ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Жизнь у партизан, таким образом, наладилась почти идилличная, не хватало только омшаника, чтобы заночевать, однако назавтра, когда вернулась разведка из ближних деревень, стало известно, что по следам отряда уже рыщет какая-то конная немецкая команда, примерно в тридцать сабель. Скорей всего, конники собирались напасть на отряд внезапно: либо когда партизаны окажутся среди бела дня где-нибудь па юру, пригодном для манёвра, либо явно выдадут себя во время стоянки в лесу. Немцы каким-то образом проведали о тайном ходе отряда, словно имели в нем своё недреманное око. Хотя за все время, начиная с первого дня, когда отряд двинулся из леса между Васильевной и Горбовичами сюда на задание, никто сторонний даже не пытался присоединиться к партизанам. Значит, у немцев была какая-то иная возможность следить за отрядом. По какая?
Отсюда, из Гусарских лесов, которые постепенно уже распадались на отдельные зеленые острова, окружённые со всех сторон полями, дорога в Забеседье предстояла не лёгкая. Дальше, до самых Батаевских лесов, что начинались за Большим Хотимском, местность лежала совсем открытая. При наличии такого «хвоста» в тридцать сабель, двигаться на виду было в высшей степени опасно. И все-таки нужно было как можно скорее оторваться от преследования, а если и не оторваться в полном значении этого слова, то хотя бы рассредоточиться, сбить конников со следа. Из прежнего опыта, полученного Митрофаном Нарчуком на манёврах тридцать второго года, о чем он теперь старательно вспоминал, выходило, что самое надёжное в таком положении — залечь на некоторое время в большом болоте, куда и зверь не часто заходит, не то что человек. Так и сделали. Но ради этого пришлось изменить маршрут и дать крюк влево. Большое болото и вправду попалось между Галичами и Забелышином. Разбили лагерь. Неожиданный манёвр вскорости дал свои результаты. Па пятые сутки немецкие конники, что стояли тремя группами в деревнях вокруг болота, сняли осаду, решив, что партизаны за это время сумели просочиться через посты незаметно и искать их надо уже в другом месте. Но те несколько суток, что были проведены в сыром болоте, как раз и задержали надолго партизан. Внезапно слёг командир. Сырость и голод свалили Митрофана Онуфриевича напрочь. Сперва он стал сильно кашлять, даже боялись, что услышат издалека, потом к нему прицепилась, недобрым словом будь помянута, другая напасть — острой болью пронзило спину по всему хребту, шевельнуться и то невозможно, не то чтобы подняться на ноги, а тем более пойти.
Носилки, которые смастерили партизаны из подручных материалов, тоже дела но спасали: каждый пустяковый толчок причинял командиру нестерпимую боль.
Митрофан Онуфриевич стал не только недвижимым, но и почти нетранспортабельным. Невзирая на его страдания, партизаны перенесли Нарчука из болота, где пережидали осаду, километров на пятнадцать ближе к Беседи, едва ли не в самые верховья её. В сосновом лесу, на песчаном склоне, что нависал козырьком над большой впадиной, которая давно покрылась старым, зачерствелым и будто посеребрённым мохом, поставили шалаш для хворого.
Пристанище это налаживалось только на срок болезни командира отряда, то есть на неопределённое время, которое могло растянуться на несколько суток, а могло — на недели, все зависело от того, как удастся справиться со своей немощью Нарчуку, однако сидеть сложа руки в лесу партизаны тоже не собирались. В планы отряда пока но входило начинать активные боевые действия, но никто не мешал партизанам вести разводку для собственной безопасности, налаживать связь с местным населением, наконец добывать еду, которой почему-то всегда не хватало, —удивительно ли, столько бездельного народа в одном месте собралось!… На добывание харчей партизаны обычно направлялись небольшими группами, по два-три человека, при этом в самые далёкие деревни, чтобы не выдать своего нынешнего местонахождения. На разведку тем временем ходили и того меньшими группами. Руководил этой деятельностью по большей части комиссар. Он и сам иной раз отлучался из леса, все хотел выяснить, действительно ли немцы потеряли из поля своего зрения партизанский отряд. Однажды он привёл с собой в лагерь незнакомого человека. Вернее, незнакомым тот был для остальных, самому же Степану Павловичу известен ещё со времён учёбы в институте.
Перковский — так звали новоприбывшего — до войны работал в Могилёве. Воинское звание — батальонный комиссар в запасе, по военно-учётной специальности значился лектором но социально-экономическим дисциплинам. В армию призван был в конце июня, когда немцы уже подходили к Днепру. Из Могилёва доцент Перковский вместе с другими преподавателями вскорости попал в Новозыбков, где формировалась новая стрелковая дивизия. Но повоевать в её составе не пришлось. В один прекрасный день, уже в июле месяце, в дивизию вдруг приехал представитель ЦК КП(б) Белоруссии, который стал подбирать людей, прежде всего белорусов, или тех, кто работал до войны в Белоруссии, в разведывательно-диверсионную школу, которая называлась школой подготовки партизанских кадров и находилась в Чонках, что неподалёку от Гомеля. Там Перковский прошёл кратковременную подготовку и вскоре, возглавив группу из четырех человек, переправился на оккупированную гитлеровцами территорию через линию фронта. Группу Перковского составляли учителя. Раньше они не были хорошо знакомы между собой, но, работая в деревенских школах недалеко один от другого, разумеется, кое-что слышали друг о друге. Линию фронта пришлось им переходить в Светиловичском районе. Как раз по Беседи. По левую сторону реки стояли в обороне наши войска, по правую — вражеские. Поскольку местность была незнакомая, а карты и в помине не было, то бессмысленно блуждать по окрестным лесам группа начала ещё от деревни Глыбовки. Однажды в разведку пошёл сам Перковский. Его схватили немцы. На допросе он выдал себя за военного сапёра, но поскольку был в штатском, то сказал, что их военную часть не успели обмундировать. Немцы, конечно, ему не поверили. Забрали оружие, взрывчатку. А самого повели на расстрел за деревню. Спасло Перковского то, что в голенище правого сапога остался у него маленький польский револьверчик, которого не нащупали немцы при обыске. Этот револьверчик Перковский и пустил в ход, когда два полицая во главе с немецким ефрейтором привели его на берег Беседи. Сейчас Перковский не мог сказать точно, попал он тогда в кого-нибудь из них или нет, по страху нагнал, это правда, недаром же ни холуи-полицаи, ни сам гитлеровец не бросились догонять его; к тому же условия для побега, как нарочно, были лучше некуда — сразу за рвом, где собирались его расстрелять, начинался сплошной ельник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95