ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

«Давали» по килограмму черного хлеба в руки. Не помню уже, как мы пробивались к прилавку, но хлеб мы добыли.
Хлеб был ужасный. Испекли его из плохо просеянной муки, пропекся он тоже неважно — был липким и тяжелым. Но в тот день это был единственный хлеб, который удалось купить. Соседи, у кого не было детей, или дети были маленькими, и их нельзя было гонять по магазинам, в тот день остались без хлеба.
Начался учебный год, и началась новая жизнь.
После школы, сделав уроки, мы — опять же всей компанией — шли в хлебный на Нариманова, чтобы занять очередь. В этой очереди мы стояли до темноты, когда сменить нас приходили вернувшиеся с работы взрослые. Меня сменял дядя, в семье которого в то время жили мы с бабушкой и братом. Хлеб привозили, обычно, часа в три утра. Иногда почему-то вдруг его привозили раньше обычного, в час ночи, например, и это считалось удачей, потому что можно было хоть сколько-то поспать перед рабочим днем.
Что творилось в этих ночных очередях! Всегда находились умники, которые стоять не хотели, поднимался скандал, начиналась драка и даже поножовщина. Бабушка все время боялась, что дядька, с его характером, ввяжется в какую-нибудь историю, а потому тоже не спала до его прихода. Говорили, что какую-то женщину изнасиловали в этой очереди, что мужика пырнули ножом. Очень скоро очередь поделилась на две — «мужскую» и «женскую». (Интересно то, что с тех пор за любым дефицитом выстраивались сразу две очереди. Последний раз я была у родителей в девяносто втором и ходила «отоваривать» мясные талоны. Очередей было две.) Хлеб отпускали попеременно — по одному человеку из каждой очереди.
Все это хамство продолжалось всю зиму и следующее лето.
Учителя истории боялись заходить в классы, потому что любой урок превращался в допрос с пристрастием: «В газетах писали, что собран невиданный урожай — где он?» Отговорки типа «мы изучаем другую эпоху» не работали. Пытались приставать к учителям физики и химии за дополнительными разъяснениями закона сохранения материи. Куда делась материя, если ее немеряно прибыло, а мы торчим в дурацких очередях. Но те отмазались, намекнув, что законы вверенных им учебных предметов не подразумевают вмешательства политических сил. (Да-да, это было именно то, на что я намекала ранее — мы были иными, чем российские дети: вокруг нас были другие взрослые.)
Летом ничего не изменилось, кроме того, что мы с братом поехали — одни! — к маме. Точнее сказать — это я поехала одна и повезла маленького брата, как взрослая.
В Батуми хлеба не было тоже. Но грузины всегда были умнее азербайджанцев. Они просто ввели нормы продажи хлеба.
Хотя, если вдуматься, что в этом умного? Самое умное было бы уже взяться за ружья, уйти в горы, стать абреками и поубивать, к чертовой матери, всю эту кремлевскую шушеру! Но разве всех поубиваешь? В Кремль всегда стояла очередь — и материальная, чтобы зайти поглазеть на недееспособных чугунных царей, принявших вид: кто — пушки, кто — колокола — и метафизическая очередь разных хмырей, рвущихся угнездиться в теплых кремлевских палатах.
У мамы была школьная тетрадочка, в которой при покупке хлеба продавец ставил подпись и печать, а покупать хлеб можно было только в одном магазине, причем, не нужно думать, что люди имели право выбирать тот магазин, который был наиболее удобен для них. Мы, например, жили за городом, в военном городке, но мама тогда уже не работала в конторе Военторга, а потому за хлебом приходилось ездить в город, что автоматически удорожало хлеб на стоимость автобусных билетов. В день полагалось на каждого ребенка по триста граммов белого хлеба, а взрослым белый хлеб не выделяли — они получали по полкило черного. С моим приездом, маме стало легче: она могла, возвращаясь с работы, не делать крюк, а ехать прямо домой. Так что мои функции фуражира следовали за мной по пятам из города в город.
И вот теперь, засыпая после поездки в Набрань, я вспоминала серую «Волгу», странные портреты в газете, поющих мужиков, а газета все полоскалась по ветру. Хрущика сняли. Брежнев. Вместо кого?
Глава 3.
Конечно, жизнь в маленьком городе дает детям больше свободы. Когда я жила в Москве, территория для прогулок была ограниченна двором огромного дома возле Бородинского моста на набережной Шевченко, которая тогда еще называлась Дорогомиловской.
В Батуми мы шатались от аэропорта до побережья, а я часто шаталась там одна или в компании с полуторагодовалым братом.
В Сумгаите мы бегали, куда хотели, никто особенно не беспокоился, только вечером нас не отпускали со двора: город был объявлен всесоюзной комсомольской стройкой, пригнали толпу " химиков ", и жизнь пошла веселая, особенно, с наступлением темноты. Приморский бульвар был пуст — ходить туда было опасно для всего и для всех. На улицах вечером тоже было небезопасно, хотя днем еще было ничего. Вот когда я подросла… Но это другая тема.
На ноябрьские праздники шестьдесят второго года выдалась исключительно мерзопакостная погода. Дул знаменитый апшеронский норд «хазри», шестого ноября шел дождь, но седьмого слегка поутихло, хотя теплее и не стало. На демонстрацию со школой нас еще не гоняли, взрослые мои никогда на демонстрации не ходили, поэтому мы отправились одни поглазеть на шествие. Городское начальство, как водится, торчало на трибуне памятника Ленину, обдуваемое всеми ветрами. Огромные тополи вокруг площади, одноименной памятнику, были усеяны, как грачами, мальчишками. На колоннаде Дворца культуры завода СК висел огромный портрет Хрущева. Предприятия — одно за другим — исправно шли куда надо. Кто-то под музыку зурны и бубна, кто-то — под гармошку. Репродукторы невнятно выгавкивали лозунги и призывы, толпа в ответ радостно вопила — все было, как всегда. Вдруг пацаны на деревьях засвистели и завизжали. Толпа на тротуарах заволновалась, закричала в ответ, а на площадь уже въезжал на какой-то тележке огромный портрет Сталина. Вопли толпы стали громче, люди куда-то побежали. Солдаты, стоявшие в оцеплении вокруг площади, взялись за руки и стали теснить толпу, рвущуюся к памятнику, к трибуне. Сплошной человеческий водоворот бушевал на площади и у въезда на нее с улицы Ленина.
Позже, перед событиями восемьдесят восьмого года, на этом же месте несколько суток подряд будет идти непрекращающийся митинг, и его рев я услышу в Питере, когда мама позвонит мне, чтобы рассказать, что у них творится.
Кто— то из взрослых закричал на нас, чтобы мы убирались вон от греха подальше, а дядька-азербайджанец даже ухватил, кого смог поймать, за шивороты и потащил в ближайший двор, приговаривая на смеси языков: «Ва, савсэм глюпий, да? Гдэ ваш мама-папа? Домой, домой! Убьют!» Домой мы, конечно, не пошли, а из двора во все глаза смотрели на происходящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26