Волынский губернский староста (губернатор) Андро позволил себе угрожать евреям в ноябре 1918г.: «Я залью Житомир еврейской кровью». Но по сравнению с ужасами погромов 1919— 1920 гг. погромная кампания против евреев при гетмане была лишь слабым предвестником предстоящих кровавых бурь и потрясений.
Немецкие коменданты, относясь с чисто немецкой надменностью и спесью к евреям, все же защищали их от анархии и погромов и не давали их убивать и избивать, по крайней мере, в массовом количестве. Они даже давали защиту «нужным» евреям, как показывает дело одного банкира-еврея А. Доброго. В конце апреля 1918 г. А. Добрый, оказавший какие-то услуги германскому командованию, навлек на себя гнев правительства Рады. Не смея само что-либо предпринять против Доброго, правительство Рады поручило Союзу вызволения Украины похитить Доброго. Но немцы спасли его от верной смерти. Мало того, они предали похитителей Доброго суду, посадив на скамью подсудимых (процесс слушался в помещении военного суда) бывшего премьер-министра правительства Рады Голубовича и нескольких украинских министров. Их, конечно, не расстреляли, но показали украинской общественности и Раде, что «нужных» евреев они, немцы, в обиду не дадут.
В деревне было хуже. Восстания крестьян против гетмана в июне-сентябре 1918 года сопровождались зверскими еврейскими погромами в селах Черниговской (Городня и ее уезд) и Киевской губерний (в селах Звенигородского, Уманского, Васильковского, Бердичевского, Таращанского, Сквирского уездов).
Повстанцы делали налеты на деревни (например, Лисянку, Ставище, Стрижевку и др.) и на маленькие местечки, в которых не было немецких солдат, а гетманская стража только помогала крестьянам в погромах евреев.
Погромы имели исключительно зверский характер:
у жертв выкалывали глаза, отрезали носы и уши, вспарывали животы, раненых закапывали в землю живыми.
В общем, евреи оказались между двух огней: немецкое командование обвиняло их в том, что евреи, пошедшие за большевиками, являются самыми злостными агитаторами против немцев, а восставшие против немцев и гетмана крестьяне громили евреев за то, что те, якобы, привели немцев на Украину. В следующем 1919 году эти повстанческие погромы залили кровью всю Украину.
Во время гетманщины я приложил все усилия для того, чтобы закончить университет. После февральской революции мне почти целый год не пришлось заниматься наукой. Забота о куске хлеба поглощала все время. Только в 1918 г. я мог снова взяться за учебу. Окончить университет и получить диплом нужно было во что бы то ни стало и притом возможно скорее, ибо по старой традиции царской России человек без диплома не мог получить работу учителя в гимназии, место инженера или доктора. Я получил временную работу преподавателя в младших классах одной школы «на птичьих правах», то есть без диплома. Но учительского заработка катастрофически не хватало. Приходилось работать в разного рода студенческих трудовых артелях. Весной и летом 1918 г. я занимался «извозом» вместе с одним ассистентом Киевского Университета (сейчас он член-корреспондент или даже академик Украинской Академии наук): на тележке мы развозили с Киевского вокзала продукты, привезенные «мешочниками», и багаж беглецов, приезжавших в Киев из «Совдепии».
Летом 1918 года я хорошо сдал «Историю Византии» у проф. Ю.Кулаковского и «Историю новой философии» у проф. Гилярова (высшая оценка). Теперь можно было приступить к сдаче государственных экзаменов. Как студент-государственник я получил койку в общежитии, устроенном в одном из коридоров Киевского Университета. Здесь ютились 10-12 студентов-государственников, приехавших для сдачи экзаменов из провинции. Это была разнородная (юристы, филологи, математики, биологи), но очень веселая и уже умудренная житейским опытом компания. Все стремились возможно скорей получить дипломы, все сейчас занимались «промыслами» — разгрузкой вагонов и барж. В общежитии соблюдалась строжайшая тишина:
с десяти утра до десяти вечера разговоры и шум были запрещены. Во второй половине 1918 года мое материальное положение несколько облегчилось: я получил работу корректора в одной из русских газет, издававшихся во время гетманщины в Киеве. Газета печаталась в типографии Кульженко на Караваевской ул. д. 5, где до 1917 г. печаталась газета В.В.Шульгина «Киевлянин». В типографии Кульженко в 1918 г. печатались и другие газеты, в том числе украинские. Корректорская работа столкнула меня с рядом поэтов и писателей, сотрудничавших в украинских газетах, например, ^поэтами Миколой Вороным и А. Олесем. Оба они были украинцами-федералистами и были за соглашение с «москалями», но только тогда, когда в Москве рухнет советская власть!
Мой брат Юрий показывал свои первые стихотворные опыты Вороному и Олесю и получил от них поощрительные отзывы с советами продолжать далее. А. Олесь был гораздо серьезнее и глубже Миколы Вороного, у которого в поэзии и в облике (у него была кудрявая копна рыжих волос) чувствовалось что-то актерское.
Стихотворные опыты Юрия привели его, а вместе с ним и меня, к знакомству с очень интересным человеком, самым крупным украинским поэтом молодого поколения — Павлом Григорьевичем Тычиною. К 1918 году он выпустил два небольших сборника стихов — «Солнечные кларнеты» («Соняшни кларнети») и «Плуг». Юрий переводил его стихи на русский язык и носил свои переводы Тычине на проверку и одобрение. Поэтому мы довольно часто бывали в крошечной квартире Тычины в конце Кузнечной улицы. У меня сохранились эти первые сборники с его автографами-посвящениями.
В ранней молодости Павел Григорьевич был регентом церковного хора, знал музыку и строил свои стихи по схеме музыкальной фуги. Стихи его потрясали нас. По музыкальности они превосходили стихи Бальмонта, Брюсова, Андрея Белого. Только Блок, по моему мнению, больше брал за душу, чем Тычина. Сам поэт производил незабываемое впечатление. В нем было что-то от печального рыцаря Ламанчского! Всегда серьезный, погруженный в свои думы и мечты, он редко улыбался. По своим убеждениям он был «левым» и не любил ни украинских панов, льнувших к гетману, ни украинских «пидпанков», тяготевших к Раде, с их сусально-этнографическими замашками.
В Советской Украине Тычина как-то потускнел. «Космические стихи» в его последних сборниках оставляют душу холодной. Поэт, который имел все зародыши гениальности, стал как-то уже и ограниченнее в изображении общечеловеческих чувств. Кончил он жизнь не на уровне своего таланта: всего лишь Председателем Президиума Верховного Совета УССР…
Я с удовольствием вспоминаю наши беседы в 1918— 1920 гг. в его скромной квартире и храню свято память о нем, хотя после 1921 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Немецкие коменданты, относясь с чисто немецкой надменностью и спесью к евреям, все же защищали их от анархии и погромов и не давали их убивать и избивать, по крайней мере, в массовом количестве. Они даже давали защиту «нужным» евреям, как показывает дело одного банкира-еврея А. Доброго. В конце апреля 1918 г. А. Добрый, оказавший какие-то услуги германскому командованию, навлек на себя гнев правительства Рады. Не смея само что-либо предпринять против Доброго, правительство Рады поручило Союзу вызволения Украины похитить Доброго. Но немцы спасли его от верной смерти. Мало того, они предали похитителей Доброго суду, посадив на скамью подсудимых (процесс слушался в помещении военного суда) бывшего премьер-министра правительства Рады Голубовича и нескольких украинских министров. Их, конечно, не расстреляли, но показали украинской общественности и Раде, что «нужных» евреев они, немцы, в обиду не дадут.
В деревне было хуже. Восстания крестьян против гетмана в июне-сентябре 1918 года сопровождались зверскими еврейскими погромами в селах Черниговской (Городня и ее уезд) и Киевской губерний (в селах Звенигородского, Уманского, Васильковского, Бердичевского, Таращанского, Сквирского уездов).
Повстанцы делали налеты на деревни (например, Лисянку, Ставище, Стрижевку и др.) и на маленькие местечки, в которых не было немецких солдат, а гетманская стража только помогала крестьянам в погромах евреев.
Погромы имели исключительно зверский характер:
у жертв выкалывали глаза, отрезали носы и уши, вспарывали животы, раненых закапывали в землю живыми.
В общем, евреи оказались между двух огней: немецкое командование обвиняло их в том, что евреи, пошедшие за большевиками, являются самыми злостными агитаторами против немцев, а восставшие против немцев и гетмана крестьяне громили евреев за то, что те, якобы, привели немцев на Украину. В следующем 1919 году эти повстанческие погромы залили кровью всю Украину.
Во время гетманщины я приложил все усилия для того, чтобы закончить университет. После февральской революции мне почти целый год не пришлось заниматься наукой. Забота о куске хлеба поглощала все время. Только в 1918 г. я мог снова взяться за учебу. Окончить университет и получить диплом нужно было во что бы то ни стало и притом возможно скорее, ибо по старой традиции царской России человек без диплома не мог получить работу учителя в гимназии, место инженера или доктора. Я получил временную работу преподавателя в младших классах одной школы «на птичьих правах», то есть без диплома. Но учительского заработка катастрофически не хватало. Приходилось работать в разного рода студенческих трудовых артелях. Весной и летом 1918 г. я занимался «извозом» вместе с одним ассистентом Киевского Университета (сейчас он член-корреспондент или даже академик Украинской Академии наук): на тележке мы развозили с Киевского вокзала продукты, привезенные «мешочниками», и багаж беглецов, приезжавших в Киев из «Совдепии».
Летом 1918 года я хорошо сдал «Историю Византии» у проф. Ю.Кулаковского и «Историю новой философии» у проф. Гилярова (высшая оценка). Теперь можно было приступить к сдаче государственных экзаменов. Как студент-государственник я получил койку в общежитии, устроенном в одном из коридоров Киевского Университета. Здесь ютились 10-12 студентов-государственников, приехавших для сдачи экзаменов из провинции. Это была разнородная (юристы, филологи, математики, биологи), но очень веселая и уже умудренная житейским опытом компания. Все стремились возможно скорей получить дипломы, все сейчас занимались «промыслами» — разгрузкой вагонов и барж. В общежитии соблюдалась строжайшая тишина:
с десяти утра до десяти вечера разговоры и шум были запрещены. Во второй половине 1918 года мое материальное положение несколько облегчилось: я получил работу корректора в одной из русских газет, издававшихся во время гетманщины в Киеве. Газета печаталась в типографии Кульженко на Караваевской ул. д. 5, где до 1917 г. печаталась газета В.В.Шульгина «Киевлянин». В типографии Кульженко в 1918 г. печатались и другие газеты, в том числе украинские. Корректорская работа столкнула меня с рядом поэтов и писателей, сотрудничавших в украинских газетах, например, ^поэтами Миколой Вороным и А. Олесем. Оба они были украинцами-федералистами и были за соглашение с «москалями», но только тогда, когда в Москве рухнет советская власть!
Мой брат Юрий показывал свои первые стихотворные опыты Вороному и Олесю и получил от них поощрительные отзывы с советами продолжать далее. А. Олесь был гораздо серьезнее и глубже Миколы Вороного, у которого в поэзии и в облике (у него была кудрявая копна рыжих волос) чувствовалось что-то актерское.
Стихотворные опыты Юрия привели его, а вместе с ним и меня, к знакомству с очень интересным человеком, самым крупным украинским поэтом молодого поколения — Павлом Григорьевичем Тычиною. К 1918 году он выпустил два небольших сборника стихов — «Солнечные кларнеты» («Соняшни кларнети») и «Плуг». Юрий переводил его стихи на русский язык и носил свои переводы Тычине на проверку и одобрение. Поэтому мы довольно часто бывали в крошечной квартире Тычины в конце Кузнечной улицы. У меня сохранились эти первые сборники с его автографами-посвящениями.
В ранней молодости Павел Григорьевич был регентом церковного хора, знал музыку и строил свои стихи по схеме музыкальной фуги. Стихи его потрясали нас. По музыкальности они превосходили стихи Бальмонта, Брюсова, Андрея Белого. Только Блок, по моему мнению, больше брал за душу, чем Тычина. Сам поэт производил незабываемое впечатление. В нем было что-то от печального рыцаря Ламанчского! Всегда серьезный, погруженный в свои думы и мечты, он редко улыбался. По своим убеждениям он был «левым» и не любил ни украинских панов, льнувших к гетману, ни украинских «пидпанков», тяготевших к Раде, с их сусально-этнографическими замашками.
В Советской Украине Тычина как-то потускнел. «Космические стихи» в его последних сборниках оставляют душу холодной. Поэт, который имел все зародыши гениальности, стал как-то уже и ограниченнее в изображении общечеловеческих чувств. Кончил он жизнь не на уровне своего таланта: всего лишь Председателем Президиума Верховного Совета УССР…
Я с удовольствием вспоминаю наши беседы в 1918— 1920 гг. в его скромной квартире и храню свято память о нем, хотя после 1921 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117