Но в 1919-20 гг. перспективы свободы казались заманчивыми на фоне трехсотлетних «ужасов царизма».
Несмотря на ужас от расстрелов «классовых врагов», трудовая и демократическая интеллигенция Киева, в особенности молодежь, искренне верила в 191920 гг. и даже позже, в свободы, принесенные октябрьской революцией. Молодежь надеялась, что с приходом советских порядков исчезнут все несправедливости, все ужасы «старого режима», наступит царство свободы и труда, в котором исчезнут и забудутся ужас и несправедливости революционных лет, лет становления и победы революции. Конечно, в лучшем случае мы были «идеалистическими карасями» или «иванушками-дурачками», и последующие годы жестоко проучили нас. У меня в памяти сохранилось от этих месяцев несколько любопытных воспоминаний.
Как-то в поисках работы и пайка (хлеб!!!) я забежал в казармы не то Богунского, не то Таращанского полка (конная бригада Щорса) и, найдя комиссара полка, предложил свои услуги в качестве учителя полковой школы. Комиссар, поглядев на меня, коротко спросил: «А как вы будете преподавать? Нам обычные школьные учителя не нужны. Ну, как по-вашему — кто такой Евгений Онегин? Передовой интеллигент или паразит?» Я ответил: «И то, и другое: с одной стороны он близок к декабристам, с другой — он помещик, владелец крепостных душ». Ответ понравился, и комиссар дал мне записку начальнику полковой школы о зачислении меня в преподаватели. Начальника школы на месте не оказалось, он ушел в город, и я два часа ждал его возвращения, присматриваясь к жизни красноармейцев и прислушиваясь к их разговорам.
И чего только за эти два часа я не насмотрелся и чего только я не наслушался! Прежде всего, какое обилие оружия у солдат! Каждый солдат был живым ходячим арсеналом. Трудно было понять, как при таком обилии оружия богунцы еще могут ходить и даже двигаться по земле: и пулеметы, и ружья, и винтовки, и обрезы, и по нескольку гранат на поясе, и маузеры, и наганы, а холодное оружие — штыки, сабли, кинжалы, финки!
Далее полное отсутствие дисциплины, даже революционной! А разговорчики: либо о боях, либо о расстрелах и насилиях над евреями. Кто-то считал кольца, «собранные» им у «благодарного населения», кто-то восхвалял «сладкую жидовочку», с которой он приятно провел время, кто-то рассказывал, как он «пришил из своего винта» одного «очкарика-жида» (все «очкастые» почему-то считались врагами революционного народа, и их люто ненавидели).
Через несколько лет, уже в Ленинграде, я читал рассказы Бабеля о Конной Армии и могу сказать, что между конниками Буденного и конниками Щорса разницы не было. Конечно, им всем нужна была «бабель» и при этом «смотря какая бабель», нужно было «золотишко». Даже спутник инженера Лося в полете на Марс (Алексей Толстой «Аэлита»), матрос Гусев, прежде всего старается организовать революцию на Марсе, а попутно захватить оттуда «золотишко». Тяга к «золотишку» и «трофеям» не исчезла и во время Второй мировой войны.
Я слушал-слушал разговоры богунцев в казарме и в конце концов сбежал, к счастью, до прихода начальника школы.
Другой пример, характеризующий нравы советских начальников. Мне удалось получить работу корректора в военной газете. Зарплата в счет не шла, но корректору давался красноармейский паек, а в эти дни хлеб был основным продуктом питания. Я проработал в газете несколько дней, но затем от редактора газеты, уехавшего на фронт, пришла телеграмма с приказом арестовать меня за допущенную в корректуре ошибку. Мне с трудом удалось доказать, что ошибку я выправил, но наборщик не выправил ее в тексте набора. После этого я бросил работу в газете, и никакие пайки не могли больше соблазнить меня.
Еще одна картинка этих дней. Летом в июне 1919 года, проходя по Николаевской улице, где было здание цирка, я увидел быстро мчавшийся автомобиль. Это была настоящая «симфония в черном»: черные кожаные фуражки, кожаные куртки, кожаные штаны и сапоги. У конвоя револьверы были на взводе. Автомобиль подлетел к цирку. Военный средних лет с остроконечной бородкой, окруженный своими телохранителями с револьверами наготове, величественно и «по-орлиному» огляделся кругом и ринулся в цирк. Это был председатель Революционного Военного Совета РСФСР Лев Троцкий. Кое-кто хочет сейчас изобразить Троцкого поборником демократии и революционных свобод, противопоставляя его диктатуре Сталина. На самом деле между ними никакой разницы не было. Диктаторские замашки у Троцкого, когда он был у власти, были, пожалуй, еще ярче выражены, чем у Сталина.
Киевляне начали постепенно привыкать к советским порядкам. Но полного спокойствия в Киеве не было. Чека выискивала врагов революции. В течение лета 1919 под Киевом были слышны отдаленные взрывы и ружейная перестрелка. Наглые атаманы, перешедшие от Петлюры на сторону советской власти — Зеленый (из Триполья) и Струк (его базой был Чернобыль) — рыскали вокруг Киева и нападали на окраины города. Струк как-то даже захватил весь Подол, и выбить его оттуда стоило немало труда и жертв. Житель Киева не мог знать, какого атамана он встретит, пойдя на Подол, на Демиевку или Куреневку.
В июне началось продвижение Добровольческой армии на север. О приближении деникинцев к Киеву говорила все более слышная и гулкая канонада, эвакуация советских учреждений, быстрый рост дороговизны, в особенности на хлеб. Соответственно поднимались цены и на другие продукты. Цены поднимались из-за недоверия к советским деньгам, так как подвоз шел совершенно свободно.
Другим признаком эвакуации была торопливая загрузка барж киевским добром — мебелью, автомобилями, экипажами, набитыми разным добром ящиками. Мобилизация нетрудовых элементов, в том числе стариков, на рытье окопов под Дарницей и Броварами и запрещение говорить по телефону дополняли картину. Пустота на базарах и нежелание крестьян принимать советские деньги предвещали очередной приход новой власти.
Но какой именно? Петлюровские войска подступали к Киеву с запада, деникинские войска — с востока. Канонада звучала все громче и громче. Но кто займет город раньше? Киев жил в нервном ожидании, и киевляне на улицах не стесняясь обсуждали вслух шансы наступавших. Вопрос был крайне важен: следовало решить, какую защитную политическую мимикрию надо избрать. Если раньше придет Петлюра, то нужно изображать «щирого украинца» и быть юдофобом. Если раньше придет Деникин, то при нем нужно проповедывать «единую, неделимую», называть Украину «Малороссией» и говорить о крестовом походе на Москву.
Это была «большая политика» и «высокая дипломатия» киевского обывателя. Ошибка, как это выяснилось очень скоро, могла стоить жизни. Добровольцы избивали и убивали «петлюровцев», а последние резали у «офицерню», желающую включить «Малороссию» в «единую, неделимую».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Несмотря на ужас от расстрелов «классовых врагов», трудовая и демократическая интеллигенция Киева, в особенности молодежь, искренне верила в 191920 гг. и даже позже, в свободы, принесенные октябрьской революцией. Молодежь надеялась, что с приходом советских порядков исчезнут все несправедливости, все ужасы «старого режима», наступит царство свободы и труда, в котором исчезнут и забудутся ужас и несправедливости революционных лет, лет становления и победы революции. Конечно, в лучшем случае мы были «идеалистическими карасями» или «иванушками-дурачками», и последующие годы жестоко проучили нас. У меня в памяти сохранилось от этих месяцев несколько любопытных воспоминаний.
Как-то в поисках работы и пайка (хлеб!!!) я забежал в казармы не то Богунского, не то Таращанского полка (конная бригада Щорса) и, найдя комиссара полка, предложил свои услуги в качестве учителя полковой школы. Комиссар, поглядев на меня, коротко спросил: «А как вы будете преподавать? Нам обычные школьные учителя не нужны. Ну, как по-вашему — кто такой Евгений Онегин? Передовой интеллигент или паразит?» Я ответил: «И то, и другое: с одной стороны он близок к декабристам, с другой — он помещик, владелец крепостных душ». Ответ понравился, и комиссар дал мне записку начальнику полковой школы о зачислении меня в преподаватели. Начальника школы на месте не оказалось, он ушел в город, и я два часа ждал его возвращения, присматриваясь к жизни красноармейцев и прислушиваясь к их разговорам.
И чего только за эти два часа я не насмотрелся и чего только я не наслушался! Прежде всего, какое обилие оружия у солдат! Каждый солдат был живым ходячим арсеналом. Трудно было понять, как при таком обилии оружия богунцы еще могут ходить и даже двигаться по земле: и пулеметы, и ружья, и винтовки, и обрезы, и по нескольку гранат на поясе, и маузеры, и наганы, а холодное оружие — штыки, сабли, кинжалы, финки!
Далее полное отсутствие дисциплины, даже революционной! А разговорчики: либо о боях, либо о расстрелах и насилиях над евреями. Кто-то считал кольца, «собранные» им у «благодарного населения», кто-то восхвалял «сладкую жидовочку», с которой он приятно провел время, кто-то рассказывал, как он «пришил из своего винта» одного «очкарика-жида» (все «очкастые» почему-то считались врагами революционного народа, и их люто ненавидели).
Через несколько лет, уже в Ленинграде, я читал рассказы Бабеля о Конной Армии и могу сказать, что между конниками Буденного и конниками Щорса разницы не было. Конечно, им всем нужна была «бабель» и при этом «смотря какая бабель», нужно было «золотишко». Даже спутник инженера Лося в полете на Марс (Алексей Толстой «Аэлита»), матрос Гусев, прежде всего старается организовать революцию на Марсе, а попутно захватить оттуда «золотишко». Тяга к «золотишку» и «трофеям» не исчезла и во время Второй мировой войны.
Я слушал-слушал разговоры богунцев в казарме и в конце концов сбежал, к счастью, до прихода начальника школы.
Другой пример, характеризующий нравы советских начальников. Мне удалось получить работу корректора в военной газете. Зарплата в счет не шла, но корректору давался красноармейский паек, а в эти дни хлеб был основным продуктом питания. Я проработал в газете несколько дней, но затем от редактора газеты, уехавшего на фронт, пришла телеграмма с приказом арестовать меня за допущенную в корректуре ошибку. Мне с трудом удалось доказать, что ошибку я выправил, но наборщик не выправил ее в тексте набора. После этого я бросил работу в газете, и никакие пайки не могли больше соблазнить меня.
Еще одна картинка этих дней. Летом в июне 1919 года, проходя по Николаевской улице, где было здание цирка, я увидел быстро мчавшийся автомобиль. Это была настоящая «симфония в черном»: черные кожаные фуражки, кожаные куртки, кожаные штаны и сапоги. У конвоя револьверы были на взводе. Автомобиль подлетел к цирку. Военный средних лет с остроконечной бородкой, окруженный своими телохранителями с револьверами наготове, величественно и «по-орлиному» огляделся кругом и ринулся в цирк. Это был председатель Революционного Военного Совета РСФСР Лев Троцкий. Кое-кто хочет сейчас изобразить Троцкого поборником демократии и революционных свобод, противопоставляя его диктатуре Сталина. На самом деле между ними никакой разницы не было. Диктаторские замашки у Троцкого, когда он был у власти, были, пожалуй, еще ярче выражены, чем у Сталина.
Киевляне начали постепенно привыкать к советским порядкам. Но полного спокойствия в Киеве не было. Чека выискивала врагов революции. В течение лета 1919 под Киевом были слышны отдаленные взрывы и ружейная перестрелка. Наглые атаманы, перешедшие от Петлюры на сторону советской власти — Зеленый (из Триполья) и Струк (его базой был Чернобыль) — рыскали вокруг Киева и нападали на окраины города. Струк как-то даже захватил весь Подол, и выбить его оттуда стоило немало труда и жертв. Житель Киева не мог знать, какого атамана он встретит, пойдя на Подол, на Демиевку или Куреневку.
В июне началось продвижение Добровольческой армии на север. О приближении деникинцев к Киеву говорила все более слышная и гулкая канонада, эвакуация советских учреждений, быстрый рост дороговизны, в особенности на хлеб. Соответственно поднимались цены и на другие продукты. Цены поднимались из-за недоверия к советским деньгам, так как подвоз шел совершенно свободно.
Другим признаком эвакуации была торопливая загрузка барж киевским добром — мебелью, автомобилями, экипажами, набитыми разным добром ящиками. Мобилизация нетрудовых элементов, в том числе стариков, на рытье окопов под Дарницей и Броварами и запрещение говорить по телефону дополняли картину. Пустота на базарах и нежелание крестьян принимать советские деньги предвещали очередной приход новой власти.
Но какой именно? Петлюровские войска подступали к Киеву с запада, деникинские войска — с востока. Канонада звучала все громче и громче. Но кто займет город раньше? Киев жил в нервном ожидании, и киевляне на улицах не стесняясь обсуждали вслух шансы наступавших. Вопрос был крайне важен: следовало решить, какую защитную политическую мимикрию надо избрать. Если раньше придет Петлюра, то нужно изображать «щирого украинца» и быть юдофобом. Если раньше придет Деникин, то при нем нужно проповедывать «единую, неделимую», называть Украину «Малороссией» и говорить о крестовом походе на Москву.
Это была «большая политика» и «высокая дипломатия» киевского обывателя. Ошибка, как это выяснилось очень скоро, могла стоить жизни. Добровольцы избивали и убивали «петлюровцев», а последние резали у «офицерню», желающую включить «Малороссию» в «единую, неделимую».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117