасаться к роялю… Это называлось депрессией. Но если он начинал!.. Он вел книгу, в которой подсчитывал количество часов своих занятий. Святослав Теофилович считал, что заниматься должен в среднем пять часов в день. И если он сегодня провел за роялем три часа, то завтра будет — семь, чтобы вернуть вчерашний недобор. В конце концов долг у него доходил иногда до сотни часов. И не раз. Я свидетель, бывали такие дни, когда он занимался действительно с утра до ночи с коротким перерывом на еду. До глубокой, глубокой ночи, порой по двенадцать часов в сутки.
Его девиз в жизни был — преодоление самого себя. Он любил поставить себе какую-нибудь трудную задачу. Обойти Москву по Садовому кольцу или пешком дойти до Звенигорода, например. Эти задачи он обязательно пунктуально выполнял.
А были и смешные состязания. Однажды у него на даче устроили конкурс, кто больше съест пельменей. Участвовали Олег Каган, Андрюша Гаврилов, я, Митя Дорлиак, Таня Дорлиак, Нина Львовна и сам Маэстро. Я сдался первым. Помню также, что Андрюше Гаврилову было очень плохо, и он в невменяемом состоянии улегся на диван вместе с собакой. …Странные вещи иногда вспоминаются…
Маэстро невероятно любил дурачиться. Как ребенок! Так искренне воспринимал музыку, вообще искусство. Мог прослезиться от красивой мелодии, от ее совершенства. Однажды я вошел в комнату, где он занимался, а он говорит:
— Хотите, я вам сыграю один божественный этюд Шопена? Все-таки какой он гений!
И сыграл мне Этюд ми-бемоль минор со сплошными отклонениями и модуляциями. Действительно, невероятное произведение! Совершенство! Это была щемящая музыка, тревожащая душу.
Когда прозвучал последний аккорд, Рихтер снял очки, и я увидел, что у него текут слезы.
Моя последняя с ним встреча состоялась всего за несколько дней до его смерти. Он только что прилетел из Парижа, хотя в принципе предпочитал не летать. Объяснял это тем, что ему становится не по себе, когда он не чувствует скорости встречного ветра. Я не знал, что он в Москве уже несколько дней, на даче. То есть в трехстах метрах от меня. И когда мне уже надо было на следующий день улетать в Италию на гастроли, я неожиданно узнал, что он здесь. И тут же позвонил. Подошла Нина Львовна, и я сказал, что завтра улетаю, что сейчас у меня встреча и так далее.
— А Маэстро на даче?
— Да, обязательно приходите, он здесь.
Я тут же примчался, мы встретились, он был такой слабенький, худой, но весь собранный какой-то. Удивительно, что его привычное выражение лица сохранилось. И когда он уже умер, тоже. Такое наполненное чувством собственного достоинства лицо. Лицо, которое он «носил» до самой смерти.
В тот день он спросил:
— У вас есть машина? Если вы свободны, давайте проедем по окрестностям и посмотрим деревенские церкви.
И мы поехали. Нина Львовна решила отправиться вместе с нами. Катались мы больше двух часов. Святослав Теофилович просил двигаться не быстро, не более 30 км в час. На большой скорости ему становилось некомфортно, он начинал нервничать.
Мы посмотрели несколько церквей. Я открывал окно, подъезжал к церкви, он долго смотрел, не выходя из машины, потом мы отъезжали к следующей, в другую деревню.
Когда мы вернулись домой, ему было трудно подняться по ступенькам на крыльцо дачи. Нина Львовна помогала ему, и я тоже… Он остановился на площадке и пожаловался, что женщины заставили его опять заниматься, а его руки забыли, как это делать, и у него болит спина. Но он собирается заниматься и хочет исполнить сонату Шуберта.
— Какие женщины? — удивился я.
— Одна — зубной врач, которая сказала, что, если он не начнет заниматься, она ему сделает что-то очень больно с зубами, а другая — Ирина Александровна Антонова.
Я попрощался — мол, дней через десять увидимся. А он стоит на крыльце спиной ко мне и не уходит. И Нина Львовна говорит:
— Ну, Славочка, что же вы остановились, пойдемте, пойдемте!
А он молчит и все стоит. Нина Львовна опять:
— Ну, пойдемте, пойдемте, что же вы остановились? — И чуть-чуть его подталкивает.
И тут Святослав Теофилович наконец говорит:
— Ну, я же еще с Юрой не попрощался! — И так медленно повернул голову…
Я к нему еще раз подошел. Мы поцеловались. Вот так мы с ним и простились…
С уходом Рихтера я потерял главное — критерий жизни. Если хотите, он был для меня «живым примером». Так же, как когда-то моя мама. Ее уже давно нет, а критерий остался. Он не исчезает. Я надеюсь, что и связь с душой Рихтера не прервется.
«Дары волхвов»… или «Декабрьские вечера»
Рассказ о «моем Рихтере» был бы предательски неполным, если бы я не включил в книгу специальный сюжет о «Декабрьских вечерах». И не только потому, что по предложению Ирины Александровны Антоновой и Нины Львовны Дорлиак и с одобрения, конечно, всего Совета музыкальных вечеров я унаследовал этот фестиваль, принял эстафету от Мастера. Главное — что буквально с того дня, как я вошел в дом Рихтера и Дорлиак, декабрь стал моим любимым месяцем в году.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49