Тайный рыцарь Иисуса набросил на голову капюшон и не пошёл, а поплыл к выходу.
Проходя мимо Юрася, ласково дотронулся ладонью до его руки. Исчез. Братчика передёрнуло. Он впервые видел таких людей. Будто что-то тайно-нечистое, холодное, недоступное никаким страстям, опоганило руку. Словно, проснувшись среди ночи, с ужасом почувствовал на ней скольжение змеи.
— Ключ от пыточной? — недоумённо спросил Акила. — Эва... Оно, сказать бы, зачем?
Пархвер усмехнулся:
— А ты что думал, дубовый ты сук, тебя сюда выпивать привели? Зря покойный Их Святейшество Сикст сотворил инквизицию? Да он за это в лоне Авраамовом.
— В лоне самого Сатаны! — загремел Богдан. — Не смеете хватать! Я — белорусский шляхтич, а они — мои друзья.
— Одного только не понимаю: как люди могут терпеть такое? — тихо сказал Иосия. — Да ещё более сорока лет.
Братчик впервые за всё время внимательно поглядел на сообщника. Но глядел на него и Пархвер. Оценивал.
Невысокого роста, может, ещё и потому, что согнутый, хилый с виду, но, видимо, цепкий и выносливый, как жмойский конёк, смешной, даже очень смешной. Кисти рук, оплетённые верёвкой, узкие и длинные. Лицо худое и тёмное, волосы иссиня-чёрные, нос прямой и короткий, с лёгкой горбинкой. Рот стиснут, тёмные глаза глядят пытливо и мрачно.
— Откуда у тебя такие мысли, иудей? — спросил Пархвер.
— Они давно у меня, эти мысли.
— А почему не носишь волосы, как все?
— А зачем мне носить волосы, как все, если я теперь совсем не как все?
— Ну смотри. Все вы тут тёмные, а ты по этой причине ещё темнее. Раз с этой шайкой связался.
— Сам ты с шайкой, — сказал неисправимый Богдан. — Я дворянин.
— А вот отведаете вы, если повезёт, темницы...
Шалфейчик вдруг запричитал елейным голосом:
— Не бойся ничего, что тебе нужно будет познать! Вот дьявол будет ввергать вас... в темницу... и будете скорбеть...
— Тихо, — сказал Юрась. — Не кричи от страха, брат.
Войт города Гродно, Цыкмун Жаба, несмотря на то, что с окончания стычки на Росстани не минуло и двух часов, был пьян. Он с самого утра был в подпитии, а теперь ещё добавил. Тупое горделивое лицо раскисло, глаза глядели и не видели, осоловелые, словно затянутые мутной плёнкой. Мясистый рот окостенел от высокомерия (оно всегда обострялось в пьяном состоянии). Золотой кафтан распахнулся, обнажив широкую ожиревшую грудь, густо покрытую волосом. Рукава были засучены, открывая руки до локтей.
Эти мясистые руки занимались теперь удивительным делом.
Почти весь небольшой задний покойчик, граничащий с замковой опочивальней войта, занимали глубокое кресло и, перед ним, огромное корыто, сажени в три длиной, в полторы шириной. Дно было покрашено пятнами в чёрный, зелёный, жёлтый цвета. Над корытом темнел большой крут — дно бочки, замурованной в стену.
Руки магната брали из шкатулки какие-то небольшие предметы и расставляли их на дне корыта.
Вот они поставили вырезанную из дерева белую Каменецкую башню, на «север» от неё, поодаль, Наложу, здание курии. Возвели маленькие башни замка. Потом, ближе к правой руке, возникли валы и дома, в которых сведущий человек узнал бы Менск. Затем опустились на дно корыт башни Кракова, а ещё дальше — кружевной Кёльнский собор.
Встали на свои места, возле края корыта, Кентерберийское аббатство и мрачный Дурбанский замок. Далее, за полосой синей краски, Жаба поставил ступенчатую Юкатанскую пирамиду и нечто наподобие пагоды, поскольку на дне корыта там было написано «Великая Чипанга».
Он не разбирался, где там что. Просто знающие люди много раз показывали ему, где что должно стоять, и он мог делать это даже пьяным, а, следовательно, во всех этих его деяниях было не более знания стран и тверди земной, чем у пчелы, строящей соты, — знания геометрии.
Служка уже несколько раз звал его. Жаба не обращал внимания.
— Ваша честь...
Молчание. Руки теперь ставят на дно леса. Много лесов.
— Ваша честь, эти... ходоки со Щучинского округа просят подати сбавить. Сорок два человека по количеству деревень. Не идут прочь.
— И не думай. «Иди с дарами — и хорошо тебе будет», — сказал Соломон. А я в коллегиуме учился. Я чуть-чуть умнее Соломона.
На дне корыта появились уже хатки, домики, садки, коровки и коньки на зелёных пятнах.
— Криком кричат, ваша честь.
— Тогда повесить, — рявкнул Жаба. — По-ве-сить. «Карай сына и не смущайся криком его», — сказал Соломон. А я мудрее Соломона. Я, может, сам есть Бог. А?
— Да-да.
— Иди.
Служка пошёл, решив всех не вешать, а повесить для острастки одного-двух. Жаба расставлял теперь на дне фигурки людей. Большинство кукол были деревянными. Руки их, скреплённые в суставах нитками, болтались. Наконец шкатулка опустела. Войт отхлебнул из сулеи и отставил её. Опёрся подбородком на кулаки и стал сверху глядеть на корыта.
Плыли реки, стояли пригожие города, паслись стада на лугах. Жаба смотрел на эту живую, земную лощину с умилением.
— Хочешь ко мне? — спросил он у одной куклы.
Кукла молчала.
— Смотри, пожалеешь.
Он взял соседнюю фигурку и поставил её ближе к дому... Затем вздохнул и вытащил из дна бочки чоп. В корыто слабой струйкой полилась вода...
— «От человека до животных и гадов», — прошептал Жаба.
Ноздри его дрожали, расширялись. Вода уже разлилась по дну корыта, достала куклам до коленей. Жаба переставил тех из них, что были поближе, на крыши домиков. Остальных постепенно заливало водой, они не всплывали, так как ножки их были залиты свинцом.
Вот уже залило овечек... коров... коней... Некоторые черепичные и костяные фигурки всплыли, поскольку были полыми. Вода постепенно набиралась в них, и они медленно тонули. Прочие остались, шевелили под напором течения руками, вздымали их, по мере того как поднималась вода. Словно тянули руки к находящимся на крышах.
Потом вода залила и тех с головой, и они стояли, подняв руки вверх. Вода начала покрывать дворовые постройки... крыши...
Войт взял одну куклу со стрехи и поставил её на колокольню. Вода уже залила дома и деревья. Только плавали, постепенно заполняясь водой, несколько кукол. Маленькие бульбочки вырывались у них изо ртов: видимо, в воздушный колокол их полого тела вели тонкие, как волос, проходы.
Жаба взял одну фигурку и поставил её на край корыта. Улыбнулся ей.
...Залило уже и колокольни. Медленно шли на дно «пловцы».
...И когда все они исчезли, войт снял с края корыта одинокую фигурку, опустил её в воду и начал следить.
Как раз в этот момент доминиканец проскользнул в двери.
— Идёмте, ваша честь. Идёмте, сын мой.
— Куд-да? — не отрываясь от зрелища, спросил магнат.
— Совет собрался. Самозванца этого, Христа, с апостолами судить.
— А-а. Это я завсегда.
Флориан заприметил состояние собеседника.
— Можете и остаться. Нам только ключи от «преисподней».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130