ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Иван Серов на этот раз остался мною доволен. Иностранцы поверили, что перед ними настоящие фронтовички, потому что были крепко выпившими и по натуре людьми доверчивыми.
Часа в четыре ночи наши фронтовые подруги утащили пьяных иностранцев по комнатам выполнять важное государственное дело. В эту ночь ни один дипломат не мог бы заменить наших девчат. Я остался ночевать у Жукова, а утром впервые увидел улыбающегося генерал-полковника Серова. Вероятно, наши советские проститутки с честью выполнили задание Партии и Правительства.
Я не знаю, было ли известно Жукову про эту операцию, но когда мы с ним остались вдвоём, и я почувствовал, что у Георгия Константиновича хорошее настроение, показал в лицах вчерашний вечер. Жуков смеялся до слёз. У нашей Клавы — Героя Советского Союза, была огромная грудь, её короткие руки не доставали до сосков, а на самом конце груди висели Золотая Звезда и орден Ленина. Француз
был в восторге от Клавиной груди и нежно её целовал, как все пьяные люди не сомневаясь, что этого никто не видит Со стороны же было полное впечатление, что он целует Ленина на ордене. Клава была моей лучшей актёрской работой. Маршал без конца просил меня изобразить Клаву. Я боялся, чтобы о моих проделках не узнал Серов. Это могло бы стоить мне свободы.
С тех пор прошло много лет. Маршал Жуков умер, познав в жизни все — мирскую славу и царскую опалу. Я с гордостью вспоминаю нашу дружбу. И вовсе не потому, что каким-то образом оказался пригретым великим полководцем. Дело в том, что я дружил не с маршалом Советского Союза Жуковым, а с простым, открытым русским мужиком, каким был в обыденной жизни Георгий Константинович.
ГОРОД БАБЕЛЬСБЕРГ
В Германию мы пришли победителями, и это обстоятельство накладывало определённый отпечаток на наши отношения с местным населением. Скажем, когда мы воровали у немцев, это было нормально. Немцы на нас первыми напали, разрушили хозяйство, все награбленное увезли в Германию, мы имели право вернуть своё. Но когда немцы начали у нас, победителей, воровать, это было безобразие. Тем не менее они воровали у нас продукты. У нас, например, в доме было много сала, мёда, американских сигарет. Немец, хозяин дома, систематически уменьшал мои запасы. Бороться с ним было непросто. Дело в том, что после окончания войны вышел строжайший приказ; за мародёрство и другие преступления — расстрел. Многих, прошедших с боями всю войну, расстреливали. Было опасно открыто вступать с немцами в конфликт, любая жалоба с их стороны могла кончиться для нас трагически. Я искал дипломатические ходы возмездия.
Мой немец любил тепло и спёртый воздух. Никогда не открывал зимой окна. А я любил свежий воздух и открывал окна настежь. Моя взяла, мой немец простудился и слёг с температурой.
Я не люблю людей со злыми глазами, а он был злой. Воровал и всем своим поведением выказывал ненависть.
Он было пошёл на выздоровление, но я, воспользовавшись моментом, открыл окно и устроил ему советский сквозняк. Он сразу отреагировал и схватил воспаление лёгких. Пока он был в постели, наши запасы не таяли. Это была мелкая неподсудная месть.
Перешёл я на другую квартиру к какому-то бывшему генерал-директору. На фоне этой мрази предыдущий немец-вор был ангелом. Он не только крал у нас, но и открыто говорил о своей ненависти к русским, не говоря уже о евреях. Он оправдывал лагеря смерти и восхвалял Гитлера. Если бы это было до приказа о расстреле, я и его дочь Эльза больше его не увидели. Я придумал ему месть.
В последние дни я вошёл с ним в дружеские отношения. Мы вместе выпивали, я щедро накрывал на стол. Его дочь была симпатичной блондинкой и очень добрым человеком. Ни в чём не отказывала.
В немецких домах в парадных включали свет на две минуты. Человек мог при свете зайти к себе в дом, а потом свет гас.
Я отправил Эльзу на гулянку с нашими ребятами, он остался дома один. В три часа ночи, не зажигая свет в парадном, позвонил старику. Он открыл дверь, и я неожиданно для него просунул вперёд руку и ударил его в лоб, при этом громовым голосом крикнув: «Хайль Гитлер!» Хозяин от испуга упал и забился в судорогах. А я смеялся и говорил, что это шутка.
На всю жизнь любитель фашизма стал заикой. Мне за это ничего не было, мою шутку определили просто глупой. С этим нельзя было не согласиться, и я обещал никогда больше так не шутить.
В тысяча девятьсот сорок восьмом году я с Краснознамённым ансамблем приехал в Германию, навестил его и страшно обрадовался, услышав его заикающуюся речь.
Мне вспоминается ещё один эпизод, произошедший в том же немецком городке. Я случайно стал свидетелем и, самое главное, спас «героя» происшествия от неминуемого расстрела.
В Бабельсберге на центральной улице был бар. В нём можно было выпить кофе, пива, водки и съесть сосиски с капустой. Держали заведение две пожилые крашеные блондинки. Я к ним часто заходил. Они не сомневались, что я имею отношение к комендатуре.
Как-то проходя мимо бара, я услышал страшный крик. Вбегаю. Мне навстречу выбежала одна из хозяек с криком:
— Помогите, Эльзу насилуют!
В зале вижу такую сцену: Эльза лежит распластанная на стойке бара, нижняя губа чуть прикушена, глаза закатились вверх и на лице нежная, поднебесная, светящаяся улыбка.
Если человек не знает, что такое счастье, то надо было взглянуть на Эльзу. На ней лежал сокол ясный, сизокрылый, в полном солдатском обмундировании. Он сопел, суетился и без конца мне повторял:
— Умоляю не мешай, не…
— Не волнуйся, не суетись, тебя никто не обидит. Солдат не верил мне и продолжал суетиться, стремясь поскорее покончить с этой любовью.
Партнёрша Эльзы успокоилась, перестала кричать и с любопытством наблюдала за происходящим. Наконец воин-победитель кончил своё дело и обратился ко мне:
— Все, спасибо тебе! Теперь веди меня куда надо. Мы вышли вместе и пошли в противоположную от комендатуры сторону. После приказа Сталина этого солдата за насилие расстреляли бы перед строем.
— Как ты мог так рисковать, — говорю я ему, — в три часа дня, в людном месте броситься на старую бабу и насиловать её?
— Понимаешь, — ответил бедолага, — я зашёл выпить пивка. Сижу жду, она, эта, как её, Эльза в короткой юбке стоит у стойки. Вдруг она потянулась за чем-то, оказалась в такой позиции, да ещё трико у неё такого возбуждающе оранжевого цвета. Клянусь, дальше ничего не помню… Она даже не пикнула, напротив… Зато вторая как разорётся.
— Запомни, любая немка тебе без насилия отдастся. Он не поверил, что его отпускают, приготовившись к самому страшному.
Долгих четыре военных года я провёл в армии. Мне казалось, что победа освободит всех, и в первую очередь артистов, от воинской службы. Словом, всё это я представлял идиллически.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70