— крикнула она. — Живете со своими мужиками, так и живите!
— Не гневи бога, девка! — накинулась на нее бабка-повитуха.
— Грешить так все грешили, а отвечать нам одним. Розе нот, Гэле да Сахвее? Наши ж мужики поливают землю красным дождичком, наши, а не ваши! Вы своих на печах держите!
Ее рыдания подняли с топчана Сахвею. Она испуганно ухватилась рукой за корытце, начала укачивать ребенка, будто встревоженная тем, что маленькая услышит и тоже станет плакать.
Роза Самусева и Гэля Шараховская бросились успокаивать Дуню, но солдатка заходилась все сильней — выла без слез и по-бабьи бессвязно, будто все в ней испепелило горе.
— Оставьте ее, бабы, — разозлилась Ганнуся Падерина. — Напилась, дура…
Тогда к заплаканной молодице подошла Марфа Зазыбова, обхватила руками Дунину голову и прижала лбом к своей груди.
— Не надрывайся так, Дуня, — посочувствовала она и принялась гладить солдатку по спине.
Дуня утихла, но головы не подняла.
С этой минуты словно холодок прошел между пожилыми женщинами и молодыми. Некоторое время все сидели насупленные, недовольные.
— Вы бы, девки, сходили в Яшницу, — с намерением помирить баб сказала Кулина Вершкова. — Говорят, там лагерь теперь. Пленных наших немцы держат. Так, может, и ваш который попался туда? Немцы отдают бабам мужиков, если кто узнает своего.
— Вот и Сахвея скоро может пойти с вами, — сказала бабка-повитуха.
Сахвея в ответ обрадованно улыбнулась.
— А что, возьму девку на руки да и пойду! — будто вызов бросила с топчана. — Может, оно и правда! Может, и мой Мелешонок там!
Незаметно в хате снова началась мирная беседа. Вскоре злости и плача как не бывало.
Кулина Вершкова рассказала о том, как ходили в Яшницу молодые бабы из Гончи, носили туда немцам, охраняющим лагерь советских военнопленных, разную провизию, особенно мед, яйца, сало.
— Только не треба при командирах давать, — наперед предупреждала Кулина. — У немцев тоже порядок. Могут наказать за это даже своего. Потому выкуп давайте осторожно, чтоб командиры не видели.
— А то возьмет какой герман да и застрелит, — вставила Титчиха.
— А что, дадут команду, так и застрелят, — подтвердила Кулина Вершкова. — Солдат — подневольный. Скажут, так и застрелит. — Она, как и Парфен, охотно рассуждала на самые разнообразные, порой не женские темы, но. объясняла все, мягко говоря, уж слишком по-своему.
Когда все деревенские и не деревенские новости были в основном переговорены, пожилые женщины начали расходиться. Первой взяла свой кувшин Ганнуся Падерина, сунула в него тряпицу, которой он был накрыт, понюхала в пустом горле и подошла к Сахвее, чтоб поцеловать на прощание.
— Крепкая у тебя брага, Сахвейка, — похвалила она, — аж ноги не идут. Нехай господь здоровья дает тебе и твоей дочке. — Ганнуся и вправду была немного под хмельком.
Вскоре собралась уходить и Кулина Вершкова с Гапкой Симуковой. А Марфу Зазыбову не пустила домой Титчиха.
— Ты, Марфочка, побудь тут, у Сахвеи. С молодыми посиди. А то мне пора свое хозяйство посмотреть. — И пошутила: — Как бы Титок мой не привел там молодую себе!
Но не успела Марфа даже горшки переставить в печи — рада была тоже помочь хозяйке-роженице, — как в хату ввалилась Ганна Карпилова, принесла с собой приглушенные запахи непросохшей деревенской улицы и свою беззаботную возбужденность.
— А я из гостей да в гости, — начала она непослушным языком. — По Листратихе ведь сегодня шесть недель, так была там. Шла да и зашла. А теперь вот к Сахвее… Сказали, что родила…
Ганна обвела туманным взглядом Мелешонкову хату, увидела с ухватом у печи Зазыбову Марфу и махнула рукой, как на лишнюю тут, а потом бросилась к остальным гостям целоваться. Молодицы незлобиво отпихивали ее, заливаясь смехом и ерзая на лавке. И лишь потом Ганна подошла наконец к Сахвее, которая после Дуниного плача не ложилась больше, всплеснула руками:
— Если бы ты знала, как я рада, Сахвейка, как я рада!.. Это ж теперь и ты со мной сравнялась. И у меня двое, и у тебя двое. Так хорошо!
Она и к роженице полезла с объятиями.
— Да ты пьяная, Ганна, — отшатнулась от нее Сахвея.
А я пьян, а я пьян —
Пойду завалюся
Да на ту, на коровать,
Где моя Маруся, —
словно в ответ запела Ганна. Голос у нее — это все знали — от природы был звонкий, но теперь он звучал глухо, и Ганна, дурачась, только кричала на всю хату:
— Как я рада, девочки, как я рада, — не могла уняться она. — Наконец и я с вами ровня. Теперь и я без мужика, и вы без мужиков. Ах, война-война-война!.. — Ганна уже несколько раз начинала петь с одних и тех же слов. Наконец, угомонившись, сказала: — Давайте плясать, бабы!
— Так подо что? — спросила, подначивая, Гэля Шараховская.
— Под фисгармонию, — пошутила Дуня Прокопкина.
— Зачем фисгармония? Под гребень танцевать будем! — топнула ногой Ганна. — А ну-ка, тетка Марфа, поищи у Сахвеи гребень! Сахвея, где твой гребень? — И, заметив, что подруги без особого энтузиазма отнеслись к ее выдумке, рассерженно и без всякой причины накинулась на Марфу Зазыбову, решив, что та за бабку-повитуху у Сахвеи. — Так это ты за бабку? — И сразу обратилась к Сахвее: — Зачем ты Зазыбиху приглашала? Неужели во всей деревне не нашлось кому твоего дитенка принять?
— А чем тебе тетка Марфа не нравится?
— Так она же не умеет делать этого! — Ганна даже засмеялась от своей новой выдумки. — Вспомни, кто и когда брал ее в бабки?
— Не надо, Ганна, обижать тетку Марфу, — укорила ее Сахвея.
— И то правда, — взялась Ганна за голову. — Что-то я сегодня злая совсем…
Роза Самусева подошла к Ганне, обняла ее за плечи.
— Не злая, а веселая, — сказала она.
Дуня Прокопкина, насмешливо наблюдая за Ганной и за тем, как подруги пробовали унять ее, повела по хате глазами и снова запела:
Ой, зязюлька кукует,
Соловейка все чует,
Кабы знала я, кабы ведала,
Где мой милый ночует.
К ее голосу присоединила свое сопрано Роза Самусева:
Коли в полюшке при дороженьке,
Помоги ему, боже.
Коль у девочки на постелечке,
Накажи его, боже…
— А по мне, — перебила молодиц Гэля Шараховская, — так нехай лучше заночует уж «у девочки на постелечке». Целей будет.
— И то правда, — закрыла глаза Дуня Прокопкина и покачала головой, вздыхая: — Что-то-мы сегодня распелись!..
— А плясать будем? — не переставала дурачиться Ганна Карпилова.
— Будем, будем, — чтобы успокоить как-то ее, загомонили разом молодые женщины.
— Тогда ищите гребень!
Ганна и вправду нагнулась под топчан доставать деревянный гребень, которым чешут кудель. Потом выдрала лист из какой-то школьной книжки, что валялась под топчаном, сунула его меж зубцов, пригладила рукой и поднесла гребень к губам. Первые звуки у нее получились хриплые и невыразительные, но вот Ганна снова надула щеки, покраснела от напряжения, и тогда в хате послышалась знакомая мелодия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Не гневи бога, девка! — накинулась на нее бабка-повитуха.
— Грешить так все грешили, а отвечать нам одним. Розе нот, Гэле да Сахвее? Наши ж мужики поливают землю красным дождичком, наши, а не ваши! Вы своих на печах держите!
Ее рыдания подняли с топчана Сахвею. Она испуганно ухватилась рукой за корытце, начала укачивать ребенка, будто встревоженная тем, что маленькая услышит и тоже станет плакать.
Роза Самусева и Гэля Шараховская бросились успокаивать Дуню, но солдатка заходилась все сильней — выла без слез и по-бабьи бессвязно, будто все в ней испепелило горе.
— Оставьте ее, бабы, — разозлилась Ганнуся Падерина. — Напилась, дура…
Тогда к заплаканной молодице подошла Марфа Зазыбова, обхватила руками Дунину голову и прижала лбом к своей груди.
— Не надрывайся так, Дуня, — посочувствовала она и принялась гладить солдатку по спине.
Дуня утихла, но головы не подняла.
С этой минуты словно холодок прошел между пожилыми женщинами и молодыми. Некоторое время все сидели насупленные, недовольные.
— Вы бы, девки, сходили в Яшницу, — с намерением помирить баб сказала Кулина Вершкова. — Говорят, там лагерь теперь. Пленных наших немцы держат. Так, может, и ваш который попался туда? Немцы отдают бабам мужиков, если кто узнает своего.
— Вот и Сахвея скоро может пойти с вами, — сказала бабка-повитуха.
Сахвея в ответ обрадованно улыбнулась.
— А что, возьму девку на руки да и пойду! — будто вызов бросила с топчана. — Может, оно и правда! Может, и мой Мелешонок там!
Незаметно в хате снова началась мирная беседа. Вскоре злости и плача как не бывало.
Кулина Вершкова рассказала о том, как ходили в Яшницу молодые бабы из Гончи, носили туда немцам, охраняющим лагерь советских военнопленных, разную провизию, особенно мед, яйца, сало.
— Только не треба при командирах давать, — наперед предупреждала Кулина. — У немцев тоже порядок. Могут наказать за это даже своего. Потому выкуп давайте осторожно, чтоб командиры не видели.
— А то возьмет какой герман да и застрелит, — вставила Титчиха.
— А что, дадут команду, так и застрелят, — подтвердила Кулина Вершкова. — Солдат — подневольный. Скажут, так и застрелит. — Она, как и Парфен, охотно рассуждала на самые разнообразные, порой не женские темы, но. объясняла все, мягко говоря, уж слишком по-своему.
Когда все деревенские и не деревенские новости были в основном переговорены, пожилые женщины начали расходиться. Первой взяла свой кувшин Ганнуся Падерина, сунула в него тряпицу, которой он был накрыт, понюхала в пустом горле и подошла к Сахвее, чтоб поцеловать на прощание.
— Крепкая у тебя брага, Сахвейка, — похвалила она, — аж ноги не идут. Нехай господь здоровья дает тебе и твоей дочке. — Ганнуся и вправду была немного под хмельком.
Вскоре собралась уходить и Кулина Вершкова с Гапкой Симуковой. А Марфу Зазыбову не пустила домой Титчиха.
— Ты, Марфочка, побудь тут, у Сахвеи. С молодыми посиди. А то мне пора свое хозяйство посмотреть. — И пошутила: — Как бы Титок мой не привел там молодую себе!
Но не успела Марфа даже горшки переставить в печи — рада была тоже помочь хозяйке-роженице, — как в хату ввалилась Ганна Карпилова, принесла с собой приглушенные запахи непросохшей деревенской улицы и свою беззаботную возбужденность.
— А я из гостей да в гости, — начала она непослушным языком. — По Листратихе ведь сегодня шесть недель, так была там. Шла да и зашла. А теперь вот к Сахвее… Сказали, что родила…
Ганна обвела туманным взглядом Мелешонкову хату, увидела с ухватом у печи Зазыбову Марфу и махнула рукой, как на лишнюю тут, а потом бросилась к остальным гостям целоваться. Молодицы незлобиво отпихивали ее, заливаясь смехом и ерзая на лавке. И лишь потом Ганна подошла наконец к Сахвее, которая после Дуниного плача не ложилась больше, всплеснула руками:
— Если бы ты знала, как я рада, Сахвейка, как я рада!.. Это ж теперь и ты со мной сравнялась. И у меня двое, и у тебя двое. Так хорошо!
Она и к роженице полезла с объятиями.
— Да ты пьяная, Ганна, — отшатнулась от нее Сахвея.
А я пьян, а я пьян —
Пойду завалюся
Да на ту, на коровать,
Где моя Маруся, —
словно в ответ запела Ганна. Голос у нее — это все знали — от природы был звонкий, но теперь он звучал глухо, и Ганна, дурачась, только кричала на всю хату:
— Как я рада, девочки, как я рада, — не могла уняться она. — Наконец и я с вами ровня. Теперь и я без мужика, и вы без мужиков. Ах, война-война-война!.. — Ганна уже несколько раз начинала петь с одних и тех же слов. Наконец, угомонившись, сказала: — Давайте плясать, бабы!
— Так подо что? — спросила, подначивая, Гэля Шараховская.
— Под фисгармонию, — пошутила Дуня Прокопкина.
— Зачем фисгармония? Под гребень танцевать будем! — топнула ногой Ганна. — А ну-ка, тетка Марфа, поищи у Сахвеи гребень! Сахвея, где твой гребень? — И, заметив, что подруги без особого энтузиазма отнеслись к ее выдумке, рассерженно и без всякой причины накинулась на Марфу Зазыбову, решив, что та за бабку-повитуху у Сахвеи. — Так это ты за бабку? — И сразу обратилась к Сахвее: — Зачем ты Зазыбиху приглашала? Неужели во всей деревне не нашлось кому твоего дитенка принять?
— А чем тебе тетка Марфа не нравится?
— Так она же не умеет делать этого! — Ганна даже засмеялась от своей новой выдумки. — Вспомни, кто и когда брал ее в бабки?
— Не надо, Ганна, обижать тетку Марфу, — укорила ее Сахвея.
— И то правда, — взялась Ганна за голову. — Что-то я сегодня злая совсем…
Роза Самусева подошла к Ганне, обняла ее за плечи.
— Не злая, а веселая, — сказала она.
Дуня Прокопкина, насмешливо наблюдая за Ганной и за тем, как подруги пробовали унять ее, повела по хате глазами и снова запела:
Ой, зязюлька кукует,
Соловейка все чует,
Кабы знала я, кабы ведала,
Где мой милый ночует.
К ее голосу присоединила свое сопрано Роза Самусева:
Коли в полюшке при дороженьке,
Помоги ему, боже.
Коль у девочки на постелечке,
Накажи его, боже…
— А по мне, — перебила молодиц Гэля Шараховская, — так нехай лучше заночует уж «у девочки на постелечке». Целей будет.
— И то правда, — закрыла глаза Дуня Прокопкина и покачала головой, вздыхая: — Что-то-мы сегодня распелись!..
— А плясать будем? — не переставала дурачиться Ганна Карпилова.
— Будем, будем, — чтобы успокоить как-то ее, загомонили разом молодые женщины.
— Тогда ищите гребень!
Ганна и вправду нагнулась под топчан доставать деревянный гребень, которым чешут кудель. Потом выдрала лист из какой-то школьной книжки, что валялась под топчаном, сунула его меж зубцов, пригладила рукой и поднесла гребень к губам. Первые звуки у нее получились хриплые и невыразительные, но вот Ганна снова надула щеки, покраснела от напряжения, и тогда в хате послышалась знакомая мелодия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86