— А теперь — яйцо всмятку и тост, — объявил врач. — И не больше одной чашки слабого чая.
Тут же возле меня появился поднос со всем указанным. Не без удовольствия я обнаружил, что способен принять сидячее положение — правда, при условии, что буду обложен подушками. Затем, с некоторым намеком на аппетит, без труда расправился с легким завтраком. Мой молчаливый азиатский приятель бесшумно убрал остатки трапезы, и я снова лег, ожидая, что будет дальше. Естественно, чтобы быть совсем точным, я ждал… ее. И чувствовал, как во мне нарастает нечто, весьма напоминающее ужас.
При всем том, что я рассказывал о своих взаимоотношениях с прекрасным полом, бояться женщин мне до сих пор не доводилось. Но эта, несмотря на экзотическую красоту и проявленную ко мне нежность, пугала меня.
Дверь открылась. Появился немой, волоча целую связку книг и шкатулку, наполненную сигаретами.
Часов в комнате не было. Мои наручные, разумеется, тоже исчезли.
За весь этот день или то, что мне показалось днем, я так никого и не увидел, кроме молчаливого азиата.
Несколько раз я мог поклясться, что слышу слабый звук пароходной сирены, а один раз — тот, который так напомнил мне сигнал автомобильного клаксона.
После ужина меня вновь навестил врач-китаец, раздел, осмотрел и посоветовал поскорее заснуть.
— Выключите свет, когда устанете, — напутствовал он меня, удаляясь.
Когда дверь за ним закрылась, я еще долго лежал, докуривая последнюю сигарету и недоумевая…
Лежа в тишине и темноте, я чувствовал, как на меня неотвратимо накатывают волны отчаяния. Я оказался полностью во власти этой женщины. То, что со мной сделали, превратило меня в слабого ребенка. Однако мучившая меня тайна странной болезни была не единственной причиной моих страданий.
Впрочем, физической боли я практически не испытывал, за исключением непрестанно стучащих молоточков в моем мозгу. Мучило ощущение собственного бессилия. Что они сделали со мной?
О сне не могло быть и речи. Я вновь мучительно прислушивался, пытаясь поймать хоть один звук, доносящийся с реки или с улицы, и недоумевая, почему они лишь изредка достигают моих ушей.
И вдруг, пока мой мозг лениво пытался разрешить эту проблему, до меня донесся звук, который уж точно не был плодом воображения.
Он прозвучал приглушенно, но я уже знал, что любой звук достигает моей комнаты в таком виде. И без труда узнал его — этот жуткий, тихий крик, памятный мне еще с Каира, где я впервые услышал его в доме доктора Петри.
Зов дакойтов!
Боже мой! Уж не насмехался ли надо мной этот дьявол в облике женщины? Может быть, меня решили задушить, пока я лежу здесь, такой слабый и беспомощный?..
Моя рука потянулась к выключателю. Меня трясло. Нервы были напряжены до предела. Я нажал кнопку. Света не было!
Это меня доконало. Я полностью потерял контроль над собой. Впервые в жизни я впал в истерику.
— Смит! — вскричал я. — Веймаут! На помощь!
Однако из губ моих вырвался лишь хриплый шепот. Слабость и ужас довели меня до того, что я полностью лишился способности критически оценивать ситуацию, целиком отдавшись во власть кошмара.
И вдруг мною овладел приступ безумной, почти детской ярости. Страх прошел. Ничего не случилось. Вслед за тем постепенно стало возвращаться хладнокровие. Я понял, что слабость, лишившая меня голоса, скорее всего стала для меня благодеянием. Смит! Веймаут! Только небо знало, где находились мои бедные друзья в этот час.
Дверь позади дивана открылась. Я лежал тихо, покорившись неизбежному, и даже не сделал попытки посмотреть, кто вошел. Просто лежал с полузакрытыми глазами, приготовившись к смерти.
В комнату проник неяркий свет.
Я был слишком измучен, чтобы бояться, но, по всей видимости, мой бедный мозг в тот момент служил мне не вполне надежно. По сути, я тогда находился в странном состоянии, между бредом и явью.
В комнату бесшумно вошел некто с фонарем в руке; свет фонаря отбрасывал на золотую стену огромную уродливую тень. Приглядевшись, я обнаружил, что и владелец тени был не краше — он оказался карликом-горбуном самого отталкивающего вида. С его огромного черепа свисали сальные пряди серо-черных волос, расплывшаяся физиономия казалась страшной пародией на человеческое лицо. Одет он был в арабский домашний костюм; гигантская феска венчала это омерзительное безобразие.
Бросив в мою сторону беглый взгляд, он пересек комнату и вышел в другую дверь, оставив обе открытыми. До меня донеслись чьи-то приглушенные, но взволнованные голоса. Я решил, что мне снова показалось, тем более что язык, на котором они говорили, был мне совершенно неизвестен.
Еще один человек, в костюме из саржи и темно-голубом тюрбане, проследовал через комнату вслед за карликом. Этот был с электрическим фонариком, отраженный от золота стен луч которого осветил желтое тигриное лицо, опущенные вниз уголки губ и зубы, обнаженные в садистской усмешке… Дакойт, следивший за мной во время поездки в Каир!
Я решил, что и эту процессию миражей тоже породил мой расстроенный разум, хотя, честно говоря, никаких других признаков безумия за собой не замечал.
Теперь взволнованные голоса доносились до меня уже с двух сторон. Одни — довольно близко, хотя слов я по-прежнему не понимал, другие — настолько издалека, что я попросту не в состоянии был определить, на каком языке говорят. И вдруг весь дом пронзил чей-то истошный вопль, сменившийся нечленораздельными булькающими звуками.
Снова появился дакойт. На сей раз в руке он держал короткий кривой нож с лезвием, красным от крови. Его раскосые кровожадные глаза уставились на меня. Он осторожными движениями начал подкрадываться к дивану, на котором, неподвижный и беспомощный, лежал я.
Из возобновившегося гула голосов выделился один — резкий и звенящий. Он произнес всего три слова, но этого оказалось достаточно: мой дакойт вздрогнул, повернулся и стремительно нырнул в ту дверь, из которой появился.
Пронзительный металлический визг заполнил комнату — думаю, он проник во все уголки дома, как бы велик тот ни был. Этот звук не узнать было невозможно: полицейский свисток!
Я улыбнулся в темноте. Надо же, как разыгралось мое воображение! Определенно у меня начиналась лихорадка. Что ж, если так, скоро этот парад миражей закончится: я потеряю сознание. Однако, поднеся руку ко лбу, я с удивлением убедился, что он хотя и взмок от пота, но холоден, как лед. О жаре не было и речи!
Голоса постепенно удалялись и наконец стихли совсем. Однако до меня по-прежнему доносился странный отдаленный шум. Теперь я определил, что он шел не из той двери, в которую выскочил дакойт, а из той, которая располагалась прямо передо мной, буквально в футе от дивана — двери, через которую исчез горбун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52