– Хорошо, Данила Акимович! До свидания! – сказал он и, не добавив ни слова, убежал вниз по лестнице.
А в июне, когда почти все, окончившие седьмой класс, готовились к экспедиции в тайгу, Данила Акимович случайно встретил Юру на улице и остановился.
– А ты, Чебоксаров, и впрямь умеешь удивлять. Ведь с тех пор ни одного замечания! Юра усмехнулся:
– Погодите, Данила Акимович. Ведь я сказал – до окончания школы.
– Это правда. Но и три с половиной месяца кое-что значат. В поход идешь?
– Иду, конечно.
Юра ответил так, будто он не сомневался, что этот вопрос решенный. На самом деле он не был уверен, что его возьмут в поход, но самолюбие не позволило ему прямо спросить об этом Акимыча. Вдруг тот скажет:
"Погоди, голубчик, я еще не уверен, что ты не выкинешь чего-нибудь там, в лесу". Он прилетел домой, как говорится, на крыльях радости и сразу принялся за сборы, но через день слег с острой болью в горле и с температурой в 39. Выздоровел он лишь через две недели после отправления экспедиции в тайгу. Теперь он сидел на крыльце рядом с подругой по несчастью Надей.
Глава 15
Слева послышалось постукивание палкой по деревянному тротуару. Все посмотрели в ту сторону.
К крыльцу приближалась сгорбленная старая женщина. Несмотря на жару, на ней был длинный серый плащ и очень большой черный берет. За ней шла маленькая, коротко остриженная девчонка со светлой челкой на лбу. Это была Альбина дочка заведующего роно Лыкова, перешедшая в третий класс. За Альбиной шел Демьян – сын школьной уборщицы тети Вали, жившей в одном доме с Бурундуком. Оба они следовали за старухой, подражая ей, опираясь на палки – точнее, на какие-то ветки с обломанными сучками, делая рожи за спиной старухи и показывая языки.
Увидев это, Чебоксаров встал, прислонил гитару к перилам крыльца и, сбежав с него, шлепнул по затылку сначала Альбину, потом Демьяна. Старуха в это время остановилась, оглядываясь, увидела расправу Чебоксарова над малышами и, постукивая палкой, мелкими шажками приблизилась к нему.
– Ты... ты как смеешь драться?! – закричала она. – Твоя... твоя фамилия! Говори!
– Чебоксаров, Ядвига Михайловна... – слегка растерянно ответил Юра.
Ядвига Михайловна смотрела на него глубоко запавшими выцветшими глазами с очень маленькими, в булавочную головку, зрачками.
– А почему... почему, Чебоксаров, ты не в классе? Почему разгуливаешь во время урока? – Ее подбородок под крючковатым носом дрожал, и она мелко постукивала палкой.
Юра знал странности бывшей учительницы, но теперь он опешил и отступил на шаг.
– Сейчас нет уроков, Ядвига Михайловна, – напомнил он. – Ведь сейчас лето, каникулы.
Ядвига Михайловна вдруг притихла и стала оглядываться, проводя двумя пальцами по лбу.
– Да!... Каникулы... – пробормотала она растерянно.
Пока она оглядывалась, Юра шагнул к Наде и шепнул:
– Дуй что-нибудь про литературу! Про Есенина какого-нибудь! Надя встала.
– Здравствуйте, Ядвига Михайловна! Вы меня узнали?
Ядвига Михайловна спокойно смотрела на Надю бесцветными глазами.
– Нет. Извини! Не узнаю.
– Я – Надя! Надя Волкова.
– Надя Волкова... Какая же это Надя Волкова?
– Ну... вы помните, мы с вами третьего дня о поэзии толковали, о Блоке, о Есенине...
Ядвига Михайловна помолчала и снова обратила на Надю свои глаза, прищуренные на этот раз в улыбке.
– А! Это – которой Александр Блок не понравился. Не удостоился такой чести.
– Не! – обрадовалась Надя. – Вот вы меня и признали! – Она повернулась и для вида смахнула мешком с орешками пыль с одной из ступенек. – Садитесь, Ядвига Михайловна, присаживайтесь.
– Благодарю, – вцепившись одной рукой в перила, а другой опираясь на палку, учительница медленно села.
Надя села рядом с ней, Юра остался стоять, заложив руки за спину. Луиза с Хмелевым то поглядывали на старуху, то переглядывались между собой, а Демьян с Альбиной предпочли остаться в сторонке. Некоторое время все молчали. Ядвига Михайловна смотрела на тот берег реки. Вдруг она произнесла:
– А где же сарай? На том берегу стоял? Или снесли его?
– Его не снесли, Ядвига Михайловна, – сказал Юра. – Он против вашего старого дома так и стоит. А вы теперь живете при школе.
Ядвига Михайловна положила обе ладони на палку и склонила к ним подбородок.
– Да... При школе, – тихо подтвердила она. – Вот что делается с головой!
Надя оглянулась на Чебоксарова. Тот сделал зверское лицо и беззвучно зашевелил губами: мол, о литературе, дура, говори! Надя сумела прочитать по губам эту фразу и обратилась к старухе:
– Ядвига Михайловна... Я вот после разговора с вами Блока читала и Есенина перечитала. И все-таки, мне кажется, что Блок более великий поэт.
Ядвига Михайловна помолчала.
– Очень неуклюжая фраза: "более великий поэт". Ядвига Михайловна опять помолчала, по-прежнему положив ладони на палку и склонившись к ним подбородком.
– Почему же тебе Есенин не приглянулся?
– Потому, Ядвига Михайловна, что Есенин подражал Блоку.
– Это где же он подражал?
– А вот помните, у Блока есть стихотворение:
"Русь опоясана реками и дебрями окружена с болотами и журавлями и с мутным взором колдуна".
Ядвига Михайловна повернула голову к Наде.
– Помню, – твердо сказала она и продолжала: – "Там ведуны с ворожеями чаруют злаки на полях и ведьмы тешатся с чертями в дорожных снеговых столпах". Ну и что?
– А вот то, Ядвига Михайловна, что у Есенина есть стихотворение... Тоже "Русь" называется: "Как совиные глазки над ветками смотрят в шали пурги огоньки. И стоят за дубовыми сетками, словно нечисть лесная, пеньки".
– И это знаю, – сказала Ядвига Михайловна. – "Запугала нас сила нечистая, что ни прорубь, – везде колдуны"... – Она оборвала чтение. Действительно, много общего.
Надя уже забыла, что Чебоксаров велел ей "о литературе говорить", чтобы отвлечь старуху. Она увлеклась разговором.
– И еще, Ядвига Михайловна, я дату под каждым стихотворением вычитала. Блок написал свое стихотворение в тысяча девятьсот шестом году, а Есенин – в пятнадцатом. Вот и выходит, что он подражал Блоку.
Учительница улыбнулась сжатыми губами.
– Дотошный из тебя литературовед получится. Ну, так слушай. Есенин написал свою "Русь", когда был начинающим поэтом, а стихотворение Блока написано в период расцвета его творчества. Для молодого поэта некоторая подражательность вполне простительна: ведь он еще не нашел себя, он ищет. Блок, скажу я тебе, начал печататься, когда Есенину было всего два года. А кроме того, по-моему, таких поэтов сравнивать вообще нельзя. Слишком разные они. Каждый сам по себе. Да! И еще могу тебе сказать, что ранние стихотворения Блока тоже оригинальностью не отличались. Он подражал и Фету, и Полонскому, и Апухтину. Так-то!
Ядвига Михайловна замолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44