— Но ведь орлу в небе не прикажешь.
— Надо на земле приказывать, чтоб в небе слушался. В небе поздно уже будет приказывать.
Поняв, что попутчики настроились слушать, Севастьян продолжал:
— Ловят казахи беркутов обычно при помощи сетки. И сразу надевают невольнику на голову кожаный колпачок. С этого часа для беркута света больше нет. Ни лучика Света, сплошная темень. Но и этого мало. Что делает казах, — сажает птицу на канат, перекинутый с одной стены дувала на другую. И вот с этого момента ослеплённая, но ещё не укрощённая птица только и думает, только и старается, чтобы на канате удержаться. Но и в таком положении хозяин не оставляет беркута в покое. И сам часто дёргает за канат, и других, кто приходит на двор, подбивает делать это.
— Как в той песне: кто не едет, тот не идёт, — сказал Поцюпа.
— Но вот проходят сутки, другие. Наконец казах надевает большую кожаную рукавицу, кладёт на неё кусочек мяса, которое перед этим вымочил хорошенько, подходит к обессиленному беркуту, гладит его, чтобы показать первую ласку, а потом снимает с головы колпачок, открывает на некоторое время мир вокруг и рукавицу с кусочком мяса. Голодный невольник, конечно, сразу замечает этот кусочек, летит с каната на руку. Но напрасно. Не успеет беркут даже разок клюнуть наживку, как человек снова надевает ему на голову колпачок. И снова для беркута продолжается жизнь в мучениях, в бессоннице, с одним желанием — не упасть с каната, за который теперь дёргают ещё сильней.
— Настоящая муштра.
— И пытки.
— Но вот невольнику даётся новая передышка. Снова он видит при дневном свете рукавицу с кусочком мяса, а над ней — ласковое лицо человека, который уже кажется ему избавителем.
— И сколько времени так продолжается? — спросил Поцюпа.
— Недели четыре обычно. За этот срок беркут уже хорошо усвоит, что единственным другом его является человек, от которого он получает пищу, а чтобы получить мясо, надо, оказывается, обязательно сесть на рукавицу. Значит, готов служить.
— И служит? — Самым преданным образом.
— Черт побери, после такой науки я и сам бы взмыл в воздух, — засмеялся Патоля.
Но молчавший до сих пор Чубарь сказал ему с издёвкой:
— Для этого надо быть орлом.
Странно, но рассказ Береснева не только поразил Чубаря, но и удручил. Правда, он не мог объяснить почему.
Тем временем они уже выезжали из леса.
Впереди холмилось убранное поле, на котором далеко виднелась песчаная дорога. Она извилисто взбиралась на самое высокое место и под уклоном поля пропадала из глаз.
— Надо бы лошади передых дать, — забеспокоился Поцюпа и соскочил с телеги.
Его примеру последовали остальные. При этом как-то само собой получилось, что по один бок дороги, отставая на несколько шагов от телеги, пошли Береснев с Патолей, по другой — Поцюпа с Чубарем.
— И все-таки ты не ответил мне, — тихо сказал Поцюпа, — что это за люди? И вообще, откуда ты взялся вдруг, почему тут, а не на фронте?
— Так вышло, что не на фронте, — тоже вполголоса ответил Чубарь. — Долго рассказывать. А это, — он мотнул головой назад, — партизаны. Из Москвы. Целый отряд.
— И давно ты с ними?
— Нет. Со вчерашнего дня.
— А они давно ли тут?
— Ты имеешь в виду — в оккупации, в тылу?
— Нет, у нас, в Забеседье?
— Думаю, что не очень.
— А куда направляются теперь?
— В Мошевую.
— И угораздило же меня догнать вас!
— А мне так прямо повезло.
— Ещё бы. Кому не хочется на дармовщину подъехать?
— Я не про это.
— А про что?
— Дело у меня к тебе есть.
— Когда это оно объявилось?
— Как только увидел тебя. А сам об этом думаю давно. Верней, со вчерашнего дня.
— А от них скрываешь?
— Как тебе сказать… Не то что скрываю, однако в этом деле они сами по себе, а я сам по себе.
— Тогда говори.
— Мне надо знать наверно, остался ли кто в районе для подпольной работы?
— Ты считаешь, я в курсе?
— А кому же быть в курсе, если не тебе, бывшему оперативному работнику?
— Ну, это ты слишком. Я по мелочам больше, как говорят, бумажный червь.
— И все-таки?
— А ты что, ходишь вот так из деревни в деревню и спрашиваешь?
— Да я сам знаю, что это не лучший способ. Но что поделать. Командир ихнего отряда тоже интересуется. Так что…
— А они вправду из Москвы?
— Говорят, что из Москвы.
— А если вдруг нет?
— Как это понимать?
— А так. Может, они не те, за кого себя выдают?
— Нет, тут дело чистое.
— Откуда у тебя такая вера?
— Знакомый мой в отряде.
— Допустим. Но…— заколебался Поцюпа. — Словом, дело это деликатное. По правде говоря, лучше так: я тебя не видел, а ты — меня.
— Не доверяешь?
— Просто не имею права заводить подобные разговоры. Вот если бы ты подождал денёк-другой, а я бы подумал, посоветовался кое с кем… Может, кто знающий и попался бы.
— Ну, что ж, в таком разе…— Чубарь помолчал, потом спросил: — А теперь ты куда?
— В Мошевую. К одному знакомому садовнику. Верней, к садовому сторожу. Яблок надо взять. У нас в деревне садов мало, вот дети и попросили, чтобы привёз.
— Дивны дела твои, господи.
— Да, не очень просты. Ну, а ты, у тебя-то знакомые в Мошевой есть?
— Когда-то знавал Рыгайлу, Ефременко. Но теперь не уверен, что они в деревне.
— А я слышал, что как раз оба сидят по домам — и Рыгайла, и Ефременко.
— Значит, дела мои не так уж и плохи!
— Ты, Чубарь, как-то странно рассуждаешь. Ежели не этот, так тот. С чего ты взял, что связь надо искать тут? — Я уже говорил намедни одному человеку, и тебе скажу — нюхом чую. И в августе меня вызывали на совещание сюда. Вот я и рассуждаю теперь, что дело важное тогда решалось. Как раз перед тем как отступить нашим войскам из района. Значит, и вправду не просто так вызывали. Да и вызов-то был подписан Маштаковым.
— Дак почему не явился, ежели кликали?
— Обыкновенное дело, занят был в колхозе эвакуацией. Ничего, мол, думаю, не случится, если меня одного и не досчитаются. Кто ж знал, что немцы фронт на Соже прорвут и наши опять отступать примутся?
— Ладно, Чубарь, давай-ка опять забираться на телегу да погонять лошадь. Кличь своих партизан, а то дорога под гору пошла.
И впрямь за разговором этим они и не заметили, что осталось уже позади поле, на горбе которого топырилась оплетённая молодой паутиной стерня, и дорога круто покатила вниз, постепенно выпрямляясь и твердея. Потрюхала лошадь, даром что походила на ломовую, почуяв сзади накат колёс, стала быстрей перебирать ногами без понукания. Вспрыгнув на телегу, Чубарь со злостью подумал:
«А ну его к черту, этого Поцюпу!… С ним говорить что гнилую репу жевать. В конце концов никто меня к стенке не поставит, если я не найду в Мошевой нужной связи. Хотя, конечно, она и мне в самый раз теперь была бы. Интересное дело, нащупал ли уже какие подходы насчёт этого Зазыбы? — помотался немного на тряской телеге и снова подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Надо на земле приказывать, чтоб в небе слушался. В небе поздно уже будет приказывать.
Поняв, что попутчики настроились слушать, Севастьян продолжал:
— Ловят казахи беркутов обычно при помощи сетки. И сразу надевают невольнику на голову кожаный колпачок. С этого часа для беркута света больше нет. Ни лучика Света, сплошная темень. Но и этого мало. Что делает казах, — сажает птицу на канат, перекинутый с одной стены дувала на другую. И вот с этого момента ослеплённая, но ещё не укрощённая птица только и думает, только и старается, чтобы на канате удержаться. Но и в таком положении хозяин не оставляет беркута в покое. И сам часто дёргает за канат, и других, кто приходит на двор, подбивает делать это.
— Как в той песне: кто не едет, тот не идёт, — сказал Поцюпа.
— Но вот проходят сутки, другие. Наконец казах надевает большую кожаную рукавицу, кладёт на неё кусочек мяса, которое перед этим вымочил хорошенько, подходит к обессиленному беркуту, гладит его, чтобы показать первую ласку, а потом снимает с головы колпачок, открывает на некоторое время мир вокруг и рукавицу с кусочком мяса. Голодный невольник, конечно, сразу замечает этот кусочек, летит с каната на руку. Но напрасно. Не успеет беркут даже разок клюнуть наживку, как человек снова надевает ему на голову колпачок. И снова для беркута продолжается жизнь в мучениях, в бессоннице, с одним желанием — не упасть с каната, за который теперь дёргают ещё сильней.
— Настоящая муштра.
— И пытки.
— Но вот невольнику даётся новая передышка. Снова он видит при дневном свете рукавицу с кусочком мяса, а над ней — ласковое лицо человека, который уже кажется ему избавителем.
— И сколько времени так продолжается? — спросил Поцюпа.
— Недели четыре обычно. За этот срок беркут уже хорошо усвоит, что единственным другом его является человек, от которого он получает пищу, а чтобы получить мясо, надо, оказывается, обязательно сесть на рукавицу. Значит, готов служить.
— И служит? — Самым преданным образом.
— Черт побери, после такой науки я и сам бы взмыл в воздух, — засмеялся Патоля.
Но молчавший до сих пор Чубарь сказал ему с издёвкой:
— Для этого надо быть орлом.
Странно, но рассказ Береснева не только поразил Чубаря, но и удручил. Правда, он не мог объяснить почему.
Тем временем они уже выезжали из леса.
Впереди холмилось убранное поле, на котором далеко виднелась песчаная дорога. Она извилисто взбиралась на самое высокое место и под уклоном поля пропадала из глаз.
— Надо бы лошади передых дать, — забеспокоился Поцюпа и соскочил с телеги.
Его примеру последовали остальные. При этом как-то само собой получилось, что по один бок дороги, отставая на несколько шагов от телеги, пошли Береснев с Патолей, по другой — Поцюпа с Чубарем.
— И все-таки ты не ответил мне, — тихо сказал Поцюпа, — что это за люди? И вообще, откуда ты взялся вдруг, почему тут, а не на фронте?
— Так вышло, что не на фронте, — тоже вполголоса ответил Чубарь. — Долго рассказывать. А это, — он мотнул головой назад, — партизаны. Из Москвы. Целый отряд.
— И давно ты с ними?
— Нет. Со вчерашнего дня.
— А они давно ли тут?
— Ты имеешь в виду — в оккупации, в тылу?
— Нет, у нас, в Забеседье?
— Думаю, что не очень.
— А куда направляются теперь?
— В Мошевую.
— И угораздило же меня догнать вас!
— А мне так прямо повезло.
— Ещё бы. Кому не хочется на дармовщину подъехать?
— Я не про это.
— А про что?
— Дело у меня к тебе есть.
— Когда это оно объявилось?
— Как только увидел тебя. А сам об этом думаю давно. Верней, со вчерашнего дня.
— А от них скрываешь?
— Как тебе сказать… Не то что скрываю, однако в этом деле они сами по себе, а я сам по себе.
— Тогда говори.
— Мне надо знать наверно, остался ли кто в районе для подпольной работы?
— Ты считаешь, я в курсе?
— А кому же быть в курсе, если не тебе, бывшему оперативному работнику?
— Ну, это ты слишком. Я по мелочам больше, как говорят, бумажный червь.
— И все-таки?
— А ты что, ходишь вот так из деревни в деревню и спрашиваешь?
— Да я сам знаю, что это не лучший способ. Но что поделать. Командир ихнего отряда тоже интересуется. Так что…
— А они вправду из Москвы?
— Говорят, что из Москвы.
— А если вдруг нет?
— Как это понимать?
— А так. Может, они не те, за кого себя выдают?
— Нет, тут дело чистое.
— Откуда у тебя такая вера?
— Знакомый мой в отряде.
— Допустим. Но…— заколебался Поцюпа. — Словом, дело это деликатное. По правде говоря, лучше так: я тебя не видел, а ты — меня.
— Не доверяешь?
— Просто не имею права заводить подобные разговоры. Вот если бы ты подождал денёк-другой, а я бы подумал, посоветовался кое с кем… Может, кто знающий и попался бы.
— Ну, что ж, в таком разе…— Чубарь помолчал, потом спросил: — А теперь ты куда?
— В Мошевую. К одному знакомому садовнику. Верней, к садовому сторожу. Яблок надо взять. У нас в деревне садов мало, вот дети и попросили, чтобы привёз.
— Дивны дела твои, господи.
— Да, не очень просты. Ну, а ты, у тебя-то знакомые в Мошевой есть?
— Когда-то знавал Рыгайлу, Ефременко. Но теперь не уверен, что они в деревне.
— А я слышал, что как раз оба сидят по домам — и Рыгайла, и Ефременко.
— Значит, дела мои не так уж и плохи!
— Ты, Чубарь, как-то странно рассуждаешь. Ежели не этот, так тот. С чего ты взял, что связь надо искать тут? — Я уже говорил намедни одному человеку, и тебе скажу — нюхом чую. И в августе меня вызывали на совещание сюда. Вот я и рассуждаю теперь, что дело важное тогда решалось. Как раз перед тем как отступить нашим войскам из района. Значит, и вправду не просто так вызывали. Да и вызов-то был подписан Маштаковым.
— Дак почему не явился, ежели кликали?
— Обыкновенное дело, занят был в колхозе эвакуацией. Ничего, мол, думаю, не случится, если меня одного и не досчитаются. Кто ж знал, что немцы фронт на Соже прорвут и наши опять отступать примутся?
— Ладно, Чубарь, давай-ка опять забираться на телегу да погонять лошадь. Кличь своих партизан, а то дорога под гору пошла.
И впрямь за разговором этим они и не заметили, что осталось уже позади поле, на горбе которого топырилась оплетённая молодой паутиной стерня, и дорога круто покатила вниз, постепенно выпрямляясь и твердея. Потрюхала лошадь, даром что походила на ломовую, почуяв сзади накат колёс, стала быстрей перебирать ногами без понукания. Вспрыгнув на телегу, Чубарь со злостью подумал:
«А ну его к черту, этого Поцюпу!… С ним говорить что гнилую репу жевать. В конце концов никто меня к стенке не поставит, если я не найду в Мошевой нужной связи. Хотя, конечно, она и мне в самый раз теперь была бы. Интересное дело, нащупал ли уже какие подходы насчёт этого Зазыбы? — помотался немного на тряской телеге и снова подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95