Я готов поклясться, что они говорят между собою по-древнееврейски!
И несколькими гортанными звуками он изобразил древнееврейскую речь.
– Но их же тринадцать, а не двенадцать, – указал ему император.
– Ну, Иаков да двенадцать его сыновей как раз и будет тринадцать, – предположил Броуза.
– Ты что, не узнаешь Христа? – спросил Рудольф, указав пестрым агатовым ножом для разрезания бумаги на фигуру Спасителя.
– Теперь, когда ты, господинчик, мне показал, я узнаю Его! – сказал Броуза. – Тоже мне, Христос! Сидит себе у стола, и все-то у Него хорошо, – прибавил он как бы раздраженно, словно Спаситель, если уж дело касалось Его, должен был все время сгибаться под тяжестью креста.
– Он говорит с Иудой, который Его продал и предал, – пояснил император.
– Но мне-то что в том? Пусть и предал, – парировал Броуза. – Я не вмешиваюсь в причуды господ. Я предоставляю каждому делать свое и ни о ком не печалюсь.
Он думал, что за эти слова, звучавшие достаточно кощунственно, император сразу же исполосует ему шкуру палкой. Однако Рудольф ограничился только строгими словами:
– Ты должен говорить о святых предметах с почтением, ты же христианин!
– А ты? Ты христианин, а называешь продажу Христа святым предметом? – напал на него Броуза. – Ну да, ты ведь тоже занимаешься христопродавством!
– Я занимаюсь христопродавством? – искренне поразился император.
Броуза держал себе так, словно требовал от императора отчета:
– Какой Иуда продал тебе вот этого Христа и сколько ты за него заплатил?
– Не Иуда, а маркиз Гранвелла, племянник кардинала, продал мне эту прекрасную картину, и обошлась она мне в сорок дукатов. А теперь убирайся отсюда и оставь меня в покое! – приказал император.
– Сорок дукатов! – заорал Броуза. – Видишь, мой господинчик, я же тебе давно говорил, что ты ведешь свое хозяйство как самый настоящий дурак! Ты заплатил сорок дукатов за нарисованного Христа, а Он и живой-то был оценен всего в тридцать грошей!
– Так ты назвал меня дураком?! Подожди, я научу тебя добронравию и уважению! – крикнул император, лишь теперь выходя из терпения, и Броуза понял, что еще одна небольшая шпилька – и он добьется своей порции палок. Он сделал вид, будто пытается пристыдить императора.
– Что ты кричишь? Почему злишься? – невинно произнес он. – Не забывай о том, что мы с тобой здесь не одни. К тому же до царя Ирода тебе все равно далеко…
Этого оказалось даже больше, чем требовалось. Гнев одурманил императора. Плосконосое, туповатое лицо Броузы расплылось перед его глазами в дьявольскую маску. Он бросил в голову истопника первое, что попало под руку, – агатовый ножичек. За ним последовала тарелка с вишнями, а уж потом император напал на Броузу с палкой.
Броуза принимал удары, как иссохшее летом поле принимает дождь. И когда обессиленный, шумно дышащий император опустился на вращающийся стул и гнев его утих, для Броузы настало время поскулить и пожаловаться.
– Боже, помоги! – стонал он, растирая спину. – Что за адскую пытку ты мне устроил, мой господинчик! Я и не верил, что в твоем доме надо мной могут сотворить такое! Но погоди – все это непеременно узнает твой блаженной памяти отец, когда я однажды вернусь на его высочайшую службу. Я расскажу ему, как ты хотел побить меня камнями!
И он показал на разбитую тарелку, на вишни, рассыпанные на полу, и на агатовый ножик, слегка оцарапавший ему лоб.
Император протянул ему свой платочек, чтобы вытереть капли крови со лба. Затем он попросил Броузу из христианского милосердия простить его за необузданный гнев, ибо сделанное огорчает его самого. Но Броуза принялся кричать и твердить, что гнев – это смертный грех, и словами на сей раз его не искупить, слишком уж велико было мучение. В конце концов он потребовал семь гульденов за перенесенные побои и еще один – за бросок ножом, который едва не лишил его глаз света.
– Восемь гульденов, – сказал император, – это слишком много, столько я не могу дать.
Броуза позволил себя уговорить, ибо прекрасно знал, как обстоит у императора дело с карманными деньгами.
– Ну, заплати поменьше, господинчик, – предложил он. – Дай три гульдена сразу, а за остальное дай залог.
Три гульдена он получил, но когда запросил в залог за остальные пять картину Пармеджанино, император вновь рассвирепел и схватился за палку. И Броуза, которому на самом деле порядочно досталось, удовольствовался тремя монетами и выскользнул в дверь.
В спальне графа Коллоредо, который ведал императорской застольной прислугой, Броуза нашел шелковую веревочную лестницу. Она когда-то служила Коллоредо для любовных приключений, местом которых обычно были окрестности Старого Града. Но он уже давно стал излишне разжиревшим и страдающим одышкой пожилым господином, и теперь для него превыше всего был комфорт, а прелести малостранских и градчанских дочек он порешил оставить молодым. Несмотря на свой почтенный возраст, веревочная лестница была в хорошем состоянии. Броуза принес ее в мастерскую алхимика в своей заплечной корзине, спрятав под щепками для растопки и углем.
Тут она пролежала три недели, потому что момент побега пришлось несколько раз откладывать. Сперва ван Делле заболел ангиной с высокой температурой. Потом установилась плохая погода, и два дня и две ночи с неба потоками лил дождь. Возникшая вслед за тем констелляция светил, показавшаяся алхимику слишком неблагоприятной для такого рискованного дела, обусловила следующую задержку. Наконец они назначили для исполнения своего плана ночь накануне дня святого Вацлава, ибо дальнейшая проволочка была уже невозможна и теперь решился даже ван Делле, до того смотревший на затею Броузы со страхом и тревогой.
Вечером накануне дня святого Вацлава Броуза принес алхимику тарелку мясного бульона, кусок куриного паштета, вареных яиц, сыру, ломоть медовой коврижки, пирожное и кувшин вина.
– Подкрепляйтесь, пане! – сказал он. – Насыщайтесь как следует! Мы не знаем, когда нам завтра удастся поесть и попить…
Кроме того, он посоветовал отдохнуть пару часов перед выходом.
– Вам понадобятся все ваши силы, – подчеркнул он. – Завтра, когда рассветет, мы должны быть уже за полдюжины миль отсюда!
Ван Делле поел с малым аппетитом. Он печально говорил о своих гордых ожиданиях, с которыми он прибыл ко двору императора.
– В своей работе я слишком опирался на гипотезы, – жаловался он. – Простые наблюдаемые факты меня не интересовали. Вот и дошло до того, что я с бесславием и срамом должен покидать дворец – как вор, под покровом ночи и тумана!
– Будет ли туман – это еще вопрос, – возразил Броуза. – Легкий туман, не густой, нам бы не повредил, но в жизни все выглядит иначе, нежели бы нам хотелось. Но я думаю, мы хорошо проведем дело и без тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
И несколькими гортанными звуками он изобразил древнееврейскую речь.
– Но их же тринадцать, а не двенадцать, – указал ему император.
– Ну, Иаков да двенадцать его сыновей как раз и будет тринадцать, – предположил Броуза.
– Ты что, не узнаешь Христа? – спросил Рудольф, указав пестрым агатовым ножом для разрезания бумаги на фигуру Спасителя.
– Теперь, когда ты, господинчик, мне показал, я узнаю Его! – сказал Броуза. – Тоже мне, Христос! Сидит себе у стола, и все-то у Него хорошо, – прибавил он как бы раздраженно, словно Спаситель, если уж дело касалось Его, должен был все время сгибаться под тяжестью креста.
– Он говорит с Иудой, который Его продал и предал, – пояснил император.
– Но мне-то что в том? Пусть и предал, – парировал Броуза. – Я не вмешиваюсь в причуды господ. Я предоставляю каждому делать свое и ни о ком не печалюсь.
Он думал, что за эти слова, звучавшие достаточно кощунственно, император сразу же исполосует ему шкуру палкой. Однако Рудольф ограничился только строгими словами:
– Ты должен говорить о святых предметах с почтением, ты же христианин!
– А ты? Ты христианин, а называешь продажу Христа святым предметом? – напал на него Броуза. – Ну да, ты ведь тоже занимаешься христопродавством!
– Я занимаюсь христопродавством? – искренне поразился император.
Броуза держал себе так, словно требовал от императора отчета:
– Какой Иуда продал тебе вот этого Христа и сколько ты за него заплатил?
– Не Иуда, а маркиз Гранвелла, племянник кардинала, продал мне эту прекрасную картину, и обошлась она мне в сорок дукатов. А теперь убирайся отсюда и оставь меня в покое! – приказал император.
– Сорок дукатов! – заорал Броуза. – Видишь, мой господинчик, я же тебе давно говорил, что ты ведешь свое хозяйство как самый настоящий дурак! Ты заплатил сорок дукатов за нарисованного Христа, а Он и живой-то был оценен всего в тридцать грошей!
– Так ты назвал меня дураком?! Подожди, я научу тебя добронравию и уважению! – крикнул император, лишь теперь выходя из терпения, и Броуза понял, что еще одна небольшая шпилька – и он добьется своей порции палок. Он сделал вид, будто пытается пристыдить императора.
– Что ты кричишь? Почему злишься? – невинно произнес он. – Не забывай о том, что мы с тобой здесь не одни. К тому же до царя Ирода тебе все равно далеко…
Этого оказалось даже больше, чем требовалось. Гнев одурманил императора. Плосконосое, туповатое лицо Броузы расплылось перед его глазами в дьявольскую маску. Он бросил в голову истопника первое, что попало под руку, – агатовый ножичек. За ним последовала тарелка с вишнями, а уж потом император напал на Броузу с палкой.
Броуза принимал удары, как иссохшее летом поле принимает дождь. И когда обессиленный, шумно дышащий император опустился на вращающийся стул и гнев его утих, для Броузы настало время поскулить и пожаловаться.
– Боже, помоги! – стонал он, растирая спину. – Что за адскую пытку ты мне устроил, мой господинчик! Я и не верил, что в твоем доме надо мной могут сотворить такое! Но погоди – все это непеременно узнает твой блаженной памяти отец, когда я однажды вернусь на его высочайшую службу. Я расскажу ему, как ты хотел побить меня камнями!
И он показал на разбитую тарелку, на вишни, рассыпанные на полу, и на агатовый ножик, слегка оцарапавший ему лоб.
Император протянул ему свой платочек, чтобы вытереть капли крови со лба. Затем он попросил Броузу из христианского милосердия простить его за необузданный гнев, ибо сделанное огорчает его самого. Но Броуза принялся кричать и твердить, что гнев – это смертный грех, и словами на сей раз его не искупить, слишком уж велико было мучение. В конце концов он потребовал семь гульденов за перенесенные побои и еще один – за бросок ножом, который едва не лишил его глаз света.
– Восемь гульденов, – сказал император, – это слишком много, столько я не могу дать.
Броуза позволил себя уговорить, ибо прекрасно знал, как обстоит у императора дело с карманными деньгами.
– Ну, заплати поменьше, господинчик, – предложил он. – Дай три гульдена сразу, а за остальное дай залог.
Три гульдена он получил, но когда запросил в залог за остальные пять картину Пармеджанино, император вновь рассвирепел и схватился за палку. И Броуза, которому на самом деле порядочно досталось, удовольствовался тремя монетами и выскользнул в дверь.
В спальне графа Коллоредо, который ведал императорской застольной прислугой, Броуза нашел шелковую веревочную лестницу. Она когда-то служила Коллоредо для любовных приключений, местом которых обычно были окрестности Старого Града. Но он уже давно стал излишне разжиревшим и страдающим одышкой пожилым господином, и теперь для него превыше всего был комфорт, а прелести малостранских и градчанских дочек он порешил оставить молодым. Несмотря на свой почтенный возраст, веревочная лестница была в хорошем состоянии. Броуза принес ее в мастерскую алхимика в своей заплечной корзине, спрятав под щепками для растопки и углем.
Тут она пролежала три недели, потому что момент побега пришлось несколько раз откладывать. Сперва ван Делле заболел ангиной с высокой температурой. Потом установилась плохая погода, и два дня и две ночи с неба потоками лил дождь. Возникшая вслед за тем констелляция светил, показавшаяся алхимику слишком неблагоприятной для такого рискованного дела, обусловила следующую задержку. Наконец они назначили для исполнения своего плана ночь накануне дня святого Вацлава, ибо дальнейшая проволочка была уже невозможна и теперь решился даже ван Делле, до того смотревший на затею Броузы со страхом и тревогой.
Вечером накануне дня святого Вацлава Броуза принес алхимику тарелку мясного бульона, кусок куриного паштета, вареных яиц, сыру, ломоть медовой коврижки, пирожное и кувшин вина.
– Подкрепляйтесь, пане! – сказал он. – Насыщайтесь как следует! Мы не знаем, когда нам завтра удастся поесть и попить…
Кроме того, он посоветовал отдохнуть пару часов перед выходом.
– Вам понадобятся все ваши силы, – подчеркнул он. – Завтра, когда рассветет, мы должны быть уже за полдюжины миль отсюда!
Ван Делле поел с малым аппетитом. Он печально говорил о своих гордых ожиданиях, с которыми он прибыл ко двору императора.
– В своей работе я слишком опирался на гипотезы, – жаловался он. – Простые наблюдаемые факты меня не интересовали. Вот и дошло до того, что я с бесславием и срамом должен покидать дворец – как вор, под покровом ночи и тумана!
– Будет ли туман – это еще вопрос, – возразил Броуза. – Легкий туман, не густой, нам бы не повредил, но в жизни все выглядит иначе, нежели бы нам хотелось. Но я думаю, мы хорошо проведем дело и без тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101