ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

– Я не очень громко храпел?
– Совсем не храпел.
– И не ругался?
– Так, самую малость, – охотно подхватил шутливый тон парень в желтой майке. – Когда запинался.
– А чего я запинался?
– Так ты же устройство мотора ГАЗ-51 нараспев тянул добрых полчаса. А когда запинался…
– Силен врать. Даже мне, широко известному в узких кругах Федору Ломунову, видать, не уступишь.
– Где уж нам до вас!
– Тебя как звать-то?
– Васькой. Василий Кирясов аз есмь то есть.
– Про любовь читаешь?
– Про животных. Про братьев наших меньших. Знаешь, люди неспроста спокон веку лечились цветами, листьями, корой, сушеными травами, змеиными ядами, настойками корней, а то и просто соками растений…
– Ого! Капитальные здания! Но при чем тут животные? Или они личный пример нам подавали?
– Ты не смейся, подавали. Знаешь, если змея ужалит собаку, та побежит в лес и найдет траву, спасающую от яда. Овцы, чтобы вывести из нутра кишечных паразитов, нажимают на полынь, а лоси – так те на чемерицу. Медведь и тот не заляжет в берлогу, пока не продезинфицирует себе чем полагается брюхо изнутри.
– А снаружи?
– Не смейся, говорю. Знаешь, и коровам, и лошадям откуда-то ведомо, что горький лопух, белена, конский щавель и дурман в какой-то мере ядовиты.
– Откуда-то ведомо! Скажи, пожалуйста, какая мистика!
– Да, мистика не мистика, а что-то тут есть. Вот и кошки в больших городах, вынужденные неделями не покидать квартир в многоэтажных зданиях, поедают цветы в горшках, страдая от витаминного голода.
– Я скоро сделаю то же самое. Правда, не от витаминного голода, а просто от голода.
– Ну, в нашей общаге по части горшков с цветами, сам понимаешь…
Васька достал из своей тумбочки завернутое в белую тряпицу сало, тройку яиц, пяток бурых помидоров сорта «бычье сердце» и плоскую половину подового каравая. С резким щелчком откинув источенное до шиловидности лезвие карманного ножа,, стал нарезать хлеб, по-крестьянски прижимая его к груди, нарезать ломоть за ломтем, щедро заваливая ими середину стола.
– Основательные у тебя припасы. Отец единственному чаду подкидывает?
– Оттуда, где мой отец, не больно подкинешь.
– Посадили?
– Положили. Под Смоленском еще в сорок первом.
– Значит, мать в одиночку с тобой мыкается?
– Это я с младшим брательником в одиночку мыкаюсь. А мать наша еще в пятидесятом, еще при жизни вождя всех народов свое по лагерям до могилы отмыкала. Оказалась родной сестрой моего дядьки – злейшего врага советских людей… Ни креста над ней, ни камня…
В это время в коридоре послышались тяжелые, но достаточно быстрые шаги, и вскоре вслед за этим в проеме распахнувшейся двери возникла внушительных размеров фигура смуглого, темноволосого и, судя по его виду, разбитного парняги. Окинув комнату быстрым взглядом своих нагловатых глазищ и правильно оценив обстановку, парняга сорвал со своего затылка чудом державшуюся там кепчонку с плетеным ремешком над ко-зыречком и, сделав, по его разумению, светский поклон, обмахнул ею носок огромного сапога.
– Михаил Ордынский сердечно приветствует столь избранное общество!
– Садись к столу, – сказал Васька. – А то доприветствуешься, что голодным останешься.
– Никогда и ни за что, – широко шагнул от порога Михаил. – Лучше мне враз умереть от обжорства, чем постепенно от недоедания! А ты, о великий, с нами тут жить будешь?
– С вами, холостяками, – улыбнулся Ломунов. – Пока не угроблюсь на дизельной.
– Не пробовал еще на такой?
– Не пробовал.
– А жениться пробовал?
– Тоже нет.
– Тогда лучше женись, – озабоченно сдвинул Михаил сросшиеся на переносице брови. – Так-то хоть малая надежда на твое выживание останется.
– Что ж, может, я и послушаюсь твоего совета. А для начала попробую отыскать некую Елену Меркулову…
– Некую? – вскинулся Васька. – Ничего себе – некая Ленка Меркулова! Да ты-то откуда ее знаешь?
– Знаю, ребятки!
– Ее?
– Ну не ее, так ее матушку. Просила она меня давеча передать кое-что сгорающей тут у вас на ударной работе разъединственной своей дщери.
Чудак, балагуря, и щурился, и подмигивал шутовски, а видел перед собой усталую, видел перед собой с трудом разогнувшуюся над огородной грядкой женщину, которая стыдливо прятала под фартуком испачканные землей руки. И разговаривать разговаривала та женщина с проезжим молодым человеком, и глаз не спускала при этом с пшеничного поля, начинавшегося сразу за её низким, за чуть покосившимся кое-где приусадебным плетнем. За ссохшимся плетнем, но, когда солнце опрокидывалось в реку, разгонявшим по своей словно бы все еще живой поверхности пятна тени и света, разгонявшим и посылавшим их вдаль и вдаль, к едва приметной на горизонте лесной гряде. Видать, завороженный этим действом Чудак охотно согласился вдруг выполнить просьбу той женщины, поддался настроению минуты, с удовольствием прослеживая взглядом за кобчиком, который, повиснув на невидимой нитке, вдруг затрепыхал-затрепыхал узкими крыльями да и сорвался камнем в колосья, продолжавшие бесстрастно нести над ним, над канувшим в те колосья, полдневные сгустки серого и золотистого тонов.
Ты сердце готовил для боя,
Настроживал взгляд на врага.
Но делятся грустью с тобою
Река и ее берега.
Но все еще неторопливо
Мелеют былого следы.
Ты слышишь, плакучие ивы
Ветвями коснулись воды?
Ты видишь, к стреле обелиска
И вдовы, и дети пришли?..
Как чайки, летящие низко,
Те гребни на волнах вдали.
Ранним утром Леночку разбудил легкий, но продолжительно-настойчивый стук в окно, и девушка, торопливо накинув пестрый, собственного раскроя и пошива халатик, бесстрашно выбежала в прохладные сенцы. Вы бежала и в досаде на свою неосмотрительность нахмурилась: на крыльце домика для молодых специалистов стоял смуглый и спортивный парень в ладно сидящей на нем солдатской форме без погон и без звездочки на пилотке.
– А меня уверяли, что у вас крепкий сон.
– Остроумно. Кто уверял?
– Тот, кому это доподлинно известно.
– Еще более остроумно. И потому прощайте, милый юноша.
– Наоборот, здравствуйте, – Чудак слегка расправил перед девушкой плечи и по-дореволюционному щелкнул каблуками начищенных сапог. – У меня для вас посылка от вашей матушки!
– Фу ты, Господи! С этого надо было начинать! Может, зайдете в комнату да заодно и признаетесь, как вас зовут?
– Зовут меня Федор Ломунов, – сообщил Чудак, подавая Леночке плетеную кошелку, аккуратно прикрытую полотняной тряпицей. – Войти же к вам в комнату столь ранехонько не решаюсь, потому как при скором выходе из оной буду непременно засечен умеющими делать обвинительные выводы местными кумушками. А следовательно, приглашающая сторона…
– Какой вы рыцарь благородный!
– Ваша честь для меня дороже собственной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28