Они собрались здесь для обсуждения будущих основ государственного устройства Англии. Кромвель дал согласие на эту встречу в надежде достигнуть наконец соглашения. Пусть левеллеры выложат все, чего они хотят, — и он и Айртон сумеют им ответить.
Часы на башне начали перезвон — восемь часов утра. Кромвель прошел на председательское место. Он оглядел собрание и сразу понял, что разговор предстоит нелегкий. Это чувствовалось в сосредоточенном молчании, в суровом выражении лиц, упрямом блеске глаз. Они собрались говорить о самом главном, и каждый будет отстаивать свои принципы до конца.
— Господа, — начал Кромвель. — Настоящее собрание созвано по общественным делам. Тому, кто имеет сказать что-либо об этом, предоставляется свобода высказаться.
Сейчас же вскочил Сенсби. Он давно готовился к нападению и теперь разил беспощадно:
— Причина всех наших несчастий состоит в том, что мы стремились удовлетворить всех, и вызвали только озлобление. Мы старались угодить королю, но выяснилось, что угодить ему можно, только перерезав всем глотки. Мы стремились поддерживать парламент, а он оказался домом из гнилых досок, сборищем разложившихся членов. А лейтенант-генералу Кромвелю и генерал-комиссару Айртону я скажу только одно: доверие к вам и ваша репутация в армии сильно подорваны. И это из-за вашего отношения к королю и к парламентской власти… Я хотел бы, чтобы вы рассмотрели те предложения, которые вам представлены. И если вы способны понимать разумные доводы, то вы объединитесь вместе с нами для того, чтобы облегчить состояние страны и успокоить дух наших товарищей солдат…
Кромвель почувствовал, как напрягся, сжался для ответного удара Айртон. Уж он-то не даст им спуску!
— Я вижу, что агитаторы, — уверенно и зло заговорил Айртон, — пришли к твердому решению считать себя партией или особым советом, отличным от Всеобщего совета армии… Они, по-видимому, ждут главным образом согласия со стороны других, сами имея мало склонности идти на соглашение путем каких-либо уступок…
Сразу после Айртона заговорил Кромвель:
— Я всегда действовал не по своей воле, а с общего согласия и по полномочию совета армии. А за действия мои в парламенте я не обязан отчитываться перед армией…
Пока спорили Рейнсборо и Айртон, Оливер вспомнил документ, который ему подали утром, — «Народное соглашение». В нем повторялись основные требования «Дела армии», и, хотя об этом не было сказано прямо, он, по существу, уничтожал и монархию, и палату лордов — основы устроения нации. Когда очередной оратор умолк, Кромвель поднялся опять:
— Те предложения, которые вы нам теперь делаете, для нас новы… Мы совершенно не имели возможности их рассмотреть, так как видим их впервые… Несомненно, однако, что документ ваш предлагает чрезвычайно большие изменения в самом существе государственного строя нашей страны. Мудрые и богобоязненные люди должны рассмотреть, каковы будут последствия этих перемен. А пути их осуществления? Готовы ли умы и чувства людей воспринять эти предложения и провести их в жизнь? Преодолеть все препятствия, которые встанут на нашем пути? А наши обязательства? Ведь армия издавала декларации, где брала на себя определенные обязательства — и по отношению к королю, и по отношению к парламенту. Должны мы их исполнять или нет?
— Обязательства! — Это говорил Уайльдман, автор «Дела армии», составитель «Народного соглашения». — Вы предлагаете вспомнить, какие обязательства лежат на нас… Но давайте сначала решим, честно ли и справедливо ли принятое обязательство или нет. Если оно несправедливо, то мы не обязаны его выполнять, хотя бы оно было дано под присягой. Более того, отказаться от него и чувствовать отвращение к нему будет тогда делом чести!
— Ну нет, я не могу с этим согласиться, — снова подал голос Айртон. — Обязательство выполняется лишь тогда, когда оно справедливо? Ну, знаете ли, такие принципы вообще разрушительны для государства. Люди с такими принципами не будут считать себя связанными никаким законом, если, по их оценке, законы эти недостаточно хороши.
Препирательства некоторое время еще продолжались. Кромвель напряженно искал выхода: как прекратить эту распрю, как начать наконец говорить в духе мира и разума? Полковник Гоффе предложил устроить совместный молебен.
— Мы ни до чего не договоримся, — сказал он, — пока не обратимся все вместе к богу и не попросим у него помощи.
Кромвель почувствовал благодарность к своему кузену. Совместная молитва утишит страсти, поворотит дух к высокому и вечному, просветит разум. С готовностью он поддержал эту идею, страсти и вправду на какое-то время утихомирились. Все согласились, что в таком деле необходимо призвать бога на помощь. Совместный молебен назначили на завтра, на восемь часов утра.
Но не так-то просто было умерить пыл некоторых зачинщиков смуты. Они словно нарочно ищут случая сцепиться, вызвать ответную злобу. Кромвель с опаской смотрит на Уайльдмана, который вновь призывает обсудить «Народное соглашение». Его поддерживают агитаторы, и спор снова разгорается. Наступает Айртон.
— Я не хочу, — угрожающе говорит он, — присоединяться к тем, кто ищет уничтожения или парламента, или короля.
И Кромвель снова убеждает, что республика означает распад, гибель нации. Он против республики:
— Не сделает ли это Англию подобной Швейцарии, где один кантон выступает против другого? Я спрашиваю вас, кто возьмет на себя такую ответственность? Ведь это ведет к абсолютному разорению нации, а мы в то же время говорим ей: «Это для твоей свободы, для твоей выгоды, для твоего благополучия». Да и вообще, так ли уж необходимо сейчас обсуждать это «Народное соглашение»? На пути его стоят огромные трудности.
— Нет, его нужно обсуждать именно сейчас! — полковник Рейнсборо не в первый раз отваживается спорить со своим командиром. — Да, — говорит он, — мы сознаем, что на пути этой конституции лежат огромные трудности. Но это не основание для того, чтобы прекратить борьбу за ее осуществление. — Если бы мы боялись трудностей, — говорит он и смотрит прямо на Кромвеля, — я не уверен в том, что мы когда-нибудь осмелились бы взглянуть в лицо врагу. Если вы убеждены в том, что дело справедливо, я считаю, что вы обязаны его осуществить.
Кромвель упрямо наклоняет голову, глаза его наливаются кровью.
— Божьей милостью, — тихо говорит он, — я не боюсь никого из людей.
Спор на минуту затихает, но потом вспыхивает с новой силой. Какой-то джентльмен из Бедфордшира, его Кромвель видит впервые, развивает мысль о том, что английский народ вовсе не привержен к монархическому строю. Какая смелость!
— Мне кажется, — говорит этот ничем не примечательный джентльмен, — если вы сохраните правительство таким, как оно есть, и восстановите короля, для страны это будет гораздо более опасно, чем перемены в правлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107