Ни один уважающий себя шатун не пропустит время сбора сладости на альпийских лугах.
Одноухий неспешно и терпеливо обходил кусты.
Вскоре он добрался до куста, где лежали конфеты.
Едва Одноухий почуял их сладкий запах, как беспокойно завертелся, даже встал на задние лапы, чтобы дальше видеть.
В сознании зверя привлекательный запах конфет уже связывался с образом человека и странно-знакомой собаки.
Зверь оставил цветы и занялся конфетами. Запах следов человека снова взволновал его. Быстро покончив с подброшенным лакомством, Одноухий уткнул нос в землю и пошёл по следу человека. Ветер шёл от медведя, и он не чуял близкого Молчанова, который лежал за кустом, прикрыв телом ружьё.
Когда их разделяло всего метров пятнадцать, Александр, не подымаясь, размахнулся и, как бросают гранату, кинул в медведя ещё горсть конфет. Одноухий от неожиданности присел на задние лапы, потом отпрянул и шумно засопел. Молчанов не мог видеть его изумлённые и боязливые глаза, потому что лежал ничком, не шелохнувшись. Он нисколько не боялся своего Лобика. Медведь отыскал в траве и эти конфеты, съел их и теперь, уже догадываясь, что соседний куст таит в себе неизвестность, начал обходить его, чтобы оказаться под ветром. Тогда Александр повернулся. Одноухий, испуганно хукнув, отскочил и навострил ухо. Человек приподнялся.
— Лобик, мой хороший Лобик, — тихо сказал он, и взгляд его встретился с насторожённым взглядом жёлтых глаз медведя.
Шерсть на медвежьей холке дрожала. Страх боролся с любопытством и все же одолел: Одноухий стал пятиться, отходить. Молчанов бросил ему одну-единственную конфету. Медведь остановился и, лапой нашарив её под собой, отправил в рот, не спуская между тем глаз с человека. Освоившись, Молчанов сел поудобнее.
— Дружище мой Лобик, — сказал он, — ты не видел меня много лет, ты забыл своё детство, забыл Архыза и Хобика, которые тоже стали большими и самостоятельными. Вспомни, Лобик, как вы играли втроём, как больно ты царапал меня, вспомни твою встречу с Архызом за рекой. Нет, ты все забыл, Лобик, а мы тебя помним…
Странно было видеть сидящего за кустом человека в серой войлочной шляпе и медведя в пятнадцати метрах от него. Голос человека творил с его нервами, с его памятью нечто странное, ровная человеческая речь снимала налёт давности. Медведь стоял и все меньше и меньше боялся. Напротив, хотелось подойти ближе, чтобы рука человека, как в давнее время, потянулась к нему и пощекотала густую шерсть за ухом. В то же время осторожность удерживала зверя на месте, и стоило Молчанову чуть более резко повернуться, шерсть на холке подымалась.
— Люди снова сделали тебя дикарём, — продолжал человек не для того, чтобы медведь понял смысл сказанного, а чтобы приучить зверя к звуку своего голоса, к интонациям ласки и дружбы в нем. — Ты стал бояться людей, они нападали на тебя, причиняли боль, и ты начал защищаться, может быть, даже нападать. Ты узнал, что такое ружьё, теперь запах его ужасен для тебя. Я сделаю так, чтобы этот запах не коснулся твоего носа, Лобик. Ты слышишь, Лобик, это твоё старое имя…
Медведь стоял каменным истуканом. Музыка спокойной речи убаюкивала его.
У Молчанова затекли ноги, он устал сидеть в одном положении, лоб его покрылся испариной. И тогда он тихонько, не переставая говорить, сумел ослабить верёвку рюкзака и вынул из него хлеб.
— Возьми, Лобик! — Кусок хлеба полетел к медведю.
Тот вытянул шею и сделал три шага вперёд, к новому лакомству. Нашёл — и наконец-то лёг на живот, доверчиво лёг, так, что трава почти скрыла его, и стал чавкать, жевать, и в глазах зверя уже не осталось ничего дикого, только умильное довольство пищей и спокойное дружелюбие.
Первый шаг сделан…
Молчанов поднялся, но тогда и Одноухий вскочил, отпрыгнул, в глазах его сверкнул испуг, но он все-таки не убежал и терпеливо стоял, пока Александр менял на фотоаппарате выдержку и, не поднося визира к лицу, щёлкнул затвором.
Этот металлический звук спугнул медведя. Он побежал боком-боком, не спуская с человека глаз, и через минуту скрылся за кустами.
— Фу! — Александр вытер потный лоб, ухватился за негнущуюся спину. — Вот чего стоит урок приручения.
В бинокль он принялся рассматривать луговые холмы, каждый куст, но Лобика и след простыл. Ладно. Для первого раза довольна и того, что было.
Несколько изменив свой маршрут, Александр направился по медвежьему следу, все ещё заметному в высокой, примятой траве. Конечно, Одноухий не выпустит его из поля зрения, он и сейчас уже следит откуда-нибудь. Для пользы дела не мешало бы пробыть вблизи медведя хоть одни сутки, приучить его к запаху костра, заставить поверить, что ничего страшного для зверя нет ни в запахе человека, ни в его поступках. Вот только ружьё… Но и без него нельзя.
Он прошёл длинным пологим склоном, немного спустился в березняк и, выбрав поляну, где стояли пять кленов, выросших от одного комля, своим косырем срезал куртину травы и, набросав на землю мелкого сушняка для костра, пошёл было за дровами, но вернулся, взял карабин и повесил ружьё как можно выше на ветку. Вот так. Чтобы не смущать Одноухого.
Вечерняя заря окрасила небо над горами в спокойный размыто-розоватый цвет. Все предвещало тихую холодную ночь под ясным небом, обильную росу и доброе утро.
Отгородившись пологом со стороны открытых лугов, Молчанов зажёг костёр, нарезал тем же косырем пышных веток и положил на мягкую их кучу свой потёртый спальный мешок.
Запах жирной каши распространялся от костра. Александр с улыбкой подумал, что этот манящий запах непременно достигнет ноздрей Одноухого и не сможет оставить его равнодушным.
Так оно и было. Одноухий давно наблюдал за каждым шагом, каждым движением человека.
Врождённое любопытство, особый интерес к человеку, которого он не помнил, но почему-то и не боялся, — вот какое чувство испытывал Лобик. Это его ощущение можно назвать если не дружелюбием, то желанием близости. Оно не позволяло ему уйти, как того требовала безопасность. Ещё днём Лобик временами сближался с идущим Молчановым метров на сто, но как только слышал ненавистный запах ружья, так отбегал.
Когда загорелся костёр, запах ружья пропал, зато повеяло вкусным. Лобик стал подкрадываться ближе. Ни одна веточка не хрустнула под его мягкой, облегающей лапой, ни один лист не шелохнулся над ним. Одноухий имел многолетний опыт выслеживания, начиная с удачного изъятия рюкзака у браконьера и кончая капканами, которые ставили на него и для него. Но сейчас он не собирался воровать, тянулся на запах вкусного, к человеку у огня, который так ласково говорил с ним и вызвал то самое доброе ощущение — чувство, почти не свойственное диким зверям и особенно медведям, которое люди назвали не очень удачным словом «привязанность», от корня «вязать», совсем уж не подходящего к сути этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Одноухий неспешно и терпеливо обходил кусты.
Вскоре он добрался до куста, где лежали конфеты.
Едва Одноухий почуял их сладкий запах, как беспокойно завертелся, даже встал на задние лапы, чтобы дальше видеть.
В сознании зверя привлекательный запах конфет уже связывался с образом человека и странно-знакомой собаки.
Зверь оставил цветы и занялся конфетами. Запах следов человека снова взволновал его. Быстро покончив с подброшенным лакомством, Одноухий уткнул нос в землю и пошёл по следу человека. Ветер шёл от медведя, и он не чуял близкого Молчанова, который лежал за кустом, прикрыв телом ружьё.
Когда их разделяло всего метров пятнадцать, Александр, не подымаясь, размахнулся и, как бросают гранату, кинул в медведя ещё горсть конфет. Одноухий от неожиданности присел на задние лапы, потом отпрянул и шумно засопел. Молчанов не мог видеть его изумлённые и боязливые глаза, потому что лежал ничком, не шелохнувшись. Он нисколько не боялся своего Лобика. Медведь отыскал в траве и эти конфеты, съел их и теперь, уже догадываясь, что соседний куст таит в себе неизвестность, начал обходить его, чтобы оказаться под ветром. Тогда Александр повернулся. Одноухий, испуганно хукнув, отскочил и навострил ухо. Человек приподнялся.
— Лобик, мой хороший Лобик, — тихо сказал он, и взгляд его встретился с насторожённым взглядом жёлтых глаз медведя.
Шерсть на медвежьей холке дрожала. Страх боролся с любопытством и все же одолел: Одноухий стал пятиться, отходить. Молчанов бросил ему одну-единственную конфету. Медведь остановился и, лапой нашарив её под собой, отправил в рот, не спуская между тем глаз с человека. Освоившись, Молчанов сел поудобнее.
— Дружище мой Лобик, — сказал он, — ты не видел меня много лет, ты забыл своё детство, забыл Архыза и Хобика, которые тоже стали большими и самостоятельными. Вспомни, Лобик, как вы играли втроём, как больно ты царапал меня, вспомни твою встречу с Архызом за рекой. Нет, ты все забыл, Лобик, а мы тебя помним…
Странно было видеть сидящего за кустом человека в серой войлочной шляпе и медведя в пятнадцати метрах от него. Голос человека творил с его нервами, с его памятью нечто странное, ровная человеческая речь снимала налёт давности. Медведь стоял и все меньше и меньше боялся. Напротив, хотелось подойти ближе, чтобы рука человека, как в давнее время, потянулась к нему и пощекотала густую шерсть за ухом. В то же время осторожность удерживала зверя на месте, и стоило Молчанову чуть более резко повернуться, шерсть на холке подымалась.
— Люди снова сделали тебя дикарём, — продолжал человек не для того, чтобы медведь понял смысл сказанного, а чтобы приучить зверя к звуку своего голоса, к интонациям ласки и дружбы в нем. — Ты стал бояться людей, они нападали на тебя, причиняли боль, и ты начал защищаться, может быть, даже нападать. Ты узнал, что такое ружьё, теперь запах его ужасен для тебя. Я сделаю так, чтобы этот запах не коснулся твоего носа, Лобик. Ты слышишь, Лобик, это твоё старое имя…
Медведь стоял каменным истуканом. Музыка спокойной речи убаюкивала его.
У Молчанова затекли ноги, он устал сидеть в одном положении, лоб его покрылся испариной. И тогда он тихонько, не переставая говорить, сумел ослабить верёвку рюкзака и вынул из него хлеб.
— Возьми, Лобик! — Кусок хлеба полетел к медведю.
Тот вытянул шею и сделал три шага вперёд, к новому лакомству. Нашёл — и наконец-то лёг на живот, доверчиво лёг, так, что трава почти скрыла его, и стал чавкать, жевать, и в глазах зверя уже не осталось ничего дикого, только умильное довольство пищей и спокойное дружелюбие.
Первый шаг сделан…
Молчанов поднялся, но тогда и Одноухий вскочил, отпрыгнул, в глазах его сверкнул испуг, но он все-таки не убежал и терпеливо стоял, пока Александр менял на фотоаппарате выдержку и, не поднося визира к лицу, щёлкнул затвором.
Этот металлический звук спугнул медведя. Он побежал боком-боком, не спуская с человека глаз, и через минуту скрылся за кустами.
— Фу! — Александр вытер потный лоб, ухватился за негнущуюся спину. — Вот чего стоит урок приручения.
В бинокль он принялся рассматривать луговые холмы, каждый куст, но Лобика и след простыл. Ладно. Для первого раза довольна и того, что было.
Несколько изменив свой маршрут, Александр направился по медвежьему следу, все ещё заметному в высокой, примятой траве. Конечно, Одноухий не выпустит его из поля зрения, он и сейчас уже следит откуда-нибудь. Для пользы дела не мешало бы пробыть вблизи медведя хоть одни сутки, приучить его к запаху костра, заставить поверить, что ничего страшного для зверя нет ни в запахе человека, ни в его поступках. Вот только ружьё… Но и без него нельзя.
Он прошёл длинным пологим склоном, немного спустился в березняк и, выбрав поляну, где стояли пять кленов, выросших от одного комля, своим косырем срезал куртину травы и, набросав на землю мелкого сушняка для костра, пошёл было за дровами, но вернулся, взял карабин и повесил ружьё как можно выше на ветку. Вот так. Чтобы не смущать Одноухого.
Вечерняя заря окрасила небо над горами в спокойный размыто-розоватый цвет. Все предвещало тихую холодную ночь под ясным небом, обильную росу и доброе утро.
Отгородившись пологом со стороны открытых лугов, Молчанов зажёг костёр, нарезал тем же косырем пышных веток и положил на мягкую их кучу свой потёртый спальный мешок.
Запах жирной каши распространялся от костра. Александр с улыбкой подумал, что этот манящий запах непременно достигнет ноздрей Одноухого и не сможет оставить его равнодушным.
Так оно и было. Одноухий давно наблюдал за каждым шагом, каждым движением человека.
Врождённое любопытство, особый интерес к человеку, которого он не помнил, но почему-то и не боялся, — вот какое чувство испытывал Лобик. Это его ощущение можно назвать если не дружелюбием, то желанием близости. Оно не позволяло ему уйти, как того требовала безопасность. Ещё днём Лобик временами сближался с идущим Молчановым метров на сто, но как только слышал ненавистный запах ружья, так отбегал.
Когда загорелся костёр, запах ружья пропал, зато повеяло вкусным. Лобик стал подкрадываться ближе. Ни одна веточка не хрустнула под его мягкой, облегающей лапой, ни один лист не шелохнулся над ним. Одноухий имел многолетний опыт выслеживания, начиная с удачного изъятия рюкзака у браконьера и кончая капканами, которые ставили на него и для него. Но сейчас он не собирался воровать, тянулся на запах вкусного, к человеку у огня, который так ласково говорил с ним и вызвал то самое доброе ощущение — чувство, почти не свойственное диким зверям и особенно медведям, которое люди назвали не очень удачным словом «привязанность», от корня «вязать», совсем уж не подходящего к сути этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62