Две-три недели – это все, чего я прошу.
В этот момент Мордехай Мейзл увидел его насквозь. По фальшивому звучанию его голоса и слишком слащавому выражению лица он смог заключить, что скрывается за гладкими фразами Ланга. Ланг уже числил его в покойниках и давал ему всего лишь две-три недели жизни. Если бы ему только удалось, он употребил бы все усилия для того, чтобы Мейзл вовсе не повстречался с императором.
– Благодарю вас, я все понял, – проговорил Мордехай Мейзл.
Филипп Ланг оставил свою коляску на Николаевской, и Мендлу пришлось проводить его с фонарем, так как в паутине узких, извилистых улочек ночью немудрено было и заблудиться.
Когда он вернулся в дом на площади Трех Колодцев, то застал хозяина еще на ногах.
– Когда взойдет солнце, пойдешь в мясные лавки, – приказал ему Мордехай, – и спросишь, кто из мясников на этой неделе будет отвозить в «Олений ров» венгерскую говядину для зверинца!
В еврейском городе было несколько человек, которые могли видеть римского императора, когда им вздумается. Это были мясники и их работники. Дело в том, что пражские мясники-евреи были обязаны ежедневно привозить по 34 фунта свежего мяса для двух императорских львов, орла и других хищников в парк «Олений ров» и ввиду того беспрепятственно пропускались со своими повозками в ворота замка. А император почти никогда не упускал случая присутствовать при утреннем кормлении своих зверей. Он сам следил, чтобы каждому досталась полагающаяся ему часть – а обоим львам, которых он лично укротил и дрессировал и с которыми чувствовал себя магически связанным одними и теми же созвездиями, даже давал мясо из собственных рук. Такой же привилегии удостаивался и орел, одиноко и печально сидевший в своей клетке.
Надев на себя кожаный фартук, перепоясавшись ремнями для заплечной сумки и нацепив на пояс маленький мясницкий топорик, Мордехай Мейзл с мясником Шмайе Носеком переехал через Влтаву по мосту, ведущему в Градчаны. К полудню они должны были добраться до «Оленьего рва». Миновав ограду, которой был обнесен зверинец, они остановились перед домиком привратника, нагрузились мясом и прошли остаток пути пешком, потому что почуявшая запах львов лошадь тряслась и не желала дальше ступить ни шагу.
День выдался холодным – под ясным небом гулял пронизывающий ветер, взметавший опавшие листья. Дорожка, по которой они шли, провела их сначала через фруктовый сад и огород, а потом пошла по лугу. Они миновали кустарник и пересекли буковую рощу, где жили косули и лисицы. А выйдя из рощи, очутились перед боковым флигелем замка; к нему-то и примыкал зверинец.
Под сенью древних буков и вязов стояли клетки и вольеры из толстых железных прутьев. Ручной медведь, который привык клянчить кормежку, приносимую с дворцовой кухни, предоставленный самому себе топтался по дорожкам. В маленькой землянке, вровень с травой крытой черепицей, дежурили сторожа. Их было трое, но навстречу им вышел только один. И пока под рычание львов и визг обезьян он проверял и взвешивал мясо, мясник Носек указал Мейзлу, через какие ворота император выходит в парк. Он описал и его наружность – по его словам, это был невысокий, коренастый мужчина с курчавой бородкой, очень быстрый в движениях. В это время года на нем обычно бывает короткий плащ с меховым подбоем и золотой каймой, сшитый из материи, которую Носек оценил в полгульдена за локоть. Но главное – императора было легко опознать по тому, как он выбрасывает при ходьбе правую руку, словно указывая себе путь своей узкой кистью с узловатыми голубыми жилами. Мейзлу не придется долго ждать: звери голодны, и из окон императорских покоев уже наверняка слышно рычание львов.
Когда мясо было взвешено и хорошее его состояние засвидетельствовано, они получили разовую плату: четыре новеньких серебряных богемских гроша мяснику и полгроша – работнику.
Тем временем из землянки вылезли два других сторожа, чтобы встретить императора. Но его пока не было видно. Шмайе Носек обратил внимание на помощника садовника, который возился неподалеку от них у шпалера розовых кустов, не спуская глаз с дворцовых ворот. По мнению Носека, он вовсе не был похож на мальчишку-садовника и уж во всяком случае плоховато управлялся с ножом и садовыми ножницами. Носек ничуть не удивился бы, если бы вдруг оказалось, что этот юноша, кто бы он ни был, пролез сюда с помощью садовника для того, чтобы обратиться к императору.
Щитоносцы у ворот как по команде вскинули свои алебарды, затем – ать, два, к ноге! – воткнули их древка в землю, и ворота отворились. Император в своем плаще с золотой каймой вошел в парк, слегка выбрасывая вперед правую руку, – точь-в-точь, как и описывал Носек.
Минувшей ночью Рудольф II был измучен кошмарами, в которых его младший брат Матиас, австрийский эрцгерцог, преследовал его в образе вепря. Когда же он пробудился, то к тоске, которая постоянно одолевала его душу, добавились страх и смятение ночного кошмара, от которых он никак не мог отделаться. Дежуривший в то утро второй камердинер Червенка умел, когда представлялась возможность и надобность, несколько поправить настроение императора. На этот раз он велел провести под окнами спальни испанских и итальянских коней императора. Вид этих горделивых животных, как всегда, порадовал Рудольфа, и он как был, в одной пижаме, высунулся в окно, не обращая внимания на резкий ветер, врывавшийся в комнату. Он склонился наружу и окликал по имени то одного, то другого скакуна: «Диего! Бруско! Аделанте! Карвуччо! Конде!» И каждый конь, которого он звал, подымал голову и звонко ржал в ответ. И все же тоска не вполне отошла от сердца Рудольфа…
После того как ему накрыли стол для завтрака, в покое появился истопник Броуза с совком для золы и скребком, намереваясь убрать пепел из камина. Император подозрительно взглянул на него и спросил:
– Скажи-ка, Броуза, что у тебя на уме? Ты держишься за меня или за герцога Матиаса?
– Куманек, – отвечал Броуза, не прерывая своего занятия, – что мне до вас обоих? Я держусь за метлу, кочергу и совок, потому что это моя обязанность. А вы с Матиасом нашпигованы одним салом, и для бедных людей один не лучше и не хуже другого…
– Ты считаешь себя бедным человеком? – усмехнулся император. – Да ты богач – ведь у тебя всегда найдутся сбережения. Не хочешь ли ссудить мне сотню гульденов? Мне как раз не хватает денег!
Броуза оторвался от работы и обратил к императору свое плосконосое, припудренное угольной пылью и пеплом лицо.
– Это можно, – сказал он. – А какое поручительство ты мне даешь и что я получу в залог?
– Ты должен дать мне сотню гульденов без всяких залогов и поручительств, – настаивал Рудольф, – только под мое слово и ради моей персоны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
В этот момент Мордехай Мейзл увидел его насквозь. По фальшивому звучанию его голоса и слишком слащавому выражению лица он смог заключить, что скрывается за гладкими фразами Ланга. Ланг уже числил его в покойниках и давал ему всего лишь две-три недели жизни. Если бы ему только удалось, он употребил бы все усилия для того, чтобы Мейзл вовсе не повстречался с императором.
– Благодарю вас, я все понял, – проговорил Мордехай Мейзл.
Филипп Ланг оставил свою коляску на Николаевской, и Мендлу пришлось проводить его с фонарем, так как в паутине узких, извилистых улочек ночью немудрено было и заблудиться.
Когда он вернулся в дом на площади Трех Колодцев, то застал хозяина еще на ногах.
– Когда взойдет солнце, пойдешь в мясные лавки, – приказал ему Мордехай, – и спросишь, кто из мясников на этой неделе будет отвозить в «Олений ров» венгерскую говядину для зверинца!
В еврейском городе было несколько человек, которые могли видеть римского императора, когда им вздумается. Это были мясники и их работники. Дело в том, что пражские мясники-евреи были обязаны ежедневно привозить по 34 фунта свежего мяса для двух императорских львов, орла и других хищников в парк «Олений ров» и ввиду того беспрепятственно пропускались со своими повозками в ворота замка. А император почти никогда не упускал случая присутствовать при утреннем кормлении своих зверей. Он сам следил, чтобы каждому досталась полагающаяся ему часть – а обоим львам, которых он лично укротил и дрессировал и с которыми чувствовал себя магически связанным одними и теми же созвездиями, даже давал мясо из собственных рук. Такой же привилегии удостаивался и орел, одиноко и печально сидевший в своей клетке.
Надев на себя кожаный фартук, перепоясавшись ремнями для заплечной сумки и нацепив на пояс маленький мясницкий топорик, Мордехай Мейзл с мясником Шмайе Носеком переехал через Влтаву по мосту, ведущему в Градчаны. К полудню они должны были добраться до «Оленьего рва». Миновав ограду, которой был обнесен зверинец, они остановились перед домиком привратника, нагрузились мясом и прошли остаток пути пешком, потому что почуявшая запах львов лошадь тряслась и не желала дальше ступить ни шагу.
День выдался холодным – под ясным небом гулял пронизывающий ветер, взметавший опавшие листья. Дорожка, по которой они шли, провела их сначала через фруктовый сад и огород, а потом пошла по лугу. Они миновали кустарник и пересекли буковую рощу, где жили косули и лисицы. А выйдя из рощи, очутились перед боковым флигелем замка; к нему-то и примыкал зверинец.
Под сенью древних буков и вязов стояли клетки и вольеры из толстых железных прутьев. Ручной медведь, который привык клянчить кормежку, приносимую с дворцовой кухни, предоставленный самому себе топтался по дорожкам. В маленькой землянке, вровень с травой крытой черепицей, дежурили сторожа. Их было трое, но навстречу им вышел только один. И пока под рычание львов и визг обезьян он проверял и взвешивал мясо, мясник Носек указал Мейзлу, через какие ворота император выходит в парк. Он описал и его наружность – по его словам, это был невысокий, коренастый мужчина с курчавой бородкой, очень быстрый в движениях. В это время года на нем обычно бывает короткий плащ с меховым подбоем и золотой каймой, сшитый из материи, которую Носек оценил в полгульдена за локоть. Но главное – императора было легко опознать по тому, как он выбрасывает при ходьбе правую руку, словно указывая себе путь своей узкой кистью с узловатыми голубыми жилами. Мейзлу не придется долго ждать: звери голодны, и из окон императорских покоев уже наверняка слышно рычание львов.
Когда мясо было взвешено и хорошее его состояние засвидетельствовано, они получили разовую плату: четыре новеньких серебряных богемских гроша мяснику и полгроша – работнику.
Тем временем из землянки вылезли два других сторожа, чтобы встретить императора. Но его пока не было видно. Шмайе Носек обратил внимание на помощника садовника, который возился неподалеку от них у шпалера розовых кустов, не спуская глаз с дворцовых ворот. По мнению Носека, он вовсе не был похож на мальчишку-садовника и уж во всяком случае плоховато управлялся с ножом и садовыми ножницами. Носек ничуть не удивился бы, если бы вдруг оказалось, что этот юноша, кто бы он ни был, пролез сюда с помощью садовника для того, чтобы обратиться к императору.
Щитоносцы у ворот как по команде вскинули свои алебарды, затем – ать, два, к ноге! – воткнули их древка в землю, и ворота отворились. Император в своем плаще с золотой каймой вошел в парк, слегка выбрасывая вперед правую руку, – точь-в-точь, как и описывал Носек.
Минувшей ночью Рудольф II был измучен кошмарами, в которых его младший брат Матиас, австрийский эрцгерцог, преследовал его в образе вепря. Когда же он пробудился, то к тоске, которая постоянно одолевала его душу, добавились страх и смятение ночного кошмара, от которых он никак не мог отделаться. Дежуривший в то утро второй камердинер Червенка умел, когда представлялась возможность и надобность, несколько поправить настроение императора. На этот раз он велел провести под окнами спальни испанских и итальянских коней императора. Вид этих горделивых животных, как всегда, порадовал Рудольфа, и он как был, в одной пижаме, высунулся в окно, не обращая внимания на резкий ветер, врывавшийся в комнату. Он склонился наружу и окликал по имени то одного, то другого скакуна: «Диего! Бруско! Аделанте! Карвуччо! Конде!» И каждый конь, которого он звал, подымал голову и звонко ржал в ответ. И все же тоска не вполне отошла от сердца Рудольфа…
После того как ему накрыли стол для завтрака, в покое появился истопник Броуза с совком для золы и скребком, намереваясь убрать пепел из камина. Император подозрительно взглянул на него и спросил:
– Скажи-ка, Броуза, что у тебя на уме? Ты держишься за меня или за герцога Матиаса?
– Куманек, – отвечал Броуза, не прерывая своего занятия, – что мне до вас обоих? Я держусь за метлу, кочергу и совок, потому что это моя обязанность. А вы с Матиасом нашпигованы одним салом, и для бедных людей один не лучше и не хуже другого…
– Ты считаешь себя бедным человеком? – усмехнулся император. – Да ты богач – ведь у тебя всегда найдутся сбережения. Не хочешь ли ссудить мне сотню гульденов? Мне как раз не хватает денег!
Броуза оторвался от работы и обратил к императору свое плосконосое, припудренное угольной пылью и пеплом лицо.
– Это можно, – сказал он. – А какое поручительство ты мне даешь и что я получу в залог?
– Ты должен дать мне сотню гульденов без всяких залогов и поручительств, – настаивал Рудольф, – только под мое слово и ради моей персоны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101