Савин крутился около, но вопросов не задавал, делал вид, что ему все это неинтересно. В конце концов набежала вся команда, боцман догадался послать Границу за ключом от ленкаюты, и Митя прочел вслух четвертый акт. Читал он хорошо и имел такой успех, как будто сам его написал.
За разговорами он совсем позабыл о карте. Горбунов выждал, а затем позвонил и напомнил в такой изысканно-вежливой форме, что это стоило выговора. Митя сбегал на лодку и принес карту. Горбунов разложил карту на столе и нырнул в нее, как обычно — навалившись локтями и зажав уши ладонями. Через минуту он вынырнул очень довольный, скрутил карту в трубочку и, бросив на ходу: «Я у комдива», — исчез.
Перед отбоем Митя заглянул к нему с суточным расписанием. Горбунов даже не посмотрел:
— Отставить. Завтра с утра погрузка. Примете соляр, воду, продукты. Харчи берите с разбором, не все, что вам будут совать. Как стемнеет — перейдем.
Он был весел, значит, кого-то переупрямил.
— Есть, — сказал Митя без всякого энтузиазма. — А куда, товарищ командир?
— Именно этот вопрос я хотел бы с вами обсудить.
Митя метнул на Горбунова быстрый взгляд: шутить изволите? Но командир с серьезным видом потирал руки.
— Приступим? — Он включил верхний свет и подвел Митю к разложенной на столе карте. Легким прикосновением остро отточенного карандаша обозначил дислокацию дивизиона: эллипс побольше — «Онега», поменьше и поуже — лодки. — Прошу!
Митя взял карандаш и почесал им за ухом. Наступила пауза.
— Куда идти и где швартоваться — это не один, а два вопроса, — сказал Горбунов тоном опытного и терпеливого репетитора, — идти можно…
— Вверх или вниз по течению.
— Правильно. А швартоваться?
— У правого или левого берега.
— Превосходно. Действуйте…
— Хотел бы я знать, чем вы занимаетесь, — спросил Горбунов через минуту. Тон был шутливый, но уже с оттенком раздражения.
— Думаю, куда поставить лодку.
— Куда же?
— Еще не знаю. Думаю.
— А мне кажется — нет.
— Что же, по-вашему, я делаю?
— Гадаете. Убеждены, что у меня есть готовое, согласованное с комдивом решение, и пытаетесь его угадать. Но угадать результат, минуя весь ход рассуждения, можно только случайно. Скажите лучше, зачем вообще нужен этот переход?
— Как зачем?
— Вот так — зачем?
— Чтоб рассредоточить корабли.
— Справедливо. Зачем?
— Я не понимаю…
— Что тут не понимать. Зачем их нужно рассредоточивать?
— Чтоб нести меньше потерь от обстрела.
— Договорились. Значит, нет смысла отойти от «Онеги» и стать рядом с другим кораблем?
— Нет.
— Значит, надо идти туда, где кораблей меньше?
— Да.
— Следовательно?
— Вверх по течению.
— Великолепно. Итак, пошли вверх по течению. Где же мы будем искать стоянку?
Митя молчал.
— Я знаю, вы любите ходить в город, — сказал ехидно Горбунов. — Неужели вам никогда не попадалась надпись: «Эта сторона улицы наиболее опасна при обстреле»?
— Попадалась, конечно.
— Так вот представьте себе, что Нева — улица…
В конце концов Митя облюбовал недурную стоянку у того же берега, повыше Литейного. Старательно нарисовав на карте условный знак, он вытер пот с верхней губы и улыбнулся.
— Ну, а теперь скажите по совести, Виктор Иванович, где мы станем?
— Как где? — Горбунов был искренне удивлен. Помолчав, он с интересом взглянул на Митю: — Скажите, штурман, неужели, кроме меня, вам так-таки никто не говорил, что вы лентяй?
Митя обиделся. Работать с утра до поздней ночи, отказываться ради дела от всех жизненных радостей и чтоб тебе еще лепили лентяя — нет уж, слуга покорный! Лучше терпеть воркотню дяди Васи, чем это изощренное издевательство.
— Товарищ командир, — сказал Митя сипло. — Если я вам не подхожу, скажите прямо. Какое ваше приказание я не выполнил?
Горбунов вяло отмахнулся.
— Еще бы вы не выполняли приказаний. Вы лентяй потому, что ленитесь думать. А ведь вы неглупый парень, мыслительный аппарат у вас в исправности, но утруждать себя вы не любите, вращаетесь в сфере положенного и все вопросы потруднее предоставляете решать начальству. Вы твердо верите, что Кремль выиграет войну, Смольный отстоит Ленинград, а Горбунов отремонтирует лодку и весной выведет ее в Балтику. Такая вера делает вам честь, но, ей-же-ей, я был бы спокойнее за вас, если б знал, что вам свойственны сомнения. Не пугайтесь, — усмехнулся он, увидев Митины широко раскрытые глаза. — Сомнение — признак самостоятельной работы мысли и неизбежный этап при выработке убеждений. Взгляды, выработанные с некоторой затратой умственной энергии, наиболее устойчивы при крутом изменении обстановки. Задумайтесь-ка над следующим парадоксом. — Горбунов сел на койку и показал Мите на ковровый табурет. — Что может быть недемократичнее по своей организации, чем подводная лодка? Все слепы — вижу я один. Все глухи и немы — только я знаю код. Я веду, я атакую, я командую — остальные слушают и репетуют. Но я погубил бы лодку, если б монополизировал право думать. А вам не приходило в голову, — он понизил голос, — что корабль может оказаться в условиях, когда земные законы практически перестают воздействовать и лодка становится похожей на снаряд, летящий в звездном пространстве? Когда смертельная опасность близка, а трибунал далеко — где-то на другой планете? Что сдержит тогда людей, чтоб они не превратились в обезумевшее стадо? Только сознание, только мысль.
Митя молчал. Его внимание было поглощено двойным рядом заклепок над головой Горбунова. Глядя на них, он вдруг ясно представил: лодка, подбитая, смятая, лежит на грунте, заклепки слезятся, хлор разъедает глаза, в ушах стучит от повысившегося давления, дышать трудно, а наверху, всего в пятидесяти метрах, дует освежающий бриз, ходит небольшая волна, на волне покачиваются вражеские «охотники»; они выключили моторы и ждут, слушают. Спешить им некуда…
У Мити даже запершило в горле. Он тихонько покашлял и отвернулся.
— Нет ничего выше и могущественнее, чем человеческий коллектив, — услышал он голос Горбунова, — и нет ничего гнуснее, чем человеческое стадо. Коллектив умнее и нравственнее отдельного человека, стадо глупее и подлее. У коллектива есть прошлое и будущее, у стада — только настоящее. В коллективе даже умерший человек продолжает жить, стадо способно затоптать живого. Стадо может притвориться коллективом, но не надолго, в нем нет взаимного притяжения частиц, оно как бочка, стянутая обручами. Если сцепления нет, а есть только обручи — привычка к подчинению, страх перед трибуналом, вызубренные, но не ставшие плотью и кровью истины, в критический момент все это может полететь к дьяволу под хвост, и стадо покажет себя стадом. Вы знали Кузьминых?
— Каких Кузьминых? — встрепенулся Митя.
— Не каких, а какого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
За разговорами он совсем позабыл о карте. Горбунов выждал, а затем позвонил и напомнил в такой изысканно-вежливой форме, что это стоило выговора. Митя сбегал на лодку и принес карту. Горбунов разложил карту на столе и нырнул в нее, как обычно — навалившись локтями и зажав уши ладонями. Через минуту он вынырнул очень довольный, скрутил карту в трубочку и, бросив на ходу: «Я у комдива», — исчез.
Перед отбоем Митя заглянул к нему с суточным расписанием. Горбунов даже не посмотрел:
— Отставить. Завтра с утра погрузка. Примете соляр, воду, продукты. Харчи берите с разбором, не все, что вам будут совать. Как стемнеет — перейдем.
Он был весел, значит, кого-то переупрямил.
— Есть, — сказал Митя без всякого энтузиазма. — А куда, товарищ командир?
— Именно этот вопрос я хотел бы с вами обсудить.
Митя метнул на Горбунова быстрый взгляд: шутить изволите? Но командир с серьезным видом потирал руки.
— Приступим? — Он включил верхний свет и подвел Митю к разложенной на столе карте. Легким прикосновением остро отточенного карандаша обозначил дислокацию дивизиона: эллипс побольше — «Онега», поменьше и поуже — лодки. — Прошу!
Митя взял карандаш и почесал им за ухом. Наступила пауза.
— Куда идти и где швартоваться — это не один, а два вопроса, — сказал Горбунов тоном опытного и терпеливого репетитора, — идти можно…
— Вверх или вниз по течению.
— Правильно. А швартоваться?
— У правого или левого берега.
— Превосходно. Действуйте…
— Хотел бы я знать, чем вы занимаетесь, — спросил Горбунов через минуту. Тон был шутливый, но уже с оттенком раздражения.
— Думаю, куда поставить лодку.
— Куда же?
— Еще не знаю. Думаю.
— А мне кажется — нет.
— Что же, по-вашему, я делаю?
— Гадаете. Убеждены, что у меня есть готовое, согласованное с комдивом решение, и пытаетесь его угадать. Но угадать результат, минуя весь ход рассуждения, можно только случайно. Скажите лучше, зачем вообще нужен этот переход?
— Как зачем?
— Вот так — зачем?
— Чтоб рассредоточить корабли.
— Справедливо. Зачем?
— Я не понимаю…
— Что тут не понимать. Зачем их нужно рассредоточивать?
— Чтоб нести меньше потерь от обстрела.
— Договорились. Значит, нет смысла отойти от «Онеги» и стать рядом с другим кораблем?
— Нет.
— Значит, надо идти туда, где кораблей меньше?
— Да.
— Следовательно?
— Вверх по течению.
— Великолепно. Итак, пошли вверх по течению. Где же мы будем искать стоянку?
Митя молчал.
— Я знаю, вы любите ходить в город, — сказал ехидно Горбунов. — Неужели вам никогда не попадалась надпись: «Эта сторона улицы наиболее опасна при обстреле»?
— Попадалась, конечно.
— Так вот представьте себе, что Нева — улица…
В конце концов Митя облюбовал недурную стоянку у того же берега, повыше Литейного. Старательно нарисовав на карте условный знак, он вытер пот с верхней губы и улыбнулся.
— Ну, а теперь скажите по совести, Виктор Иванович, где мы станем?
— Как где? — Горбунов был искренне удивлен. Помолчав, он с интересом взглянул на Митю: — Скажите, штурман, неужели, кроме меня, вам так-таки никто не говорил, что вы лентяй?
Митя обиделся. Работать с утра до поздней ночи, отказываться ради дела от всех жизненных радостей и чтоб тебе еще лепили лентяя — нет уж, слуга покорный! Лучше терпеть воркотню дяди Васи, чем это изощренное издевательство.
— Товарищ командир, — сказал Митя сипло. — Если я вам не подхожу, скажите прямо. Какое ваше приказание я не выполнил?
Горбунов вяло отмахнулся.
— Еще бы вы не выполняли приказаний. Вы лентяй потому, что ленитесь думать. А ведь вы неглупый парень, мыслительный аппарат у вас в исправности, но утруждать себя вы не любите, вращаетесь в сфере положенного и все вопросы потруднее предоставляете решать начальству. Вы твердо верите, что Кремль выиграет войну, Смольный отстоит Ленинград, а Горбунов отремонтирует лодку и весной выведет ее в Балтику. Такая вера делает вам честь, но, ей-же-ей, я был бы спокойнее за вас, если б знал, что вам свойственны сомнения. Не пугайтесь, — усмехнулся он, увидев Митины широко раскрытые глаза. — Сомнение — признак самостоятельной работы мысли и неизбежный этап при выработке убеждений. Взгляды, выработанные с некоторой затратой умственной энергии, наиболее устойчивы при крутом изменении обстановки. Задумайтесь-ка над следующим парадоксом. — Горбунов сел на койку и показал Мите на ковровый табурет. — Что может быть недемократичнее по своей организации, чем подводная лодка? Все слепы — вижу я один. Все глухи и немы — только я знаю код. Я веду, я атакую, я командую — остальные слушают и репетуют. Но я погубил бы лодку, если б монополизировал право думать. А вам не приходило в голову, — он понизил голос, — что корабль может оказаться в условиях, когда земные законы практически перестают воздействовать и лодка становится похожей на снаряд, летящий в звездном пространстве? Когда смертельная опасность близка, а трибунал далеко — где-то на другой планете? Что сдержит тогда людей, чтоб они не превратились в обезумевшее стадо? Только сознание, только мысль.
Митя молчал. Его внимание было поглощено двойным рядом заклепок над головой Горбунова. Глядя на них, он вдруг ясно представил: лодка, подбитая, смятая, лежит на грунте, заклепки слезятся, хлор разъедает глаза, в ушах стучит от повысившегося давления, дышать трудно, а наверху, всего в пятидесяти метрах, дует освежающий бриз, ходит небольшая волна, на волне покачиваются вражеские «охотники»; они выключили моторы и ждут, слушают. Спешить им некуда…
У Мити даже запершило в горле. Он тихонько покашлял и отвернулся.
— Нет ничего выше и могущественнее, чем человеческий коллектив, — услышал он голос Горбунова, — и нет ничего гнуснее, чем человеческое стадо. Коллектив умнее и нравственнее отдельного человека, стадо глупее и подлее. У коллектива есть прошлое и будущее, у стада — только настоящее. В коллективе даже умерший человек продолжает жить, стадо способно затоптать живого. Стадо может притвориться коллективом, но не надолго, в нем нет взаимного притяжения частиц, оно как бочка, стянутая обручами. Если сцепления нет, а есть только обручи — привычка к подчинению, страх перед трибуналом, вызубренные, но не ставшие плотью и кровью истины, в критический момент все это может полететь к дьяволу под хвост, и стадо покажет себя стадом. Вы знали Кузьминых?
— Каких Кузьминых? — встрепенулся Митя.
— Не каких, а какого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152