мол, нет дыма без огня…
Вот почему в «Сообщении ВЧК о суровом наказании за клевету на советских работников», опубликованном в «Известиях ВЦИК» 22 сентября 1918 года, говорилось следующее: «За последнее время враги Советской власти снова начинают распространять гнусиную клевету о взяточничестве, подкупах, ложных доносах и тому подобную ложь. Снова и снова злостное шипение начинает раздаваться в тёмных уголках и в притонах контрреволюции… Пусть помнят и знают все, кто осмелится с грязными помыслами проникать в наши ряды, что будут безжалостно уничтожены и раздавлены гады, проникающие в ряды борцов за социализм, будут задушены руками восставшего рабочего класса».
Гады, иначе этих доносчиков не назовёшь. Анонимка была и до сих пор остаётся самым излюбленным видом их оружия.
Так кто же настрочил в уголовный розыск донос, от которого, возможно, и страдает арестованный меховщик? «Визитёр», он же Батырев?
Но передо мной лежит заполненная его рукой анкета и написанное им заявление о приёме на работу в продуктовый магазин. Почерк Батырева не имеет ничего общего с почерком анонимщика. Значит, не он.
В таком случае — кто?
Ответ на этот вопрос скорее всего может дать сам «визитёр», который, возможно, подбросил гипсовую форму и фальшивые деньги на квартиру к арестованному меховщику.
И нам пришлось вызвать Николая Батырева на допрос.
В кабинет вошёл солидный, упитанный человек в модном костюме. Держался он спокойно, независимо. Усевшись на предложенный стул, поинтересовался, для чего его пригласили и, выслушав объяснение, с полувздохом согласился отвечать на интересующие нас вопросы.
Я начал издалека:
— Расскажите, пожалуйста, свою биографию. Только не по этой, не совсем точной, вашей анкете, а настоящую. Расскажите всю правду.
Подчёркнутое мною «не совсем точной анкете» заставило Батырева покраснеть, но он тут же сумел взять себя в руки.
— Да-а, — протянул допрашиваемый, — кое-что мне пришлось в анкете изменить, а кое о чем умолчать. Время, видите ли, такое, что не все положено говорить даже самому себе. Начнутся пересуды, сплетни, кому это нужно? Но от работников органов ГПУ у меня секретов нет. Извольте, дополню анкетные данные.
Оказалось, что Батырев вовсе не крестьянский сын, а сын богатого сельского торговца. Социальное происхождение, по его словам, пришлось в анкете изменить, чтобы попасть на учёбу в городскую торговую школу. Школу закончил, теперь можно и правду сказать: ведь специальность торгового работника у него никто отнять не может. А расхождений с остальными анкетными данными, пожалуй, нет. Да, был женат, но развёлся: вздорной, пустой и сварливой бабёнкой оказалась бывшая его жена. Где теперь живёт? С матерью, сестрой и её мужем. Ищу себе новую работу. Почему уволился из продуктового магазина? Очень просто: мизерная зарплата. Рыба, как известно, ищет, где глубже, а человек — где лучше. Разве нельзя?
— Можно, конечно, — согласился я. — А как к этим поискам относятся ваши родные и знакомые?
— Кто, например? — Батырев насторожился.
— Ну, мать… Сестра… Петров…
— Какой Петров?
— Муж вашей сестры.
— Он не Петров, а Попов. Замечательный, скажу я вам, человек. Умница, энергичный, не мелочный…
— А кроме этого Попова вы могли бы назвать своих близких знакомых?
Назвал охотно, чуть ли не целый список. Вот, мол, как много в городе людей, близко его знающих!
Но почему-то в этом перечне не нашлось места для фамилии меховщика. Пришлось спросить.
Тут же последовал недоуменный ответ:
— Вы же просили близких знакомых назвать, а этого человека я видел раза два, не больше. Едва ли он сможет сказать вам что-либо хорошее или плохое обо мне.
— Дело не в вас, а в нем. Вы знаете, что он недавно арестован?
— Кажется, слышал. Но не придал значения…
— Напрасно, нас этот человек весьма интересует. Не можете ли вы вспомнить, когда и где последний раз встречались с ним?
Батырев заметно приободрился, ослабил насторожённость, даже улыбнулся.
— Встречался где? С неделю назад у них в универмаге. Проходил мимо секции мехов, кивнул ему, и дальше. У нас с ним никогда не было ничего общего.
И тут я решил нанести первый, пробный удар.
— Для чего же в таком случае вы приходили к нему домой?
— Когда? — Батырев выпрямился на стуле, свёл брови. — Я приходил? Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете.
— Возможно, что я ошибаюсь. В таком случае придётся пригласить жену арестованного. Это она опознала вас вот тут, на фотографии, — я показал ему снимок.
— А разве она не могла ошибиться?
— Могла. Но опознали и её соседи — они тоже видели вас. Так что же, пригласить очевидцев?
На лбу у Батырева высыпали мелкие капельки пота. Он потянул за узел модного галстука, освобождая покрасневшую шею, и откинулся на спинку стула. Покорно произнёс:
— К чему звать? Я не намерен отрицать, что был у них.
— Зачем?
— Хотел узнать, нельзя ли устроиться на работу в универмаг. Надоели упрёки домашних в безделье.
— Разве нельзя было выяснить это у директора универмага?
— Можно, но я его совсем не знаю. Поэтому и хотел заручиться протекцией старшего продавца отделения мехов.
— Как же вы надумали идти к человеку, с которым, по вашим словам, встречались всего лишь один-два раза? И тем более в то время, когда этот человек мог находиться только у себя на работе.
Ответы все труднее давались Батыреву. Все длиннее становились паузы между ними. Он глубже и глубже увязал в собственной лжи и наконец вынужден был признаться:
— Шурин меня надоумил. Попов. Пристал — не отвязаться. «Сходи да сходи, попроси, чтобы меховщик помог устроиться к ним. Поступишь в универмаг, будешь жить, как человек…»
— И вы только ради этого и пошли?
— Д-да…
От недавней солидности Батырева не осталось и следа. Он сидел красный, растерянный, то и дело вытирая лицо и шею платком. Я разгладил на столе анонимный донос, спросил:
— Это письмо вам знакомо?
— Я не писал его! Не знаю, кто написал. Я его первый раз вижу!
Мне-то было известно, что анонимка написана не его рукой. Но я хотел знать, должен был узнать, кто её написал.
— Первый раз видите письмо? Извините, но не верю, — сказал я. — Придётся вам на досуге вспомнить поточнее, зачем приходили к меховщику, а заодно и кто написал в угрозыск это письмо. Времени у вас хватит.
Батырев вскочил:
— В тюрьму? Но за что?
— Вы отлично знаете за что, — ответил я, убирая со стола документы.
Шёл Батырев к двери ссутулившись, шаркая подошвами ботинок по полу. Чувствовалось, что у него развеялись последние надежды ускользнуть от разоблачения. Я ждал, что «визитёр» остановится, начнёт говорить. Но он не проронил ни слова, вышел. Что ж, пускай посидит, подумает, а мы тем временем займёмся поисками автора анонимки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Вот почему в «Сообщении ВЧК о суровом наказании за клевету на советских работников», опубликованном в «Известиях ВЦИК» 22 сентября 1918 года, говорилось следующее: «За последнее время враги Советской власти снова начинают распространять гнусиную клевету о взяточничестве, подкупах, ложных доносах и тому подобную ложь. Снова и снова злостное шипение начинает раздаваться в тёмных уголках и в притонах контрреволюции… Пусть помнят и знают все, кто осмелится с грязными помыслами проникать в наши ряды, что будут безжалостно уничтожены и раздавлены гады, проникающие в ряды борцов за социализм, будут задушены руками восставшего рабочего класса».
Гады, иначе этих доносчиков не назовёшь. Анонимка была и до сих пор остаётся самым излюбленным видом их оружия.
Так кто же настрочил в уголовный розыск донос, от которого, возможно, и страдает арестованный меховщик? «Визитёр», он же Батырев?
Но передо мной лежит заполненная его рукой анкета и написанное им заявление о приёме на работу в продуктовый магазин. Почерк Батырева не имеет ничего общего с почерком анонимщика. Значит, не он.
В таком случае — кто?
Ответ на этот вопрос скорее всего может дать сам «визитёр», который, возможно, подбросил гипсовую форму и фальшивые деньги на квартиру к арестованному меховщику.
И нам пришлось вызвать Николая Батырева на допрос.
В кабинет вошёл солидный, упитанный человек в модном костюме. Держался он спокойно, независимо. Усевшись на предложенный стул, поинтересовался, для чего его пригласили и, выслушав объяснение, с полувздохом согласился отвечать на интересующие нас вопросы.
Я начал издалека:
— Расскажите, пожалуйста, свою биографию. Только не по этой, не совсем точной, вашей анкете, а настоящую. Расскажите всю правду.
Подчёркнутое мною «не совсем точной анкете» заставило Батырева покраснеть, но он тут же сумел взять себя в руки.
— Да-а, — протянул допрашиваемый, — кое-что мне пришлось в анкете изменить, а кое о чем умолчать. Время, видите ли, такое, что не все положено говорить даже самому себе. Начнутся пересуды, сплетни, кому это нужно? Но от работников органов ГПУ у меня секретов нет. Извольте, дополню анкетные данные.
Оказалось, что Батырев вовсе не крестьянский сын, а сын богатого сельского торговца. Социальное происхождение, по его словам, пришлось в анкете изменить, чтобы попасть на учёбу в городскую торговую школу. Школу закончил, теперь можно и правду сказать: ведь специальность торгового работника у него никто отнять не может. А расхождений с остальными анкетными данными, пожалуй, нет. Да, был женат, но развёлся: вздорной, пустой и сварливой бабёнкой оказалась бывшая его жена. Где теперь живёт? С матерью, сестрой и её мужем. Ищу себе новую работу. Почему уволился из продуктового магазина? Очень просто: мизерная зарплата. Рыба, как известно, ищет, где глубже, а человек — где лучше. Разве нельзя?
— Можно, конечно, — согласился я. — А как к этим поискам относятся ваши родные и знакомые?
— Кто, например? — Батырев насторожился.
— Ну, мать… Сестра… Петров…
— Какой Петров?
— Муж вашей сестры.
— Он не Петров, а Попов. Замечательный, скажу я вам, человек. Умница, энергичный, не мелочный…
— А кроме этого Попова вы могли бы назвать своих близких знакомых?
Назвал охотно, чуть ли не целый список. Вот, мол, как много в городе людей, близко его знающих!
Но почему-то в этом перечне не нашлось места для фамилии меховщика. Пришлось спросить.
Тут же последовал недоуменный ответ:
— Вы же просили близких знакомых назвать, а этого человека я видел раза два, не больше. Едва ли он сможет сказать вам что-либо хорошее или плохое обо мне.
— Дело не в вас, а в нем. Вы знаете, что он недавно арестован?
— Кажется, слышал. Но не придал значения…
— Напрасно, нас этот человек весьма интересует. Не можете ли вы вспомнить, когда и где последний раз встречались с ним?
Батырев заметно приободрился, ослабил насторожённость, даже улыбнулся.
— Встречался где? С неделю назад у них в универмаге. Проходил мимо секции мехов, кивнул ему, и дальше. У нас с ним никогда не было ничего общего.
И тут я решил нанести первый, пробный удар.
— Для чего же в таком случае вы приходили к нему домой?
— Когда? — Батырев выпрямился на стуле, свёл брови. — Я приходил? Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете.
— Возможно, что я ошибаюсь. В таком случае придётся пригласить жену арестованного. Это она опознала вас вот тут, на фотографии, — я показал ему снимок.
— А разве она не могла ошибиться?
— Могла. Но опознали и её соседи — они тоже видели вас. Так что же, пригласить очевидцев?
На лбу у Батырева высыпали мелкие капельки пота. Он потянул за узел модного галстука, освобождая покрасневшую шею, и откинулся на спинку стула. Покорно произнёс:
— К чему звать? Я не намерен отрицать, что был у них.
— Зачем?
— Хотел узнать, нельзя ли устроиться на работу в универмаг. Надоели упрёки домашних в безделье.
— Разве нельзя было выяснить это у директора универмага?
— Можно, но я его совсем не знаю. Поэтому и хотел заручиться протекцией старшего продавца отделения мехов.
— Как же вы надумали идти к человеку, с которым, по вашим словам, встречались всего лишь один-два раза? И тем более в то время, когда этот человек мог находиться только у себя на работе.
Ответы все труднее давались Батыреву. Все длиннее становились паузы между ними. Он глубже и глубже увязал в собственной лжи и наконец вынужден был признаться:
— Шурин меня надоумил. Попов. Пристал — не отвязаться. «Сходи да сходи, попроси, чтобы меховщик помог устроиться к ним. Поступишь в универмаг, будешь жить, как человек…»
— И вы только ради этого и пошли?
— Д-да…
От недавней солидности Батырева не осталось и следа. Он сидел красный, растерянный, то и дело вытирая лицо и шею платком. Я разгладил на столе анонимный донос, спросил:
— Это письмо вам знакомо?
— Я не писал его! Не знаю, кто написал. Я его первый раз вижу!
Мне-то было известно, что анонимка написана не его рукой. Но я хотел знать, должен был узнать, кто её написал.
— Первый раз видите письмо? Извините, но не верю, — сказал я. — Придётся вам на досуге вспомнить поточнее, зачем приходили к меховщику, а заодно и кто написал в угрозыск это письмо. Времени у вас хватит.
Батырев вскочил:
— В тюрьму? Но за что?
— Вы отлично знаете за что, — ответил я, убирая со стола документы.
Шёл Батырев к двери ссутулившись, шаркая подошвами ботинок по полу. Чувствовалось, что у него развеялись последние надежды ускользнуть от разоблачения. Я ждал, что «визитёр» остановится, начнёт говорить. Но он не проронил ни слова, вышел. Что ж, пускай посидит, подумает, а мы тем временем займёмся поисками автора анонимки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82