Но, однако же, когда она опускалась возле меня на колени, ее глаза лучились жизнью, гладкая слоновая кость становилась теплым атласом и тонкие коварные руки, благоухающие ароматом цветов лотоса, ласково прикасались ко мне…
Наконец я пробудился ото сна. И память начала возвращаться ко мне.
Где я? Очевидно, в доме шейха Исмаила, где собирался Совет Семи. Я лежал на диване, обложенный грудой подушек, в комнате, достаточно маленькой, чтобы называться кабинетом.
Определить, была на дворе ночь или день, возможным не представлялось — тяжелые, зеленые с золотом, плюшевые занавеси полностью закрывали то, что, предположительно, было окном. Я чувствовал себя слабым, как котенок. Даже попытка сесть, чтобы немного осмотреться, успехом не увенчалась.
Что со мной случилось?
Я увидел, что пол покрыт толстым зеленым ковром, а стена, перед которой я лежал, — позолоченной бронзой. Квадратный фонарь, свисавший из середины потолка, заливал комнату янтарным светом.
Рядом с диваном стоял эбенового дерева стол, по всей видимости китайской работы. На нем я разглядел несколько пиал и какие-то медицинские инструменты.
С трудом мне удалось оглядеть себя. С удивлением я обнаружил на теле незнакомую шелковую пижаму, а на ногах — мягкие китайские тапочки.
Что же, Бога ради, со мной все-таки случилось?
Найланд Смит! Я вспомнил! Вспомнил! Нас предали — или мы сами обманулись — на этом невероятном Совете Семи в доме близ Эль-Кхарги. В памяти вновь зазвучал высокий, пронзительный голос ужасного мандарина, обвиняющего нас; я увидел кровожадные глаза страшного шейха… и все. Больше ничего вспомнить не удавалось.
Что случилось с Найландом Смитом? И куда подевались Петри с Веймаутом?
Сколько я провалялся на этом диване, мне было неизвестно, однако какое-то время, несомненно, прошло, судя по тому, как переменилась моя одежда. Но почему меня не освободили? Боже мой! Ужасная догадка пронзила мой мозг. Веймаут и Петри попались в ловушку!
Они не добрались до Эль-Кхарги!
Страшная уверенность овладела мною. Они все мертвы! Лишь меня по неизвестной причине помиловали. Впрочем, я, безусловно, все еще был очень болен.
Дюйм за дюймом — я уж решил, что окончательно потерял способность управлять своими мышцами, — мне удалось повернуться и осмотреть часть комнаты по другую сторону дивана. Единственное, что я увидел, — зеленая дверь, выделявшаяся в тусклом золоте стены. Точно такая же, как и та, что была прямо передо мной. Пока я с трудом возвращался в изначальное положение, первая дверь скользнула в сторону — оказалось, она была раздвижная, а не на петлях. Вошел китаец в длинной белой куртке вроде тех, которые в наших больницах носят врачи, и аккуратно прикрыл за собой дверь.
Бросив быстрый взгляд, я отметил, что он был сравнительно молод, с высоким умным лбом, в очках в черной оправе и с тетрадью под мышкой. Я тут же закрыл глаза и постарался лежать как можно тише.
Он сел на стул подле меня, поднял мою кисть и нащупал пульс. Почувствовав, что мою руку отпустили, я отважился взглянуть еще раз. Он что-то записывал в тетрадь. Потом, не удосужившись расстегнуть мою пижаму, сунул мне под мышку градусник, обмакнул иглу шприца в стакан с какой-то жидкостью и осторожно вытер ее куском корпии. Поглощенный своими действиями, он не обращал на меня особого внимания, и я мог наблюдать за ним без большого риска. Однако когда он набрал шприцем какое-то лекарство и положил его на стол, я вновь закрыл глаза.
Китаец вытащил градусник у меня из-под мышки, и я услышал скрип пера — вероятно, он записывал мою температуру. Потом последовала долгая тишина. Я не открывал глаз: что-то говорило мне, что он меня изучает.
Вскоре я почувствовал, как ловкие пальцы врача расстегивают мою пижаму. Его ухо припало к моей груди. Я почти не дышал.
— Ну, что же, мистер Гревилль, — внезапно сказал он с легким акцентом, — кажется, вы чувствуете себя лучше, не так ли?
Я открыл глаза и встретился с его внимательным взглядом. Лицо его осталось невозмутимым.
— Да, — произнес я и обнаружил, что голос мой отказывается подниматься выше шепота.
— Вот и отлично, — кивнул он. — А то я уже начал волноваться. Ну, теперь все в порядке. Думаю, искусственное кормление можно отменить. Вы ведь не откажетесь проглотить немного вкусного супа, не правда ли? А может быть, и стаканчик красного вина?
— Без сомнения!
— Ну, так я распоряжусь, мистер Гревилль.
— Скажите, — выдохнул я, — где Найланд Смит?
В глазах врача появилось удивление.
— Найланд Смит? — повторил он. — Я никогда не слышал этого имени.
— Но он здесь… в Эль-Кхарге!
— Эль-Кхарга? — Он озадаченно воззрился на меня, потом ободряюще похлопал по плечу. — А, понимаю. Не думайте об этом. Я прослежу, чтобы о вас позаботились.
Маленький, сморщенный азиат — либо глухонемой, либо получивший приказ хранить молчание — принес чашку с дымящимся супом и стакан вина, похожего на бургундское. Суп оказался овощным, вегетарианским, но вкусен был не менее, чем вино.
Вскоре я снова остался один. И, казалось, весь обратился в слух, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, который позволил бы мне определить местонахождение этой необыкновенной зелено-золотой комнаты. Впрочем, мысль о побеге не возникала — я был слишком слаб даже для того, чтобы сползти с дивана.
Кроме непрерывного стука молоточков в моей больной голове, я не мог уловить ни звука.
Находился ли я по-прежнему в доме шейха Исмаила? Или меня перевезли в какое-нибудь другое место? Непреодолимая дремота постепенно вновь овладевала мною. И вдруг я встрепенулся — мне показалось, что откуда-то издалека донесся рев пароходной сирены!
Вновь навострив уши и ничего не услышав, я решил, что мне почудилось, и приготовился окунуться в целительный сон. Но внезапно меня охватили гнев и возмущение. Я вспомнил о своих спутниках и даже застонал от сознания, что из-за своей дурацкой слабости не в силах ничего предпринять. Боже мой! Что же со мной сделали?
Уши мои вновь уловили какой-то до боли знакомый звук. Сердце дико заколотилось: без сомнения, то был автомобильный сигнал! Я попытался сесть — тщетно — и от сознания собственного бессилия закрыл глаза.
Дверь позади открылась. Я определил это скорее каким-то подсознанием, нежели слухом, ибо не слышно было ни звука. Слегка приподняв веки, я из-под опущенных ресниц стал наблюдать, что будет дальше.
Слабый аромат достиг моих ноздрей. Я узнал его — именно он появлялся в моих странных видениях с участием богини Кали. И в самом деле — она стояла возле меня.
На сей раз на ней не было никаких таинственных одеяний — впрочем, вполне вероятно, они и раньше являлись лишь порождением моего больного воображения. На ней было золотистое китайское платье из такого тонкого шелка, что свет лампы, оказавшейся за ее спиной, пронизывал его насквозь, и я мог любоваться точеными линиями ее тела, будто ее окутывала лишь солнечная дымка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52