— Ага, вот вы и подошли к самому существенному. Во-первых, предельная глубина нам не указ. Наши отечественные лодки построены по-русски, с большим запасом прочности. У нас в походе уже был случай, когда мы провалились метров на тридцать против проектной глубины, и ни одна заклепка не потекла. Но главная моя надежда — не на прочность корпуса, а на штурмана. Под его началом находятся сигнальщики и рулевые. Одни вовремя заметят врага, а другие быстро подхватят и выровняют лодку на глубине. Весь вопрос в том, будет ли у меня такой командир штурманской части.
Это было сказано совсем просто, без обычного ехидства, пожалуй, даже с грустью. Туровцев очень хотел сказать: «Он у вас будет, Виктор Иванович», но постеснялся. «Лучше будет, — подумал он, — если, не давая никаких клятв, я с завтрашнего дня начну новую жизнь. Не потому с завтрашнего, что я привык танцевать от печки, а потому, что сегодняшний уже пропал. А завтра я должен проснуться с единственной мыслью: гуроны стали на тропу войны. Эти люди сожгли за собой мосты. И я должен стать таким, как они».
Понял ли Горбунов, что происходило в душе помощника? Он помолчал, а затем с обычной для него быстротой переключений спросил:
— Что, попробуем заснуть?
Его глаза смотрели устало и ласково.
— Ложитесь. У вас сегодня был тяжелый день.
Митя усмехнулся. Горбунов понял.
— Вы правы. Пожалуй, у меня тяжелее. Но я рад, что мы поговорили.
— Странно получилось, — сказал Туровцев, укладываясь. — Мы начали один большой разговор, не кончили, начали другой…
— Ошибаетесь, — сказал Горбунов. — Это один и тот же разговор.
Глава тринадцатая
За ночь температура в отсеке скатилась до нуля, и Туровцев порядком окоченел. Спать-то он спал, но это был какой-то ненастоящий сон. Только под утро дремотное оцепенение сменилось забытьем, таким глубоким, что сквозь него не сразу пробились сотрясавшие лодку длинные звонки боевой тревоги.
— Вставайте, штурман, — услышал он голос Горбунова. — Нельзя спать, когда на корабле тревога. Это не принято.
Митя вскочил в ярости. Он нисколько не сомневался, что ни в городе, ни на рейде тревоги нет и командир объявил учебную.
— Черт бы его драл, — бормотал Митя, одеваясь. Спросонья он плохо видел и качался, как пьяный. — Сам не спит и другим не дает…
Наспех зашнуровав ботинки, он выскочил в центральный пост и увидел дежурного старшину Солнцева. Солнцев стоял у трапа, задрав вверх голову и приплясывая.
— Эй, на мостике!
Мостик не отвечал.
— Что случилось, Солнцев?
Старшина вздрогнул и обернулся.
— Да ничего, товарищ лейтенант. Что-то долго копаются.
— А как долго?
— Минуты две прошло.
— Две — это еще не край.
— Это верно, что не край. Я другого боюсь: вдруг сигнал не сработал?..
Он не договорил. С мостика приоткрылся люк — воздух в лодке заколебался. Зычный голос сигнальщика радостно завопил:
— Внизу!
— Есть, внизу! — так же радостно отозвался Солнцев.
— Порядок! Чешут сюда.
Люк со звоном захлопнулся. Митя зажмурил глаза и увидел: темная набережная, снежные дюны на месте тротуаров. Вот из-под глубокой, черной, как устье нетопленной печи, арки ворот показался первый бушлат, за ним второй, третий…
Отдаленная глухая дробь — бегут по деревянным мосткам, гулко грохнула сталь — кто-то спрыгнул на палубу. Мягко отошла крышка люка, и воздух опять качнуло, в ушах легонько хрустнуло…
— Осторожно, товарищ лейтенант!
Митя посторонился — и вовремя. Две длиннейшие матросские ноги вылетели из горловины, как снаряд из орудийного канала, и на резиновый коврик соскочил Филаретов. За ним ворвался вихрь снежинок. Следующий был Каюров, за ними посыпались остальные. Граница тоже соскользнул вниз, как по канату, не касаясь ногами перекладин, но не рассчитал и растянулся. Поднимаясь, он посмотрел на Туровцева злыми глазами.
На этот раз Горбунов даже не делал обхода, через минуту после того, как все разбежались по местам, он скомандовал отбой тревоги, а еще через тридцать секунд был дан сигнал «побудка». Таким образом выяснилось, что командир украл у Мити меньше пяти минут сна. Спать больше не хотелось, и было немножко совестно.
За чаем Горбунов сказал:
— Соловцов просится обратно на лодку. Клянется, что никогда — ну и так далее… Какие будут точки зрения?
Сказано было это нарочито безразличным тоном. «Не хочет влиять», — подумал Митя.
— Соловцов, конечно, фрукт, — Каюров вздохнул, — но я бы все-таки… А впрочем, молчу… — оборвал он сам себя, заметив, что Митя хмурится.
Все посмотрели на Туровцева. Митя продолжал хмуриться.
— У нас же нет штатных мест.
— Даю вводную, — сказал командир. — Предположим, есть.
— Не знаю, Виктор Иваныч. Не лежит душа.
— Почему?
— Какой-то он наглый, расхлябанный…
— Неверно. С наглецой, но не расхлябанный. И хороший рулевой.
— По-моему, он больше подходит для сухопутья, — проворчал Митя. — На корабле таким типам негде развернуться…
— Негде-негде, а вот поди ж ты — очень привязан к кораблю.
— Факт, — сказал доктор. — Ты видел, Василь, сколько он на себе приволок? Целый мешок консервов. Я чуть в обморок не хлопнулся, когда увидел.
Каюров не удержался и присвистнул.
— Откуда?
— С Ханко. Говорит, при эвакуации можно было брать, сколько влезет. Я думаю — не врет. Ты соображаешь, что такое в осажденном городе шестнадцать банок мясных консервов?
— Жизнь человека, — буркнул механик.
— Жизнь в жестянках.
— Шутки в сторону, вам известно, сколько стоит нынче банка консервов?
— А разве ее можно купить?
— Святая наивность! В нашем доме живет один художник. Недавно он отдал за банку рыбных консервов и килограмм хлеба хорьковую шубу.
— Я бы таких сволочей — не художника, конечно…
— Мысль ясна: к стенке? Слушай, старпом, а что, этот художник — действительно тот самый?..
— Так точно. Будете жить как в музее. Доктору особенно полезно — он ведь никогда не был ни в Русском, ни в Эрмитаже.
— А из театров — только в анатомическом.
— Бросьте травить…
— Постойте-ка, — сказал Горбунов. — Где эти консервы?
— У меня, под замком.
— Прежде чем брать, не худо бы спроситься, герр доктор.
— Принято только на хранение. Прикажете вернуть — верну.
— Хитер лекарь, — сказал Каюров.
— Н-да, — проворчал командир, — эти шестнадцать банок по существу решают проблему торжественного ужина.
— Какого ужина? — не понял Митя.
— Надеюсь, вы помните, что в воскресенье корабельная годовщина?
— Да, конечно.
— Не забыли?
— Честное слово, не забыл. Упустил из виду.
— Различие, конечно, тонкое, — сказал Горбунов, вставая.
После чая Туровцев поднялся в «первую» и нашел кубрики в образцовом порядке. Соловцова уже не было.
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант, — сказал дневальный, когда осмотр кончился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152